Томас

19 Лектор и Острополер

Андрей Сермяга указал гостю на диван. Тихоня, присаживаясь, подумал — сколько же он стоит? Удобный. Симпатичный. Красное на черном — стильно и очень дорого. Искренне восхищаясь, он сказал:

— Андрей Сергеевич, у вас тут уютно. Такая квартира! Я бы добавил — сказочная. Знаете, если надумаю купить в Городке угол, можно будет вас пригласить в качестве дизайнера?

Андрей не отвечал, стоял истуканом в центре комнаты и молчал.

Томас снял с лица приветливую улыбку.

— Андрей Сергеевич, даже не понимаю причину вашего недовольства. Может я не вовремя?

Молчание.

— Признаюсь, я в затруднении, а это бывает крайне редко! Меня везде, во всех городах России-матушки и Украины-матушки принимают за лучшего гостя. Я несу творческим людям надежду на признание, возможность достучаться до сердец людских... Материальное благополучие, наконец! Я не привык к таким приемам. Я представляю уважаемый среди специалистов фонд. Наша репутация безупречна! Объясните, что я сделал не так?

Андрей вдруг покраснел, он стал сжимать-разжимать кулаки. К фиолетовому добавились желтые лучи.

— Вы что сговорились? Один пришел, рассказывает, про какой-то центр развития, второй про фонд. Что вам всем от меня надо?

Томас прищурился и поцокал языком.

— Не убивайтесь вы так! Гнев выбрасывает в кровь адреналин, и человек, пусть и на краткое время, но становится невменяемым. Поберегите себя для потомков. К вам приходили из какого центра?

— Да откуда я знаю?

Андрей вышел из комнаты и вернулся с бумажкой в руках.

Томас взял визитку.

«Василий Краснофф, Христианский центр — «Благословенная весть»

Прочитав, Чертыхальски искренне засмеялся — ему вдруг вспомнилось выражение лица Фф, когда тот получил по хрупкому месту.

— И что вам предлагал этот... пастор? — спросил Томас.

— Какая разница?

— Ну, всё-таки? Вы ведь хотите узнать, совпадут у нас предложения или нет.

Было видно, что Андрею всё уже надоело, однако он стал успокаиваться.

— Предлагал устроить выставку в США.

И вдруг... Томаса как подбросило! В зал вошла большая сиамская кошка. Посмотрев на гостя, она понюхала воздух и медленно-медленно поплыла к хозяину, потерлась о его ногу, а потом, также плавно подошла к Тихоне. Чертыхальски нагнулся, чтобы красавица с ним познакомилась ближе. Кошка понюхала его пальцы, провела по ним длинными усами. Тихоне показалось, что они с Андреем просто пропали, испарились, вот были только что тут, и нет их. Даже сидящая в углу собака как будто стала невидимой. В окнах погас солнечный свет, аквариум улетел в небеса, стены схлопнулись, и осталось только одно создание на всем белом свете — эта голубоглазая царица Сиама.

Кошка прыгнула к Тихоне на колени. Он взъерошил мех на её спине, а потом пригладил назад. Положив руку ей на голову, Томас услышал, как внутри животного заработал моторчик и начал мурчать-мурчать.

— Как зовут красавицу? — прошептал он.

— Ронета.

— Подходящее имя.

Андрей взял табурет, и поставил его так, чтобы можно было протянуть руку и самому погладить кошку. Было видно, что он озадачен.

— Я думал, у меня два охранника — Пират и моя пантера. Вы, по-моему, первый, к кому она пошла на руки. Вообще-то она не выходит к гостям. Вы не смейтесь. Пришли как-то из ЖЕКа, начали права качать, а тут Ронета. Они: ой, кошечка, кис-кис-кис, руку потянули, а она — цап-царап! Вот уж где визгу было.

— И кто кричал, Ронета?

— Нет, женщина, — улыбнулся Андрей.

Чертыхальски засмеялся. Промелькнула мысль, наконец-то поезд тронулся: улыбка — это уже половина дела. Тихоне было приятно сидеть на мягком диване, держа на коленях мурчащее мягкое и теплое. Что ж, бой «Тихоня — Фф» пока идет со счетом два ноль, не в пользу нахала.

— А что обозначает имя?

Андрей погладил кошку.

— Её мне подарил один художник из Болгарии, приятель отца. Уже взрослой. Называл он её — Ронета-писана. Мы зовем кис-кис—кис, а у них пис-пис-пис. Вот видите, — Томас почувствовал, как животное напряглось, услышав знакомые звуки.

— Писа-а-а-ана, — ласково пропел Тихоня.

— По-русски не понимает, а родной язык как услышит, мурлычет. У меня есть пластинки на болгарском — ставлю иногда.

Тихоня кивнул, мол, надо же. Добавил:

— Когда-то в молодости я ходил по морям, так у нас на судне жили четыре кота и две кошки — крысобои. Были злые, но ко мне свободно шли на руки. Даже не знаю почему. Вроде хвостатое племя не так уж сильно и люблю...

— Чем меньше женщину мы любим...

— Тем легче нравимся мы ей, — подхвати Томас. — Когда-то знал Онегина наизусть. Специально русский язык выучил. Мог в лицах разыграть весь роман. В актеры метил, — усмехнулся Тихоня. — Это потом уже пошел по художественной линии. Тяга к прекрасному — самая прекрасная тяга на свете.

— Сказал пожарный, — завершил мысль Андрей.

Томас тут же пожалел о своей слабости — только что выражение лица хозяина было по-детски радостным, и вдруг всё резко изменилось: улыбка испарилась, и в голосе Сермяги снова зазвенел холодок.

— Вы ведь не за тем ко мне пришли, чтобы подарки раздавать?

— Конечно, нет, — ответил Томас.

Он хотел уже продолжить, но...

Одним из главных своих недостатков Тихоня считал неумение замолчать там, где надо, но в этот раз удержал паузу, и Андрею пришлось раскрыться.

— Я вам не поверил с самого начала. Казенные фразы коммивояжера, — сдрасьте, я из канадской оптовой художественной компании, вот вам якобы бесплатный подарок. И эта фамилия. Может вам на время работы в нашей стране лучше взять псевдоним?

— А чем вам она не нравится?

— Пран... Пран...шлеппер. Не настаиваю, но мне кажется, ваша фамилия не внушает доверия.

— Прандштеттер, — поправил Тихоня. — Пранд-штеттер. Нормальная фамилия.

— Язык сломаешь, пока выговоришь.

— А какой псевдоним вас бы устроил? Острополер?

— Вы еврей?

— Родом я из Чехии, — ответил Тихоня как можно достойнее.

Андрей Сермяга нахмурился.

— Отличный ответ. Всё объясняющий.

Тихоня всем своим видом старался показать, что не понимает всех этих намеков.

— Странно, я здесь с восемьдесят девятого года и никто не обращал внимания на фамилию. Вы первый. Русский язык — как родной. Мне кажется, говорю без акцента... Уже и думаю по-русски, сны вижу на русском. Я, знаете ли, не отношусь к тем своим землякам, которые считают всех русских врагами.

— Может быть. Но вы заметили, как русские преклоняются перед иностранцами из западной Европы и как недолюбливают славян? Поляков, болгар?

Томас пожал плечами.

— Теперь моя очередь сказать — может быть. Это вам бывший хозяин Ронеты рассказал?

— И он тоже, и собственные наблюдения.

— Так это вы недолюбливаете?

— Я? Мне все равно, — ответил Сермяга, пригладив бородку. — Но меня раздражает, когда к нам едут из-за границы якобы развивать нашу культуру.

— А что тут плохого? Если ваши власти не радуют сухарями, а только плеткой, надо же кому-то заботиться о русских художниках? Мы ведь не на разных планетах живем.

— Уважаемый, запомните, самое дорогое в наше время — это халява. Сегодня я получу пять копеек, а завтра буду обязан отдать миллион.

Томас, чуть не поперхнулся, услышав поговорку, которой приписывал свое авторство.

— Ну, вам пять копеек не нужны. Я бы не сказал, что вы в чем-то нуждаетесь.

— Конечно.

— Позвольте нескромные вопрос, вы настолько успешный творец?

— Творец надеюсь не от слова «тварь»? — спросил Андрей, без намека на улыбку.

— Хорошо, не творец — художник, — сказал Томас, поглаживая кошке живот. — Уж извините, если обижу, я не слышал об Андрее Сермяге. Знаю, что вы пишете, что у вас знаменитый отец, мастер, но я пока не имел чести быть знакомым с вашими работами.

Томас замолчал, но и Андрей сумел удержать паузу. Чертыхальски с видимым усилием продолжил:

— Хорошо, давайте начнем сначала. Я пришел познакомиться, чтобы спросить вашего разрешения посмотреть работы, а получается — как бы вступаю в спор. Я даже понимаю, почему так вышло, — Тихоня засмеялся. — Когда речь заходит о гонорарах, я всегда нервничаю. Но и вы меня поймите. Многие мои клиенты считают, что я им должен деньги. Они думают, что я пришел за бесценок скупить их гениальные шедевры, а потом отвезу их на запад и продам за миллионы. Был один такой кадр из Винницы, который удумал, что надо наваять картин побольше, а потом повеситься. Да-да, повеситься. Но не по правде, а понарошку. Недоповеситься, так сделать, чтобы из петли вовремя вынули. После смерти холсты художника подскакивают в цене, но если вы уже беседуете с предками, зачем вам слава и деньги? Мертвецу, даже мертвецу-художнику кредитные карточки с миллионами ни к чему. Поэтому тот хотел, чтобы я устроил скандал почти со смертельным исходом, и всё — слава на века! Это даже круче отрезанного уха. Мне предложили все поделить пополам, но с условием: он вешается — я вытаскиваю и устраиваю паблисити.

— И что?

Томас развел руки в стороны.

— Не получилось. Когда я сказал, что не буду спасать, а наоборот, придержу ноги, чтобы не трепыхались, непризнанный гений посмотрел на меня, как на сумасшедшего и отказал в дальнейшем общении. О чем я, признаюсь, нисколечко не жалею. По-моему, бездарю вешайся — не вешайся, картины лучше от этого не станут.

— И чем всё закончилось? — спросил Андрей.

— История имеет трагичный финал. Маляр во время очередного творческого заскока принял пару таблеток торена, а потом попил пивка. После такого коктейля ему показалось мало, и он заглотил ещё четыре таблеточки.

— Откачали?

— До сих пор в больничке смирительные рубашки рвет.

— Печальная история.

— Не стоит убиваться — всякое в жизни бывает.

Андрей, охватив пальцами бороду, оценивающе посмотрел на Томаса. Задумался. Тихоня терпеливо ждал, пока хозяин не заговорит первым. Наконец, Сермяга спросил:

— А кого вы ещё недоповесили?

— Агент, как лекарь — у него должна быть своя тайна. Но одно скажу — без нас вам будет худо.

— Это почему же?

— Потому что художники, в основном, не умеют торговаться, не знают, как правильно продать свои холсты. Там, где приходит очередь товарно-денежных отношений, работают не мастера, а бухгалтеры и адвокаты.

— Вроде вас?

— Да, вроде меня.

— И вы знаете, что сколько стоит?

— Мне за это платят, — Тихоня счел уместным в этом месте улыбнуться.

— Только за это?

— Нет. В мои задачи входит поиск новых имен. Сначала я отбираю тех, с кем можно работать, кто имеет, так сказать, перспективу, задатки таланта. Мы, наш фонд, помогаем немножечко деньгами, немножечко помещениями. Мы оплачиваем аренду, и не смейтесь, коммунальные счета. Публикуем репродукции в альманахе, приглашаем на конгрессы, организуем интервью — паблисити в нашем бизнесе немаловажная вещь. Когда имя становится узнаваемым, устраиваем выставки, аукционы по всему миру. Зарабатываем мы не так много, как хотелось бы, но и не бедствуем — князь оставил хорошее наследство. Главное, наши подопечные получают, извините за такое слово — промоушн, и в Европе начинают звучать не американские, английские, испанские или скандинавские, к примеру, имена, а наши — русские.

— И этим занимаетесь вы, — чех по паспорту и, скорее всего, еврей по происхождению.

— Именно так. Чех по паспорту и... если вам так удобно думать, то еврей по рождению.

Андрей положил прижатые ладони в ложбинку между колен.

— Знаете, Лец, в этом что-то есть. Наверное, я бы доверился не вам, а своему земляку, но по большому счету обокрасть меня, скорее всего, сможет именно он, рязанский парень с честными васильковыми глазами. А вы? Говорите как русский, но иностранец. Воспитаны по-другому. У вас мама и папа не были несунами на заводе...

— Не понял...

— Вот и отлично, что не поняли... Но я вам хочу задать один вопрос. Ваша с этого какая прибыль?

— Простая. Если нахожу художника, с которым будет подписан контракт, получаю премию и долю с будущих продаж.

— Значит, в корне стоят те же самые товарно-денежные отношения?

— Так точно, — вздохнул Чертыхальски. — Но они касаются меня и моих работодателей, но никак не художника. Мы создаем почти тепличные условия, а потом собираем цветы и дарим их людям. Честный, счастливый бизнес.

Андрей улыбнулся.

— Вот это мне и надо было услышать. Наверное, мне будет лучше работать с такими людьми. Вы не прикрываетесь красивыми словами, не говорите о благословении, христианской морали, праведном пути и долге перед человечеством.

— Спасибо.

— Пока не за что.

— Вы думали, что я шарлатан? И поэтому меня приняли на штыки?

— В штыки. Правильнее — «в штыки», — поправил Андрей. — Конечно, нет, но всё имеет объяснение. Вот смотрите, — он встал и подошел к серванту. Открыв один из книжных шкафов, достал обтянутый бархатом фолиант.

— Держите.

Томас взял альбом. «Next Art», Выставка современного искусства. Италия. 1998г.«.

— Это подборка работ. Та же обертка, как у вас, но всё приправлено церковным духом — никакой пошлости, кича, насилия, — искусство классической направленности. Возврат к старым добрым традициям Возрождения.

— Очень любопытно, — оживился Томас. — А вы что, против духа?

— Я? — нет. Но мне претят беседы о морали. Я предпочитаю не разговоры разговаривать, а просто жить по душе. Поэтому у меня нет особого желания принимать участие в христианских акциях. —Андрей сделал паузу. — Даже если при этом я поступаю не высокоморально.

Томас не смог скрыть охватившего его возбуждения.

Пальцы задрожали, его пробила испарина.

— Очень интересно. А что такое, на ваш взгляд, мораль?

Сермяга ответил:

— Мораль — это совесть. Если поступать по совести, значит поступать морально.

— А соус это не по совести?

— Я так не говорил.

— Прямо нет, — согласился Томас, — но косвенно.

Андрей чуть отстранился.

— У меня складывается такое впечатление, что вы агитируете за этого пастора и расстроены моим отказом.

— Что вы? Даже и не думайте!— воскликнул Тихоня со смехом. — Какая милая догадка! Наверное, должен объясниться... Вы недавно познакомились с нашими конкурентами. Не хочу хвастаться, но они пасут задник.

— Задних.

— Что?

— В конце буква «ха». Пасут зад-них. Находятся позади, — рассмеялся Андрей.

— Ах, да! — улыбнулся Томас, и его глаза вдруг стали такого же цвета, как у Ронеты — ярко-голубые. — Я так и хотел сказать — сзади. Только вот... Не знаю как коллеги, но я иногда испытываю угрызения совести. Ладно бы мы соревновались с простыми конкурентами, а тут...

— Церковники?

— Верно, церковники. Как-то не по себе становится. Я же из католической семьи. Строгое воспитание.

Андрей кивнул, добавив:

— Я вас понимаю. Не казнитесь. Полагаю там, где царят товарно-денежные отношения, не место церковникам.

— А где им место?

— В храмах, костелах, кирхах, соборах, монастырях, синагоге, мечети. Их призвание — делать мир лучше, отмаливать наши с вами грехи, но не плодить их.

— То есть?

— Думаю, не будете спорить с истиной, что деньги — это грех?

Томас задумался. Вертящийся на кончике языка ответ, что мол, бумага не может быть грехом, Тихоне показался пустым, не стоящим того, чтобы его произносить вслух, и вообще вокруг этой темы столько всего наворочено...

Хорошо, а что тогда не грех?

— А что тогда не грех? — спросил Томас вслух.

— Любовь. Счастье. Воля.

— И чистота?

— Не знаю... — теперь задумался Андрей. — Последнее время развелось столько клоунов, рядящихся в белое...

— Это плохо?

— Конечно. Как обывателю понять, где хороший человек, а где бес?

— Как это? При чем здесь бес?

— При том. От них всё зло. Они отравляют свободу, любовь и счастье. И они очень часто рядятся в белое.

— Подождите, — оторопел Томас, — вы о них говорите так, словно они существуют на самом деле.

— Да, существуют на самом деле. Реальные. Бесы и черти.

— Но это же сказочные персонажи. На самом деле их нет! — воскликнул Томас.

— Тут согласен, но только наполовину — чертей не бывает. А знаете почему?

— Нет, — ответил Тихоня затаив дыхание.

Андрей вздохнул. Когда он начал говорить, в этот момент Томаса не покидало ощущение, что он школьник, а Сермяга — учитель, рассказывающий о том, что Земля круглая и она вертится.

— Думаю, были когда-то черти, но... Как пошел народ к ним относится не со страхом, а с любовью, когда начал их дурить, на них кататься, да за бороду дергать, когда стали поминать со смыслом и без, с матерком, и просто так, для красоты, вот тут-то и не стало чертей.

— Почему?

— Наверное, пропали со стыда. Как раки поползли назад.

— Куда поползли?

— Назад, в бесы, — ответил Андрей.

— Постойте, я не могу так быстро следить за вашими выводами, — Томас заерзал на вдруг ставшем ему неудобном диване, проглотил комок в вмиг пересохшем горле. — Хорошо, предположим, вы правы, но тогда объясните, в чем отличие?

— Легко, — сказал Андрей и улыбнулся так, как могут улыбаться только маленькие дети и счастливые люди.

— Я изучал фольклор, мифологию. Если верить тем книгам, которые я читал, высшие силы наделили чертей душой. Черти были аристократами. Обладали большой силой, но при этом их обременяли ограничения — свое подобие чести, справедливости, обязанности. Их съедала нескончаемая суетность, неудовлетворенность окружаемым миром, но больше всего их разрушало осознание своей ущербности. Ограничения и так отравляли им жизнь, а тут ещё люди перестали их бояться, насмехались. Настали такие времена, когда большая часть аристократов отреклась от своего прошлого, своей силы, своей души. Они обабились — стали обычными бесами, а уж когда не стало чертей, бесы разрослись хуже плесени, разлетелись мухами, разбежались по всем уголкам нашей землицы. Вот уж засада — оказывается, не только свято место не может быть пустым. Но это ещё не всё — дело даже не в душе. Чорт, я говорю по-старинному, через «о»... Так вот, чорт — это древнее колдовство, а бес — современность, приспособляемость, приземленность. Одно слово — мелкота. Сейчас чорт это уже не та сила, которую надо бояться. Это, скорее, бренд, торговая и спортивная марка, комический персонаж, джокер, трикстер. А сколько пословиц, прибауток? Я могу, не сходя с этого места, назвать не менее десятка.

— Этому есть объяснение? — спросил Томас.

— Конечно. Народ не проведешь — он понимает, что чорт не опасен, он даже добр. Он простит. Недаром к нему все посылают. Зачем-то же посылают?! Может у него что-то есть? А вот к бесу нет желающих в гости сходить. Потому что бес — это, как я уже говорил, реальность, сидящая за соседним столом, идущая по улице, пьющая, жрущая, et cetera. Вы ведь не пошлете своего друга и недруга «на бухгалтера». Правильно? А почему? Потому что бухгалтер никаким символом стать не может по причине банальности и обычности своей профессии. Так и бес. Он рядом, он вокруг, он везде, как тот пруссак за половицей, как сверчок в подвале... Хотя... Я тут, скорее всего, ошибаюсь. Он уже не прячется. Вон, включите телевизор, посмотрите в окно, наконец. Оточили — не продохнуть. В политике, во власти, в форме и без, мелкие и крупные — везде бесы. Любое начинание или хорошее дело спешат возглавить, а потом испоганят, замажут дегтем, извратят до неузнаваемости. Все время рядом, с ножом и камнем за пазухой, серые, заметные, паскудные, крикливые — разные. Без устали локоточками работают, жрут-жрут, как не в себя, слюной своей земельку орошая. Беспринципные, всегда на высших постах, в мягких креслах. Царьки бюрократических горок.

— Андрей, — Тихоня подался вперед. — Мне кажется, тут попахивает паранойей.

Услышав диагноз, Сермяга криво усмехнулся.

— Вы не правы. Если бы я был болен, то боялся б выходить на улицу, обвешался чесноком, иконами или попытался уйти в монастырь. Как видите, я не впадаю в крайности. А знаете почему?

— Просветите.

— Просто я их не боюсь!

Сермяга резко ударил ладонью по острому колену. Этот громкий хлесткий звук вызвал разошедшуюся во все стороны воздушную волну. Томаса словно ударили бревном под дых, и ему пришлось сжать всю свою волю в кулак, чтобы не скривиться от боли и не показать слабости. Чертыхальски вдруг с ужасом понял, что ещё три-четыре таких хлопка и у него из ушей потечет кровь, а может и разорвется сердце. Надо выбирать, что делать — позорно бежать или попытаться выдержать пытку до конца. Ты же знал, на что шел, когда согласился поработать с чистенькими, правильно, Томас? Здесь поединок честный, ты — вольно и сознательно, а они — невольно и неосознанно, но не менее опасно и болезненно. Такие правила, брат... Такие правила...

— ...я принимаю мир таким, каков он есть. Они сами по себе, я сам по себе, — говорил Андрей, а Томас с ужасом следил за его отрытой ладонью — опуститься ли ещё раз на колено или нет. — Я не лезу в их дела, они не суются в мои. Живу отшельником. Стараюсь реже выходить из дому. Что могу то делаю. Вот Пирата на свалке подобрал. Старушкам бедным еду оставляю. Но...— Андрей погрозил Томасу указательным пальцем. — Я всё знаю. Знаю, что там за порогом царит кумир миллионов. Там за порогом люди молятся реже, чем поминают нечистого. Слово «чорт» нынче встречается чаще чем «спасибо». Вы замечали?

Побледневший Томас, не отводя глаз от пальца, сдавленно через силу прошептал:

— Замечал.

— Вот. В нашем мире многое, если не всё, зависит от веры. Кто-то верит в святость, а я наоборот верю, что рядом кишмя кишат нечистые. Мне не нужны многосложные доказательства — хватает одного вопроса. Я спрашиваю, вы, — Лец, как там по фамилии... уверены, что рядом с вами дома, на работе, на улице ходят нормальные люди?

Тихоня не выдержал и опустил глаза.

— Я не знаю. Просто не думал об этом. Живу и живу. Часы тикают, а я барахтаюсь. Работы много. Нет времени остановиться, подумать о вечном, или поговорить с умным человеком.

Андрей Сермяга растер пальцами виски, прикрыл глаза.

— Ладно, счастливым — счастье, а грешникам — грех... О чем мы там с вами говорили?

— О моем конкуренте, — улыбнулся Тихоня. Он чувствовал, что улыбка вышла жалкая... но другую изобразить не смог.

— Да, о пасторе. Что вас интересует?

— Андрей... — Тихоня набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул. — Если не хотите, не отвечайте... Этот пастор интересовался только вашими работами или пытался выйти на отца?

— Мне показалось, что его цель — картины папы, а не мои. Поэтому батюшку я быстро спровадил. Сказал, что скоро в городском музее будет выставка, там их и посмотрит.

— На день шахтера?

— Да. Последние субботу и воскресенье августа.

— Знаю, — сказал Томас, с облегчением замечая, что Сермяга расслабился и опустил свои руки. — Так ваш папа не всё забрал?

— Только ранние.

— Я видел его графику. С остальным, к сожалению, не знаком. Он в США? Возвращаться не планирует?

— Вроде нет. Я бы знал.

— Странно. Был человек и исчез.

— Почему же? Писем не пишет, не любитель он этого, но деньги присылает исправно. А последнее время даже по нескольку переводов в неделю. Наверное, дела пошли лучше.

Услышав про деньги, Томас про себя чертыхнулся — он понял, что в теме мнимой благотворительности пролетел мимо кассы. Впрочем, после всего услышанного, этот прокол теперь не имеет никакого значения — вместо одного козыря он приобрел другой, ещё старше.

Тихоня защелкнул свой портфель и демонстративно посмотрел на часы с кукушкой.

— Очень приятно было побеседовать. Думаю, для первого раза хватит — не хочется быть навязчивым. Как теперь мы поступим? Может встретимся через несколько дней и тогда поговорим более предметно?

Сермяга, поставив бархатный альбом на место, ответил:

— Ни мучайтесь. Не надо мне вашей славы. Материально обеспечен, а самовыражение... Вот приходите на выставку, там и посмотрите. Только вам вряд ли понравится — не думаю, что мои работы могут удивить хоть кого-то. Есть такой закон — художник должен быть голодным, но я под него не подхожу. Пишу, скорее в стол, для успокоения. Надо же чем-то душу занять.

— Зачем вы так?

— Я трезво смотрю на жизнь и знаю себе цену.

Томас с видимой неохотой снял с колен Ронету и встал.

— Как хотите, хозяин — барин. Мне ещё одна поговорка ваша нравится — насильно мил не будешь.

Выйдя в коридор, Томас ещё раз осмотрелся. Он так и не понял, почему Андрей не завершил ремонт во всей квартире. Скорее всего, это было сделано специально — старина бывает разная, и лубочная и вот такая, натуральная. В зале современность, комфорт, мещанство с фикусами, а в прихожей осталось то, с чего Андрей начинал — бедность, старые стены, неустроенный быт.

Чертыхальски протянул руку для прощания.

Андрей пожал её крепко, сильно.

Томас хотел разжать пальцы, но Сермяга задержал его ладонь.

— Хотите посмотреть?

— Что? — не понял Тихоня.

— Картины?

— Чьи?

— Папы.

— А! Я сначала и не понял...

...только не переиграть, только не переиграть!!!

— Решайте быстрее, а то передумаю.

— Конечно, хочу! — почему-то прошептал Томас. — Но раз я бесплатно получаю то, о чем так мечтает господин пастор, может не надо? А вдруг я специально засланный преступник и хочу выдурить у вас самое ценное? Или я тот, о ком вы мне рассказывали?

— Кто знает? — усмехнулся Андрей. — Мне трудно судить — я человек доверчивый. Поэтому, зная за собой такую слабость, часто становлюсь злым с людьми. Но сейчас я верю не себе, а Ронете. Я читал, что сиамские кошки чувствуют опасность, а она сама пошла к вам на руки. Ну что?