Тихий тиран

3

«Почему я иду ее встречать? — размышляла Ксения Гаранина, постукивая старым, на длинном алюминиевом стержне зонтиком по асфальту. — Она молода и удачлива. Уже доктор наук… Светило. Что я Гекубе?.. А вот иду зачем-то, топаю, постукиваю… А Валерий опять умчался куда-то в район. Ох уж эти газетчики! Еще и влюбляться успевают… ухаживают. Вот ведь — правду говорят: седина в голову, бес в ребро… Впрочем, он не седой. Просто пожилой мальчик. Не поживший еще, а уже пожилой. Самозабвения — на трех начинающих романтиков, а практичности…»

Вчера Валерий Игашов вез ее на своем мотоцикле с пляжа. Скорость — не больше шестидесяти. А страшно… Страшно полюбить в сорок лет. Она — заслуженный врач и… женщина. Красивая, черт возьми, женщина! Чего же ей бояться?.. А может, это безразличие к противоположному полу? Да нет же, не безразлична Ксения: кое-кто ей нравился, и даже очень. Только они с ней держались как равные, как коллеги, товарищи по работе, и заинтересованно, и по-дружески, и даже сердечно. А перешагнуть какую-то условную черту не решались: боялись, что ли?.. И чего боялись? Вот она — вся на виду: несчастная, одинокая, опустошенная. Богата только памятью, страшной памятью. Но разве лишь ею жива она?..

Говорят, что весь организм обновляется каждые семь лет. Ничего не остается, ни одной клеточки. Сколько же Гараниных распылено в пространстве? Три раза по семь лет прошло с тех пор. Зарастают порезы, заживают ушибы, раны, — клеточки улетучиваются, упархивают, заменяются, — все фонтаном в пространство! Тогда где же хранится память? И почему болит?..

И еще говорят, что нервные клетки не заменяются, не восстанавливаются. Зачем? Чтобы хранить информацию?.. Природа грубо обошлась с теми, кто хочет забыть. «Интересно, а как чувствовала себя Афродита пеннорожденная? Каждый раз быть новой, девственной, чистой… Каждое утро! А может, это легенда о всякой женщине вообще? Миф о женщине?.. А Тамара Крупина небось уже замужем… За своим Федором. Куда-то пропал он, да и Тамара ничего не писала. Но любовь-то была… Счастливая! Так иногда хочется просто сильного, доброго мужика! Обнять, прильнуть и… успокоиться, утихнуть».

— Донор — лучший друг человека, — съязвил недавно Валерий Игашов. — Вот такой лозунг я своими глазами видел в одном районе, когда там проводили неделю донора. И подумал о нас с вами… Мы — в какой-то мере — те же доноры. Вы со своим здоровьем не считаетесь, все людям отдаете. А я… Да что я! Я только слова разбрасываю, мыслишки кой-какие. Но ведь они не пропадают, приживаются у других, звучат… А у меня могли бы и погибнуть по причине полной моей безалаберности. Что поделаешь, редактор, если он настоящий редактор, тот же донор…

— А вы — настоящий?

— Не знаю, — помедлив, признался Игашов. — Может, вообразил себе… Может, для самооправдания… для самозащиты.

— Здравствуй, Ксения… — Тамара Крупина сказала это так буднично, будто они расстались лишь вчера. — А я не верила, что ты сумеешь вырваться. У вас в поликлинике небось ни минутки свободной?

Ксения, молча разглядывая ее, протянула букетик васильков, только что купленный тут же, на перроне.

Тамара пополнела. Стала уверенней и, кажется, рассеянней. Странно, будто не узнавая, смотрела она на приземистое здание вокзала, на булыжную площадку, около остановки трамвая — остаток старинной мостовой. Город, ее родной город, казался ей сейчас, по крайней мере здесь, в районе вокзала, низкорослым, по-купечески кряжистым, лабазным. Она любила его — этот город: его глухие высокие заборы в тени столетних лип, скамеечки у изукрашенных резьбой окон, деревянные вторые этажи и мезонины на старых улицах, водоразборные колонки, заросшие буйной осокой и лопухами…

— До свидания, Тамара Савельевна! — козырнул ей, проходя мимо, полковник-армянин, сухой и неестественно прямой в своем отглаженном, приталенном кителе и щегольских синих галифе. За ним почтительно, как адъютант, шла пожилая беловолосая женщина, видимо жена. Носильщик с тележкой замыкал шествие, почти невидимый за горой чемоданов.

Тамара приветливо помахала им рукой в тонкой шелковой перчатке и под локоть увлекла Ксению в тень полосатых зонтиков открытого кафе.

— Посидим… Может, по бокалу шампанского? — оживилась Тамара. — Я совсем отвыкла от тебя. Ну что ты? Как ты?.. Все кукуешь? Не замужем?

— А ты? — прищурилась Ксения. — Где твой Федор?

Тамара вздрогнула, быстро посмотрела по сторонам.

— А разве… Разве он не появлялся в городе?

— Нет, я не видела… Не знаю.

— И я не знаю. Как в воду канул!.. Ехала — думала: вдруг встретит? Ведь ты помнишь — он вечно то исчезал, то появлялся. И всегда — как из-под земли… Подойдет сзади, обхватит — давай кружить. Ох, как я пугалась!..

Ксения помнила его, Федора Горохова, всеми признанного женихом ее молодой подруги. Она завидовала тогда Тамаре и радовалась за них обоих — таких молодых, бесстрашных и счастливых. Ей казалось, что Тамара слишком холодна, слишком сдержанна с Федором, — и она в душе осуждала ее за это. А иногда, когда одиночество слишком уж допекало Ксению, ей даже хотелось сказать Тамаре: «Ну что ты мучаешь мужика?.. Отдай его мне, ты же не умеешь его любить как надо! Отдай, ты еще найдешь, тебе — красивой — это легко!.. Красивой и молодой! А я, наверное, уже не смогу, не успею…»

— Ну а ты-то как?.. Любишь кого-нибудь? Или как и я?…

Ксения задумчиво смотрела на Тамару и не собиралась отвечать. Да и что могла она сказать ей?..

…Сложные и странные отношения сложились у Ксении Гараниной с семьей Игашовых. Она пришла к ним в первый раз три года назад, когда заболел Валерий Александрович. Пока Гаранина осматривала и выслушивала больного, его жена Полина — моложавая, подтянутая, очень прямая, какая-то даже негнущаяся женщина с красивой сединой в пышных рыжеватых волосах — рассказывала, как заболел муж.

— Носится на своей пыпыкалке по всей области! Дождь ли, снег ли — ему все равно. Вскочил в седло — и умчался! Пятый десяток раскручивает, а все дитя дитем.. Последний умок пропыпыкал! Люди делом занимаются, а этот… — и она безнадежно махнула рукой.

Гаранина поставила диагноз: пневмония. Полина тотчас же усомнилась, заявила, что в легких нет хрипов. На другой день она пригласила консультанта, доцента из медицинского института. Тот подтвердил диагноз участкового врача и сказал, что назначенный курс лечения не вызывает с его стороны никаких возражений. Полина внимательно выслушала доцента и жестко улыбнулась:

— Учтите, если с моим мужем что-нибудь случится, вас выгонят из института. Он — ответственный работник, редактор газеты. Участковому врачу можно ошибаться, вам — нет. Учтите!..

Участковому врачу не дано выбирать больных. Ксения Андреевна случайно узнала, что к Игашову привозили доцента для консультации, однако ничего его жене не сказала.

Следующая встреча произошла через полгода. И снова заболел Валерий Александрович. На этот раз — свинкой. Когда Гаранина сказала об этом, Полина откровенно расхохоталась:

— Ну, знаете ли, моя дорогая, все готова была услышать, но только не такую, извините, чушь. У взрослых людей не бывает свинки. Это бессмыслица.

И тут Гаранина впервые в своей практике сорвалась на крик:

— Кто, в конце концов, врач?.. Вы или я? Если вы знаете больше, чем я, тогда лечите сами своего супруга! Всему есть предел!

От гнева Ксения Андреевна начала слегка заикаться. Полина, онемев, смотрела на нее во все глаза.

— И можете жаловаться кому угодно, хоть главврачу, хоть министру, хоть всему Совету Министров!

— Да, но я… — попыталась перебить ее Игашова.

— Я не желаю вас больше слушать!

Никто еще не видел Полину Игашову такой озадаченной.

Смущаясь и заискивая, она торопливо говорила, что не сомневается в знаниях и опыте Ксении Андреевны, но ее тоже следует понять: она так волнуется за здоровье мужа! Когда Гаранина, одевшись, взяла свою сумку, почувствовала, что сумка потяжелела (внутри лежало десятка полтора крупных мандаринов). Не говоря ни слова, Ксения вытряхнула мандарины на столик в прихожей и выразительно взглянула на Полину.

— Обижаете… Нехорошо, — поджала губы Игашова и спрятала руки под фартук. — Я ж от души, от всего сердца.

Простужался Валерий Игашов довольно часто, и Гараниной приходилось бывать в их квартире чуть ли не каждый месяц. Она привыкла к этим посещениям, перестала замечать недоверчиво настороженные взгляды Полины, пожимала лапу доброму лохматому псу Куте, оставалась выпить чашку чая или поужинать. Незаметно для себя она превратилась в домашнего врача семьи Игашовых.

Самое забавное заключалось в том, что с Полиной они стали почти подругами. Кажется противоестественным, что общие заботы об одном часто хворающем мужчине могут сблизить двух женщин, однако все получилось именно так.

Однажды Ксения была приглашена на день рождения Полины, и этот день запомнился ей надолго.

Начало вечера не сулило ни скандала, ни даже размолвки. Было шумно, кто-то весело хохотал в гостиной, не умолкала радиола.

Валерий Александрович, улыбаясь, расспрашивал, как Ксения провела свой отпуск, довольна ли она поездкой по Волге. Он держался с ней легко и свободно, пока не перехватил холодный взгляд жены. И тут же сбился, что-то пробормотал, поспешно отошел к другим гостям.

Ксения с грустью подумала тогда: «Господи, да он же ее боится!.. Или огорчить боится? Заронить сомнение?.. Чтоб не ревновала зря, не мучила?»

За столом Полина ревниво следила, у всех ли полны тарелки и рюмки. И неожиданно, когда кто-то из гостей предложил тост «за новорожденную» и все подняли рюмки, строго и громко приказала:

— Валерий, будь добр, передай мне рюмку с коньяком, а себе налей боржоми. Ты же знаешь, что при твоем давлении пить коньяк опасно: Это просто самоубийство.

— У Валерия Александровича превосходное давление, — вмешалась Ксения, — от рюмки коньяка с ним ничего не случится. Это я вам говорю как врач.

— Вы ошибаетесь, дорогая, — возразила Полина, — ему категорически запретили пить. Все, кроме минеральной воды.

— Кто запретил? — подавив раздражение, спросила Ксения.

— Сам профессор Кулагин.

— Но Кулагин — хирург! С какой стати он консультировал Валерия Александровича?

Они говорили об Игашове так, будто его и не было тут же, в комнате, и Ксении становилось от этого не по себе.

Полина молча смотрела на мужа.

Гости за столом перестали разговаривать. В их взглядах читалось напряженное внимание, неловкость, любопытство — словом, ожидание крупного переполоха. Наконец кто-то громко, пожалуй преувеличенно громко, сказал:

— А вот забавная историйка… У меня есть приятель, которому велели пить перед едой «Ессентуки». Он и пил три раза в день. Так продолжалось с полгода. И вот жена его начинает замечать, что муж изменился, стал с ней удивительно нежным и ласковым. Ну, само собой, она пришла, понимаете, к выводу, что всему причиной — минеральная вода… Жене тоже захотелось отплатить мужу, стало быть, той же монетой… Ну, она и глотнула однажды его минералочки… А это — водочка… Самая распрекрасная водочка за четыре двенадцать.

Все рассмеялись, правда, несколько принужденно.

— Это еще не все, — воодушевился рассказчик. — Она, стало быть, ничего не сказала мужу, а просто заменила водку «Ессентуками». Можете представить себе физиономию моего приятеля, когда он, ничего не подозревая, хватил, как обычно, двести грамм?.. И ведь, знаете, разошлись они потом… Разбежались, простить друг другу не могли.

Полина выслушала все это со снисходительной улыбкой.

— Спасем счастливую семью! — неожиданно сказала Ксения, взяв стоявшую перед Валерием рюмку, и одним глотком выпила коньяк. — Видите, я на все готова ради ближнего… Жертвую здоровьем.

За столом шутливо зааплодировали, кто-то крикнул «бис», кто-то гаркнул «горько». Валерий благодарно взглянул Ксении в глаза, молча налил себе коньяку и выпил до дна.

— За вас, — просто сказал он…

— Вы, наверное, думаете, что я полное ничтожество?

Ксения промолчала. В голове у нее слегка шумело от выпитого вина, было хорошо и спокойно — даже разговаривать не хотелось.

— Трудно с ней, — вздохнул он. — Никогда не угадаешь, что у нее на уме. Я по складу характера — человек тихий, семейный. Детей люблю… Когда-то мечтал, что будут у меня два мальчика и две девочки… А нет никого. Бессмысленно все-таки существование человека, если у него нет детей…

— Ну уж это вы слишком! У многих… не было детей. Разве их жизнь бессмысленна?..

Валерий вдруг заметил, как потускнела Гаранина, съежилась и притихла, крепко держась за его согнутую в локте руку.

— Не бессмысленна, но… пуста, что ли. Впрочем, не тот разговор я, кажется, затеял…

— Ничего, ничего, — пробормотала она, — у каждого человека, наверное, свой крест. Главное — научиться его нести…

— Я не хочу так, Ксения, — тихо, через паузу, произнес Игашов. — Досадно, что мы редко встречаемся. А если встречаемся, то лишь по случаю болезни… Не кажется ли вам, что пора изменить этот порядок? И свалить в костер наши с вами кресты?

В тот вечер они расстались, каждый взволнованный неожиданным разговором, странной этой, мимолетной близостью и полупризнанием. Они никогда больше не возвращались к этой теме, но отношения их стали ближе и, пожалуй, стесненнее, словно их связала какая-то тайна, которую надо скрывать от посторонних.

Однажды Ксения пришла к Игашовым просто так, без вызова. Валерия Александровича не было дома. Часа полтора она проболтала с Полиной и ушла, унося с собой чувство какой-то вины перед ней. Она пришла домой, взглянула на себя в зеркало и вдруг со страхом впервые подумала: «Я же люблю его!..» И это открытие так потрясло ее, что она рухнула на диван, лицом вниз, и сжала виски руками.