Томас

II часть, которую можно назвать: «Китобоец и терриконы» 1 Начало рассказки должно быть таким

«Блаженны чистые сердцем».

( Мф 5:8 ) От Матфея святое благовествование.

Довольно комедий, на горло песне наступает проза...

Я много думал, как лучше начать рассказку. Напустить туману или открыть все карты сразу? Кто такой Томас и с чем его едят? Мог пуститься в пляс от печки-анкеты и повести историю таким образом: Томас Чертыхальски как-то рассказывал, что родился он в январе 1899 года в семье пивовара Томаша, в столице Эстляндии Российской Империи. Отец нашего героя родом был из-под Варшавы. Фамилию носил такую, что язык сломать можно — Ченстоховски или Ченстохальски — что-то так. Томашу, от природы тугоумному и медлительному, часто доставалось от более резвых и наглых братьев, коих у него, благодаря темпераменту деда и терпению бабки, народилось двенадцать ртов. В десять лет отец Томаса попал в услужении к своему дяде, который в Варшаве имел пивоварню. Приехал на месяц, да так и остался. Сначала подайпринесивоттебелодыряга, а когда к четырнадцати годам вымахал до потолка и набрал невообразимую силищу, стал грузчиком. К двадцати в голове его завелся какой-никакой умишка, и Томашу пришлось не только тяжести носить, но и помогать в делах. К тридцати вся работа уже была на нем, а дядя, под старость узнавший, что такое ревматизм и трясучка в руках, отошел от дел. Отец Томаса благодаря своей прирожденной лени, старался все делать споро и добротно, чтобы скорее завалиться спать, а проснувшись не переделывать.

Казалось, всё — удалась у человека жизнь. Дядя, не имевший детей, готов был уже передать племяннику свое хозяйство, но... Не срослось! Неизвестно, что произошло, однако в тридцать два года отец Томаса из Варшавы перебрался в Ревель. Люди говорили, что тут не обошлось без разбитого сердца состоятельной панночки... Скорее всего врали — Томаш был слишком ленив для любовных утех. Поселился он в Ревеле без денег, родственников, без крыши над головой. Единственно, что у него было за душой — его таланты. Он умел варить пиво, таскать бочки с пивом и пить пиво. Однако давно люди говорят: что под звездами не происходит, все к лучшему. Через год Томаша Ченстоховски или Ченстохальски — кто этого пшека там разберет? — знал почти весь Ревель. Вернее не его, а кабачок «Тощую Эльзу», в котором хозяйничал старый еврей Дов-Бер, по прозвищу Соболь. С ним-то отец Томаса волею судьбы и сошелся. Получив любимую работу, а с ней крышу и стол, Томаш в благодарность придумал новый сорт пива — янтарного цвета, с карамельным привкусом. Вот этот пенный эль и свел с ума весь Ревель.

Заведение, где теперь обитал Томаш, было не из престижных. Близость порта не придавало кабачку респектабельности, но «Тощей Эльзе» прощалось всё: теснота, шум и ругань, низкие потолки в залах, клубы табачного дыма и не дающие себя лапать, тяжелые на руку разносчицы. Моряки и портовые грузчики, пролетарии и трубочисты, проститутки и купцы, врачи и солдаты, конторские и адвокаты, студенты — все сюда приходили, чтобы выпить кружку вторую-третью полутемного ароматного. Томаш варил зелье, Соболь его продавал, а публика не могла нахвалиться, требуя ещё и ещё. Каков был рецепт, что поляк подмешивал в сусло, никто не ведал, но эль был так хорош, что насытиться им было невозможно. Знать и дворяне, местные и приезжие офицеры, промышленники заказывали у Дов-Бера пиво бочками, маркированные печатью с изображением медведя и соболя. Скоро Ченстоховски-Ченстохальски, из-за ревельских острословов превратился в Чертыхальски. И я вам скажу по секрету, не зря: сколько идиотов, вытирая рукавом пенные усы, в липком пьяном угаре кричали: «Да за такое пиво не грех и душу продать!». И продавали — Дов-Бер времени зря не терял.

Несколько лет понадобилось отцу Томаса, чтобы почувствовать себя в Ревеле как дома. Когда уважение, набитый желудок, здоровый сон стали для него постоянными друзьями-спутниками, Томаш задумался о своем будущем. Что мужчине надо для полного счастья? Правильно — жена! И вот, наконец, у поляка появилась супружница. Родом из-под Староконстантинова. Звали её Альмой. Работала на Соболя. Давно вышла из поры цветения, красотой не отличалась. Метр от пола — дунь и упадет — но ве-е-едьма-а-а... Женщина злости необыкновенной.

Нескоро, точнее, в январе 1899 года, просто чудом родился Тихоня. Назвали его Тоомасом. Рождение сына Томаш почти не заметил — он уже давно жил в своем мирке. Вставал с третьими петухами, умывался, кушал, выпивал пивка, работал, выпивал пивка, кушал, и домой — слушать жужжание комара, летающего вокруг гиппопотама. Покивает, почешет пузо, покушает, выпьет пивка и на боковую. С годами Томаш ещё больше обленился. Заплыл жиром так, что брюхо и с пушки не пробьешь. Жена не могла мириться с тем, что муж её держит за ту собаку, что на цепи — тявкает, а укусить не может. Гордость и природная злость искала выход. Громоотводом стала родная кровинушка.

О матери Тихоня всегда вспоминал с неохотой. Говорил, что в младенчестве он по её воле должен был раз двадцать отправиться в мир иной. То покормить забудет, то уронит, то ошпарит во время купания. Нет, она не была зверем, просто... Как бы сказать подоходчивей... Между матерью и сыном происходила... война. Да, война. Тоомас рос не совсем нормальным. Вот, например, запеленает Альма сыночка потуже — тот был уж очень бойким — только отойдет от него, и вдруг или удариться об угол стола, или поскользнется, или нарвется на грубость посетителя кабачка — она снова подрабатывала в «Тощей Эльзе». Вначале не обращала на такую связь внимания, а когда шишки, ожоги, порезы, подзатыльники сложились в систему, Альме стало страшно. Как в такое не верить? Забудет покормить младенца и тут же расплата — порвется любимая выходная юбка. Накричит на сыночка — и в этот же день следует выволочка от Соболя. Стоило ей мальца чуть-чуть ударить — хоть на улицу не выходи — получит по зубам или под коня попадет, и хорошо, если отделается только ушибами и синяками.

Альма, надо признаться, от природы была упертой. Угроза получить по хребту её не останавливала. Очень скоро мать превратилась во врага плода чрева своего. Называла она сынка как угодно, но не по имени. Тоомас у нас часто бывал выблядком, уродом, сволочью, антихристом, сотоной и... Ах, да, чуть не забыл — чортовым отродьем или просто чортом.

Так и жили. Так и воевали. Когда Тоомас уползал-уходил-убегал от матери, она не ленилась его догонять, и тогда сыночку доставалось на два-три материнских перелома. Малец не мог похвастаться толстокожестью папаши, поэтому пока он жил с Альмой, всё время ходил синий. Такой вид воспитания заставлял мальчика ещё шустрее ползать, ходить и бегать.

Работать начал с четырех лет. Помогал на кухне, убирал, в семь уже принимал заказы. Когда подрос, сторожил по ночам склады, пивоварню. Матери тоже было несладко. Ожоги, порезы, ушибы сменились болячками, одна другой гаже. Тут тебе чирьи, лишай, опухоли, артрит, ревматизм и прочее, прочее...

Когда Тоомасу исполнилось восемь лет, он уже смахивал на ветерана-воина с внимательными, умными серыми глазами, дубильной кожей, жилистыми мышцами, привыкшим к любой еде желудком — жрал от каштанов до сырой картошки. А вот Альма, наоборот, сдала. Волосы поседели и начали выпадать клоками. Кожа на лице стала коричневой, покрылась глубокими морщинами, радикулит согнул спину почти до земли. От роду ей было лет тридцать, а по виду люди давали все сто — живая Баба Яга. В общем, с работы её попёрли, но после слёз, соплей и воплей, послали на кухню.

Вот так рос Тоомас. Скоро наш герой превратился в сущего звереныша — хитрого, ловкого, злого с родичами, но на удивление доброго с хозяином, посетителями кабачка и друзьями по улице. Корчмарь подружился с мальцом — Тоомас ему нравился. Мальчишка, несмотря на ранние годы, вел себя как взрослый. По внешности постреленка можно было легко предположить, каким он будет в двадцать, сорок лет, какие у него будут глаза, нос, как он будет улыбаться или грустить. Тоомас был копией взрослого человека, только очень маленькой копией. Наверное, он тогда мог бы сойти за взрослого карлика. Чертыхальски-младший понимал как вести себя с постоянными клиентами «Эльзы» — состоятельными посетителями и простыми работягами. Он знал больше похабных песенок, чем молитв. Умел — это семилетний-то! — так отбрить обнаглевшего клиента, что тот долго ещё не мог поставить на место отвалившуюся челюсть, а поставив, хохотал так, что этот хохот, наверное, был слышен русскому царю в Петербурге. Тоомас — спасибо Альме — обрел хорошую реакцию. По глазам научился предвидеть действия соперников в драке и благодаря этому часто уходил от неприятностей. В отличие от папаши, Тоомас не знал, что такое лень, работал быстро и с особым настроением. Никогда не унывал, вечно куда-то спешил, то на улицу к приятелям, то на пивоварню. Казалось, что внутри мальчишки живет ещё один ребенок, только ростом поменьше — и этот, второй, все время бегает под шкурой, между кишками, рёбрами, печенками и не дает первому сидеть на месте. В «Тощей Эльзе» любили Тоомаса за любопытство, непоседливость, умение самую безнадежную ситуацию перевести в шутку. У постоянных клиентов его нестриженая светлая шевелюра, хитрая симпатичная мордашка вызывала умиление. Тоомас всегда был готов сорваться с места, чтобы ни пропустить драку пьянчуг на улице или тарахтение проезжающей красивой кареты. На бегу перехватит горбушку хлеба с луковицей, увернется от грязной тряпки коршуна-матери, ущипнет девку, несущую восемь кружек с пивом — вот всем потеха! При всем при этом Тоомас рос почти сиротой — старик Соболь стал ему и отцом, и матерью: кормил, одевал, когда же Альма заставляла сына много работать, он, хозяин, наоборот давал мальчишке несложные поручения. Ещё что хочу сказать. Тоомас ничего страшнее Альмы в своей жизни не видел, поэтому ничего и никого не боялся. Мог ввязаться в драку с мальчишками на голову выше себя и бился до последнего, пока его не повалят на землю. Наверное, поэтому с Тоомасом из корчмы «Тощая Эльза» дружить было не зазорно и старшим ребятам. Его знали многие уличные мальчишки старого города, разносчики газет, помощники в лавках. Он легко сходился в дружбе, помнил всех, с кем хоть раз встречался, держал слово, никогда по пустякам не спорил, слабаком себя не показывал.

Если бы вы Тоомаса встретили в его детские годы, он бы вам понравился.