Томас

11 Жерла зениток

Пройдя ещё метров сто, Чертыхальски оказался перед высокими железными воротами. С трудом поборов в себе желание оглянуться на страшный дом, он взялся за ручку калитки. Дверь была не заперта и легко открылась. Обернулся к девочке.

— Спасибо, красавица. Вот тебе ещё горчичников, — сунул в детскую ладошку пачку зеленых купюр, — отдашь маме. Папе не показывай. И никому не показывай. Это для мамы. Скажешь, дядя подарил на первое сентября. И попроси маму спрятать эти горчишники не в поваренную книгу — о ней папа знает — а положить в стеклянную банку с мятой. Это в кладовке. И это...

Томас засомневался... Он увидел, как мать девочки начинает приставать с вопросами, а почему, а зачем? А что ты такого сделала дяде, что он дал столько денег? А может этот дядя тебя трогал... Тихоня видел, как испуганная девочка, чувствуя мамин страх и не понимая сути вопросов, сбивчиво отвечает, а потом начинает плакать...

Но ничего, слезы высохнут, они всегда рано или поздно высыхают...

— ...Никому кроме мамы горчишники не давай. Запомнила?

Девочка кивнула. Томас подумал, что она сейчас невольно похожа на первоклашку, идущую в школу с такими вот необычными цветами.

— Положи в коляску, а то кто-нибудь увидит и заберет.

Подождав пока девочка спрячет деньги, Томас пожал ей руку, как взрослой.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Разрешаешь к тёте Кате пойти в гости?

— Разрешаю, — ответила «красавица» важно и покатила коляску прочь.

Открыв калитку, Томас крикнул вглубь двора:

— Эй, хозяева, есть кто дома? Можно войти?

Послушал. Тишина. Никого.

— Молчание в данном случае можно расценивать как знак согласия, — прошептал Томас и вошел во двор.

Широкая заасфальтированная площадка. Заборчик, фруктовые деревья. Впереди низкий сарай с откидным окошком, куда засыпают уголь. Рядом с сараем ещё одна, ведущая вглубь двора, калитка. Прислушался — тихо. Сделал пару шагов к центру площадки, как вдруг из кустов коброй вылетела тень и ужалила. Тихоня, не от боли — от неожиданности — дернулся и заорал:

— От, бля!!! Твою мать за ногу!!! — Развернулся на каблуках. Мохнатый кобель, преграждая путь к отходу, скалил желтые клыки и утробно рычал. Его закисшие глаза блестели, как пуговицы на старом пальто — тускло и бессмысленно. Томас посмотрел вниз: кажется, ткань выдержала, пёс её не прокусил.

— Ну, ты и гад, я скажу — так напугать! — Тихоня, словно актер провинциального театра, двумя пальцами вытер лоб и стряхнул невидимые капли на землю. — Фух! Чего рычишь? От старости зубы растерял? Даже укусить нормально не смог. Полкан калечный...

Тут чуть второй раз за последнюю минуту у него не случился инфаркт — сзади раздался противный скрип. Чертыхальски снова развернуться, но уже в другую сторону.

Пред ним стояла Катя-Катерина-Катюха. Тетя Катя. Молода.

Томас приобнял её взглядом с ног до головы, особо не всматриваясь, но всё равно Томасу пришлось щуриться. Что поделаешь — сияние молодости. Чистое открытое лицо. Гладкие волосы, широкий лоб, глаза цвета морской воды на рассвете, — когда ветра нет, и волны стихли, — татарские скулы, красивые мягкие розовые с белесым пушком ушки. Губы тонкие, бледные — в них нет манящей сердце крови, но все равно такие губы хочется целовать. Белая шея. Покатые загорелые плечи. Просторное из дешевой ткани платье. Томас отметил, что под ним ничего больше не было — выделялись большие соски. На её левой руке лежит годовалый мальчик. Спит, приоткрыв рот. Светлые невесомые как туман волосы ребёнка взлохмачены. К виску прилипло арбузное семечко.

Хозяйка, придерживая калитку, шикнула на пса:

— Тихо, Барбос, дитя разбудишь.

Собака, перестав рычать, попятилась как-то боком, и скрылась под кустом, где, оказывается, стояла её будка — сразу и не заметишь.

— Испугались?

Улыбнулась.

Томасу пришлось на миг закрыть глаза.

Хотел ответить, но не смог — просто кивнул.

— Он уже старый, даже лаять разучился, скорее кашляет.

— Думаю, он всё правильно сделал, — Томас посмотрел на свою ногу. — Затаился, укусил, не дал сбежать. Напугал, наконец, — настоящий охранник.

— Поэтому нового и не берем.

Тихоня посмотрел на хозяйку и, сняв воображаемую шляпу, шепотом, чтобы не разбудить маленького, представился:

— Константин Петрович. Лисовский. Я...

Лисовского-Рокоцея-Чертыхальски прервало явление ещё одного персонажа — во дворик вышла девочка лет пяти-шести. Подойдя к маме, она что-то прошептала одними губами и тут же спряталась за её юбку. Тихоне показалось, что она сказала нечто похожее на"это не дикобраз и утопия". Дикобраз и утопия? Что значит дикобраз и при чем тут утопия?

Томас запнулся.

— Зачем же я пришел?

Он стоял с совершенно растерянным видом, не зная, куда деть руки. Был бы портфель, держать бы его впереди, как щит или, наоборот, завел за спину, чтобы видели — он ничего не боится. Рюкзак тут мало помогает. Пауза затянулась, и пора хоть что-то говорить, что-то делать. Томас поправил лямки, но все равно не смог выдавить из себя ни звука. В голове его вдруг зажглась вольтова дуга, соединяющая образы: падающий в преисподнюю трамвай и вопли несчастных, покосившийся старый дом; щенки, убегающие от голых мальчишек, и в самом конце — настороженный взгляд девочки, выглядывающий из-за юбки матери. Дикобраз. Утопия. А может, образ и подобие? Это не образ и не подобие? Она могла так сказать? Эта маленькая девочка? Что он, их гость, не есть образ и подобие. Конечно, нет! Наверное, они с мамой играли во что-то или смотрели мультфильм, где был дикобраз. Смешной с иголками. Но даже если и так, могла девочка предупредить маму, что дядя вовсе не дядя, а дикобраз? Кто поймет, как она его, Томаса Чертыхальски, видит?

— Вот что... Ах, да, — Тихоня покраснел от бессилия, понимая, что выглядит глупо, но ничего с собой поделать не мог. На выручку пришел старый проверенный приём — свел руки, соединив кончики пальцев.

Всё — можно говорить.

— Я в Городке недавно. Решил дом купить, осесть. А жена перебираться не спешит. Тут какое дело... Кто с тещей не жил — жизни не видел. Говорит, если переезжать, то всем миром. Я, Света и ещё два партизана... Им и трёх комнат будет мало, а тут ещё и теща, — пальцы разомкнулись и тут же слиплись, словно намагниченные. — Вот я и решил дом купить. Район у вас тихий, в центре. Удобно. Рядом с работой.

Катя перебила:

— Так чем могу помочь?

— Думал квартиру, — продолжал Томас, словно не слышал вопроса. — Присмотрел, договорился, цена божеская, но теща наотрез -она у меня из деревни. Говорит, в скворечнике жить не смогу. Фух, пока дошел, аж вспотел, — Томас, достав из кармана платок, промокнул лоб. — Жара стоит — мозги плавятся.

— Не понимаю. Я тут причем? — снова улыбнулась хозяйка.

Тихоня изобразил растерянность, вернее, ему казалось, что глупое выражение на его лице — это удачная актерская игра растерянности.

— Как причем? У вас самый приличный домик на улице. Я хочу поменяться... Или хотя бы посоветуйте, э... Где можно купить хороший дом.

Катя покачала головой и усмехнулась.

— Вы не по адресу. Мои знакомые и родственники не планируют отсюда уезжать. Мы тоже.

Голос её был низкий, густой, пробирающий до селезёнки. Томасу понравилось его звучание — так дикторы на радио звучат. Ему захотелось, чтобы Катя ещё что-нибудь сказала.

— Странно, а мне посоветовали к вам обратиться. Сказали, спросите Катерину из двадцать третьего. Как будто вы съезжаете.

Молода тихо засмеялась, прикрыв рот кулачком. Покачивая сына, ответила:

— Мечтать не вредно. Наверное, готовы сами мебель загрузить? Не дождутся. Так и передайте. А вам... Что сказать? Ищите в другом месте — здесь район для детей не подходит. У вас же, как я поняла...

— Хулиганы... Так и вы... У вас... Почему не съезжаете?

— В два слова не скажешь, — ответила Катерина.

Чертыхальски невольно признал, что когда она улыбалась, то словно исчезала в пространстве и на её месте возникала та самая точка, к которой стремятся все магнитные стрелки Земли. На эту женщину хотелось смотреть. Она была похожа на самый любимый сон или воспоминание об этом сне. Наделенная каким-то гипнотическим притяжением улыбка Кати вдруг сделала Томаса мягким, как ковыль, как мякоть спелого инжира, как девичий животик.

Если так дальше пойдет, то...

Пора с этим кончать.

Всё — слабость ушла.

Решимость.

Трезвость.

Воля.

Томас, уже не таясь и еле заметно дрожа — это от предвкушения, — посмотрел на чистенькую.

Что ему даст сие путешествие?

Приобретет ли он или потеряет?

Тоня всё верно рассчитала — слишком долго он мучал себя бесконечным ожиданием церемонии. Неотвратимость скорого финала вытеснила из его головы остальные мысли и желания, лишив удовольствий, а вместе с ними и самой жажды жизни. Ему нужна была хорошая встряска. Незачем врать себе — он же приехал за чем-то подобным! Окунуться в молодость, вернуть забытые запахи, снова ощутить вкус еды и... узреть краски чужих душ.