Томас

17 В походе за фресками

Утром следующего дня Томас встал в шесть утра и, шатаясь на поворотах, прошел на кухню. Попив водички, он вернулся назад и снова лег. Леся проснулась. Встав с кровати, умылась, а потом стала убирать, при этом гремя кастрюлями, стаканами, тарелками. Скрипела дверками кухонных ящиков, гудела пылесосом. Не дождавшись нужной реакции, вернулась в спальню и, поняв, что Тихоню не разбудить, высказала ему всё, что о нём думала. Вот только трехэтажный мат, так и не поразив цель, бесполезно растворился в эфире.

Целый день Леся караулила, когда же Томас проснется, даже подходила к нему, послушать — живой, дышит ли? Тихоня дышал. Вечером этого же дня он открыл глаза. Пошел на кухню, попил водички, сходил в уборную, вернулся назад, спросил который час, узнав, что уже семь вечера, кивнул и... снова захрапел. Проснулся в пять утра, свежий, как ландыш на солнечной полянке. Вскочив на ноги, потянулся, сделал зарядку, принял душ, побрился, почистил зубы, вытащил из холодильника вчерашний борщ, разогрел кастрюлю и сел есть прямо из неё. Не дождавшись, пока проснется хозяйка, Томас оделся, выбрав всё новое, загодя приобретенное, и вышел из квартиры. Осторожно, чтобы щелчок замка не разбудил Лесю, он прикрыл за собой дверь. Осмотревшись, поморщился: на площадке, скорее всего, недавно сидели подростки. В подъезде было наплевано, разбросаны окурки и до сих пор воняло табаком.

Выйдя на улицу, он вдохнув свежего вкусного воздуха и опьянел от запахов акации, лип и тополей.Послушав уханье голубок и шум ветра в выси, Чертыхальски так сладко улыбнулся, что стал похож на ожившую рекламу антидепрессантов. После долгого сна, душа и завтрака, его словно подменили. Тихоня давно не ощущал такой гибкости в членах и силы в мышцах. Ему было приятно осознавать себя частью утреннего бардака, когда птицы орут словно оглашенные, водители, вырывая последние минуты пустынных дорог, спешат на работу; когда дворники орудуют возле мусорных баков и здороваются со знакомыми, пришедшими на первую трапезу бомжами; когда весь мир уже давно проснулся, а люди только начинают нажимать на кнопки будильников, чтобы снова заснуть, а через полчаса вскочить, и с бешеными глазами бегать по квартире, прекрасно понимая, что на работу они, скорее всего, опоздали. Вокруг включаются радиоприемники и телевизоры, хлопают крышки унитазов и дверки холодильников, шкворчит масло в ожидании яиц, начищаются туфли, гладятся юбки, завязываются галстуки. Окна открываются шире, и в атмосферу квартир врывается химический перегар — принесенные издалека резкие грубые запахи гудрона, выхлопных газов, асфальта, бензпирена, диоксида азота, формальдегида, аммиака и прочей гадости, в составе которой может разобраться разве что сам Менделеев. В Городке, помимо шахт, тогда ещё работали заводы, фабрики, предприятия малые и большие и все они пыхтели, дымили, коптели, отравляя мир вокруг себя. Местные давно привыкли дышать отравой и, оказавшись во враждебной им целебной среде, кстати, безмерно страдали от отсутствия в воздухе тяжелых металлов, фенолов, цианидов. Но Томас не обращал внимания на химию — в это утро ничто не могло ему испортить настроение, к тому же раньше в Городке, во времена молодости Тихони, с этим было ещё хуже.

Организовав доставку анонимного денежного перевода по адресу пр. Ленина дом такой-то на сумму сто долларов в местной валюте, Чертыхальски позвонил в свою контору и попросил представить его местному светиле искусства, «свидомому краезнавцю» Адаму Семеновичу Гараняну. Встречу назначил на одиннадцать ноль-ноль.

Когда все шахматные фигуры были расставлены, Чертыхальски изволил откушать в «Пельменной» вареников с капустой, запив их томатным соком со щепоткой соли. Купив по стародавней привычке «Кочегарку», пробежал её по диагонали и, прошипев: «Когда ж вы все повыздыхаете, сволочи?», — выбросил газету в урну.

Ровно в одиннадцать он стоял на пороге единственной в Городке художественной частной галереи «Каприс». Разрешите сказать пару слов о хозяине этого коммерческого заведения. Адам Семенович Гаранян родился в Ферганской долине. Учился в Ташкенте по художественной части. Колхозники на целине, космонавты с колосками в руках, портреты пионеров-героев. Получалось похоже. В далеком семьдесят пятом году приехал в Городок по распределению. Думал на пару лет, оказалось — почти на всю жизнь. Женился, сделал карьеру, выставлялся, оброс связями и знакомствами, как елка иголками. Вступил в партию.

Гаранян по своей природе походил на... Как бы подобрать такое сравнение... Поточнее... Походил на глиста. То есть, куда не влезет — везде приживется. Наверное, если бы его послали в Ленинград, было бы на одного маляра соцреализма больше; в Семипалатинск — не пропал бы и там. Приспособился б, обтерся, обкумился по первому разряду. Такие нигде не пропадают, но...

В августе 1999 года звезда Гараняна клонилось к закату — она уже почти пропала.

Думаю, здесь необходимо небольшое объяснение, кем был и кем стал Адам Семёныч. В начале своей карьеры он слыл ярым коммунистом, но когда начали дуть тревожные ветра — некоторые их называли «ветрами перемен» — Адам Семенович прозрел. Однажды утром во время бритья под горбачовские «бу-бу-бу» из брехунчика с ним случился удар. Не сердечный, а настоящий удар, по темени. Адам вдруг вознес бритвенный станок, как спортсмены поднимают олимпийский факел, и закричал: «Вот оно, вот пришло мое время! МОЁ!!!».

Гаранян превратился в руховца. Дело в том, что в Городке не наблюдалось ни одного мало-мальски сносного националиста. Причины были политические, но больше — географические. Вообще Донбасс, когда-то край пограничный, Диким полем крещенный, не жалующий любую власть, принимал без разбора всех, кто был согласен работать тяжко и много. Неоднократно судимые, политически неблагонадежные, западенцы, «пятая графа» — всем разрешалось здесь обживаться, найти работу, семью, зарабатывать деньги — и не малые. Когда-то давно этот свободолюбивый космополитический уклад прозвали Новой Америкой, и в этом был свой смысл и своя правда. Люди работали с охоткой, жадно, смело, требуя взамен к себе уважения, и они это уважение получали. Чистили — ни без этого: конец 30-х, конец 40-х, начало 50-х, конец 60-х, конец 70-х свели на нет в шахтерском крае любое свободолюбие и проявление украинства. Это в селах под Славянском и Артёмовском так певуче балакали, что любой полтавчанин заслушается, а галичанин-поляк и не поймет. В городах Донбасса украинский язык как бы существовал — в школах детей им мучали, в телевизоре отдельная киевская программа была, — но не более того. Кто виноват? Наверное, История, разместившая Городок около границы двух дружественных Советских республик. От запада далеко, к Ростову близко. Щирые националисты не приживались у Суши, а это непорядок. Если в стране замелькал желто-голубой флаг, то его надо было кому—то держать? Вот Гаранян и стал первым поборником украинской национальной «свидомости». Помогли ему в этом друзья — художники, тоже смекнувшие выгоду. Железный занавес-то рухнул, а тут Запад, который нам сирым и убогим поможет, диаспора, гуманитарная помощь конвейером, гранты. И понеслось — художественное объединение — кооператив — общественный некоммерческий центр «Мрія». Песня!

Во время первых демократических выборов в городской Совет уже руководитель художественного городского музея Адам Гаранян получил поддержку не столько горожан, сколько старых членов этого самого Совета. За Адама Семеновича проголосовало фактически человек двадцать, включая самого будущего депутата, его родственников, и членов «Мрії». Кстати, скажу по секрету, две любовницы нашего геройчика так и не отдали свои голоса, и если Оля Филиппова, шестнадцати лет от роду, не могла голосовать по возрасту, то Александра Ивановна Гипп, (тридцать семь в паспорте) поставила галочку напротив кандидата от КПСС. Однако низкий показатель электоральных предпочтений не смутил членов избирательной комиссии. На партсобрании было принято решение включить в список депутатов городского Совета «руховца» Адама Гараняна, дабы никто не подумал, что в Городке-на-Суше ущемляют права украинского населения. К двадцати пририсовали два нолика и вот он — новоиспеченный депутат, победитель первых истинно демократических перестроечных выборов.

Подобным образом с Адамом Семеновичем нянчились не один год. Открыть ещё пару кооперативов? — нет проблем. Родилась идея создать картинную частную галерею при муниципальном музее? Да пожалуйста — в духе времени! Наладить контакты с зарубежными партнерами? Со всем нашим радушием. Выставки в городе — побратимом? Всегда рады. А кто честнее и справедливее распорядится общественным добром — гуманитарной помощью из США, Канады и ФРГ — как не главный борец за национальные интересы? Включить его в попечительский совет!

Конечно, вечно такая халва продолжаться не могла. Скоро СССР растерял все свои великие буквы, и Гаранян из пионера превратился в третьего-десятого-сотого борца за самостийность. Он отошел от дел художественных, депутатских. Нельзя сказать, что Адама сильно взволновал развал Империи, и он радовался появлению на карте новой страны — Украины. Наш художник к этим революционным событиям уже не проявлял особого интереса, потому как его больше заботили бизнес и личный счет в банке, конечно, не в пределах родной страны. Словами «таможня», «пошлина», «откат», «черный нал» Адам также легко жонглировал, как в молодости оперировал терминами из красочного мира живописи. Нельзя отрицать факта, что на чужбине Гаранян высоко нес знамя украинского гражданства. Его высокий лоб, черные брови, усы, каким позавидовал бы любой казак, вышиванка — даже под пиджаком от «Ив сен Лоран» — знаменовали триумф неукротимого свободолюбивого украинского духа, коим когда-то так восхищалась канадская, американская, брюссельская интеллигенция.

Но в то утро Адам пред наши очи предстал блеклой звездочкой. Поговаривали, что он последние годы много болел и весь свой капитал спустил на докторов и лекарства. Более злые языки утверждали, что только — только заработав свои настоящие зеленые миллионы, Адам не рассчитал с силами, кому-то нагрубил, вовремя не отдал долг, а хуже всего — не захотел делиться со старыми приятелями, многие из которых с доски Почета успели переселиться на веб-странички Интерпола. На пороге галереи Томаса встречала малюсенькая копия былого матерого бизнесмена, потерявшего банковский счет, квартиру в Париже и всех разновозрастных любовниц.

Тихоня был во всеоружии — ни дать не взять, клерк из Сити: коричневые туфли, асфальтового цвета узкие брюки с плетеным рыжим ремнем в поясе, очень дорогая белая рубашка, небрежно повязанный галстук с большим узлом. Солнцезащитные очки-авиаторы на носу. В руках портфель из страусиной кожи... А хозяин художественной галереи выглядел, как хозяин художественной галереи.

— How are you?

— Fine, thanks

— I’m Reynard Tenet, the art adviser of eBay cite.

— It’s nice. My name is Adam Garanyan, the manager of this gallery. I had a call from the embassy.

На русском.

— Как поживаете?

— Спасибо, нормально.

— Я, — Рейнард Тенет, художественный консультант сайта eBay.

— Очень приятно. Я, — Адам Гаранян, управляющий этой скромной галереей. Мне уже звонили из посольства.

Адам Семенович чуть поклонился.

— Если вы не против, может мне лучше говорить на украинском или русском языке? — спросил Томас, выговаривая слова с легким оксфордским акцентом. — Последние три года живу в Санкт-Петербурге. В Киеве, наездом,

— Отлично, а то мой английский не так хорош как ваш русский. Я, к сожалению, нечасто бывал в Соединенном Королевстве, больше во Франции. Практики не хватает. А что это мы на пороге стоим? — спохватился Адам Семенович. — Это не по-нашему, не гостеприимно. Пойдемте в мой кабинет.

Стоило новоявленному Рейнарду Тенету, поправив брюки, усесться в кожаное кресло для гостей, а хозяину расположиться рядом на диванчике, тут же вошла секретарь с двумя дымящимися чашками кофе, круасанами и бутылкой коньяка, вокруг которой выстроился почетный караул пузатых рюмок.

Лицо Рейнарда свела судорога.

— Можно без спиртного?

— Это только к кофе. Пару капель не навредит.

— Ну разве так, — согласился гость.

— Или, может, вы предпочитаете чай? — участливо наклонился Адам Семенович.

— Нет, пусть будет кофе.

Томас оглядел хозяина кабинета. Перед ним сидел настоящий плейбой в отставке. Колоритный, переливающийся всеми красками донжуан. С запонками, заколкой галстука, блестящими дорогими пуговицами, побитый, но судя по ещё свежему виду, успевший смириться с потерей своего кровного. Наверное, вынашивает планы возврата на Олимп, подумал Рейнард.

— Если можно, я сразу приступлю к подсчету овец. Ведь так говорят в Британии? — начал Адам Семенович. — Мне любопытно, что может заинтересовать консультанта уважаемого мной интернет — аукциона в нашей глуши?

— Не скажите. Истинные произведения искусства рождаются вдали от столичной суеты и конъюнктуры. Самобытность — вот девиз провинции, — ответил Рейнард.

— А как же атмосфера Парижа, белые ночи Петербурга, наш Андреевский Спуск, наконец?

— Ну-у-у-у, — протянул британец, — на ваши примеры я могу привести массу других. Это спор без победителя. Понимаю преклонение перед метрополией, но, поверьте, вам тоже есть чем гордиться. К примеру, сейчас на Западе, как вам хорошо известно, не стихает мода не только на супрематистов, Кандинского и тарелки Родченко. Искусство времен соцреализма двадцатых-тридцатых в почете. Хорошую цену предлагают как раз за произведения провинциальных художников. Их при Советской власти особо не жаловали, но времена меняются. Манит инкогнито, тайна, экзотика. Индивидуальная история каждой работы становится основной изюминкой, заставляющей любителей искусства выкладывать фунты и доллары за полотна, которые когда-то украшали коридоры сельсоветов в Тамбовской области. Вы прекрасно знаете, что картины с изображением рабочих и крестьянок, ваша мебель, посуда расходятся как пирожки. У вас был отличный бренд — «перестройка». Он и сейчас известен. О чем речь? Бой Джордж привез из Москвы столовый сервиз с надписями на ободках тарелок «Общепит». Что для вас мусор, для наших антикваров доход. И с годами цена будет только расти.

Рейнард перевел дух и продолжил тоном ментора, ни первый раз читающего лекцию по данной теме:

— Публика уже давно наелась ширпотребом, ушанками, матрешками и самоварами. Сейчас ценители искусства требуют произведения художников, вынужденных творить в жестоких рамках тоталитарной советской системы, цензуры. Некоторые западные искусствоведы выискивают в многочисленных фигурах Ленина на броневике, рабочих у станков, красноармейцев в буденовках скрытые метания души, заретушированные кичевые позывы «а-ля-уорхолл». Это так интересно. Завораживает. Впрочем, зачем я вам это говорю. Вы прекрасно и без меня всё это знаете. Ведь, правда? — Улыбка Тенета была очаровательна. — Ваши люди сколачивают капиталы, и после Моне и Мане начнут собирать свое, — то, что им ближе. Шишкина, например, Айвазовского. Через некоторое время ваши буржуи будут формировать кассу, а моя задача состоит в том, чтобы предвосхитить спрос, наметить имена мастеров, которые скоро буду расти в цене. Мы друг друга понимаем?

Адам поправил манжеты и, не поднимая глаз на гостя, осторожно ответил:

— Я интересовался этим вопросом, но вынужден огорчить — не ценитель. Согласитесь, сложно любить фетиши столь ненавидимой мной эпохи. Да, я работал в этом направлении. У меня есть в Европе постоянные заказчики, и к тому же таможня свободно пропускает коммунистический отстой. Продавая на Запад, по большому счету, мазню, я не чувствую себя вором, грабящим культурное наследие собственной страны, — сказал Адам Семенович, стараясь, чтобы его слова звучали как можно небрежнее.

Тенет чуть изменил наклон головы.

— Вы сами ответили на незаданный мной вопрос. Пока таможня пропускает, но скоро ваши бюрократы поймут, что они теряют. Граница будет закрыта и цены, сейчас не такие уж маленькие, возрастут стократ. Поэтому я и сижу перед вами, Адам Семенович. Времени у меня не так уж и много. Я человек простой, иезуитской казуистике не обучен. У меня к вам деловоепредложение.

Рейнард сделал паузу.

— Могли бы вы ввести меня в курс дела? Кто? Что? Где? И главное, почем?

Тенет открыл портфель. Достав запечатанный конверт без марки, передал Адаму.

— Это маленький подарок в залог нашего будущего сотрудничества. Безвозмездный вклад в наши, я надеюсь, партнерские отношения. Благотворительность — вот главный успех современного бизнеса. Надо уметь не только брать, но и давать. В этом году в дар музеям и частным галереям мы, в общем, перечислили более десяти миллионов долларов...

Тенет замолчал. Выдержав паузу, добавил:

— Мне и моей компании хочется вам верить так, как в свое время вам верил Леопольд Кравец.

Адам Семенович взял пакет в руки и... заледенел. Он даже не успел испугаться, просто держал конверт в вытянутой руке и тупо смотрел на гостя.

Лет пять назад некая личность, иногда называющая себя «Леопольд Кравец» — о его существовании на планете Земля знало не больше десятка человек — был главным организатором дипломатических коридоров из России в Европу. Тогда на Запад, используя в основном диппочту, можно было вывезти весь Эрмитаж вместе с землей. Копии висели в музее, а оригиналы продавались. Адам находился внизу пищевой цепочки — он на территории Европы отвечал за доставку раритетов к частным коллекционерам. Взять футляр, перевезти его адресату вперемешку с полотнами работавших с ним в Париже украинских художников — вот и всё. Так Адам нашел главные в своей жизни деньги. Масть шла не долго. Лавочку прикрыли, когда Леопольда взорвали вместе с машиной. Сеть, лишившись главного паука, распалась.

Услышав давно подзабытое имя, у Адама Семеновича в голове начался сущий ералаш. Он гадал -откуда эта тварь знает про Лео? Выходит, он жив, а вместо Кравеца в Варшаве погиб кто-то другой? Или мертв, но оставил досье? Да какая разница? Что так милый Адамчик попадает, что эдак...

Гаранян встал, открыл сейф, осторожно надорвал бумагу и заглянул в пакет — там по минимальным прикидкам было не менее пяти тысяч долларов. Подсчитав примерные размеры подарка, он захлопнул дверцу. Затем, выйдя из кабинета, осмотрев пустую приемную, попросил секретаршу никого к нему не пускать — для посетителей его нет.

Вернувшись и сев на самый краешек дивана, Адам Семенович спросил:

— Рейнард, раз вы уж знаете о существовании Лео, царство ему небесное — хороший был бизнесмен — давайте по-простому. Что вас интересует?

— Сермяга.

— Сережа? — Адам не смог удержаться, нервно засмеялся. — Как я сразу не догадался, — это же дважды два.

Гость удивился искусству мимикрии Адама Семеновича. Встречал его Гаранян в роли подвыпившего тамады. Когда услышал про Лео, превратился вбойцовскую рыбку — за плечами расправились крылья, подбородок — на Москву, в глазах дерзкий пыл. Но, услышав про Сермягу, все его дутые роли куда-то улетучились. Хозяина галереи словно иголкой кто проткнул и из него стал выходить воздух. Лицо теперь напоминало тесто, которое подходило-подходило, да не дошло — скукожилось.

— За последние дни вы второй, кто интересуется наследием Сережи, — выдавил из себя Адам.

— И кто мой конкурент?

— А, — махнул рукой, — какой-то пастор. Спрашивал, где можно посмотреть работы Сергея, где они хранятся. Можно ли организовать выставку в Штатах.

— Откуда такой интерес?

— Удивляет что не вы первый? — усмехнулся Адам Семенович. — Вот вам мой ответ. Любую работу, любого художника советского периода, послевоенных лет — в пределах моего города, конечно — я вам хоть завтра принесу. Единственное, кого не могу касаться — Сережи Сермяги.

— Почему?

Адам вздохнул.

— Во-первых, неизвестно где он. А вдруг завтра приедет ко мне и спросит, ах ты, сукин сын, не с твоей ли помощью мои детки теперь красуются в интернете? Что я ему отвечу?

— Подождите, но ведь он, насколько я знаю, сейчас живет в США! — Рейнард переставил свой портфель с ковра на паркет, как бы желая поставить точку или подчеркнуть восклицательный знак.

— Тут не всё так просто, — Адама вдруг прошибла испарина. Пальчики задрожали. — Да, он женился на американке и уехал, — это правда. Говорят, перед иммиграцией ударился в религию, перестал работать. Когда он оформлял документы, я уже был во Франции. Несколько раз слышал о нем, в Америке он выставлялся пару раз, а потом пропал, — Гаранян замялся. — Я и сейчас переживаю. Не для хвастовства... Но когда здесь началась его травля, я был единственным, кто встал на защиту. Впрочем, — поморщился Адам Семенович, — это к делу не относится.

— А что с сыном? — спросил Рейнард.

— Сейчас, когда Сережа далеко, сыну я помогаю, подкидываю заказы. Без работы он не сидит. Андрюша неплохо пишет. Конечно, не так как отец, но для коридоров детских садиков много таланта и не надо.

Рейнард Тенет пододвинул свое кресло поближе к дивану, и пока он его тянул, ножки с визгом царапали паркет.

— Откровенность за откровенность. Как художника Сермягу я не знаю, но наши консультанты посчитали, что скоро его работы должны серьезно вырасти в цене. Вот я и решил навести справки, что это за человек, сохранились ли ранние работы, можно ли их приобрести. В моем интересе ни грамма криминала, поверьте.

— А ваши источники не сообщили о том, где Сермяга? Обычно цена растет после смерти художника. Неужели Сережа...

Рейнард ответил так:

— Не знаю как в эту минуту, но две недели назад он был жив. В больнице, но жив.

— А что случилось?

— Без понятия. — Рейнард положил руку себе на грудь. — Честно. В любом случае, прозондировать почву, на всякий случай, должен. Я ведь не мать Тереза, я — бизнесмен.

— Все мы понемногу пиявки.

— Ловко сказано, — усмехнулся гость. — А каким человеком Сергей был в молодости?

Адам Семенович улыбнулся в усы и, вспомнив про кофе, отхлебнул чуток. Повернувшись к окну, чтобы Тенету был виден его красивый казачий ферганский профиль, ответил:

— Сережа всегда отличался стилем, писал не для публики, а для себя. Самоучка. По ночам работал на шахте, днем отсыпался, а потом, по учебникам, книгам изучал ремесло. Талант у него был дан свыше, а вот техники не хватало. Масло не очень любил, в основном карандашом, пастелью. Вы видели его работы?

— Только графику: «В углу», «Каторга». По-моему, восемьдесят четвертый год.

— А, выставка в Нью-Йорке. Вы надолго приехали?

— На месяц.

— У нас при поддержке головы готовится манеж, где будут выставляться работы местных художников — открытие намечено на конец августа. Там будет организована экспозиция работ Сермяги-старшего, те, что он оставил на родине.

— Кто хозяин?

— Сын. У него хранятся. Но, предупреждаю. — Адам наклонился вперед. — Если с картинами или с Андреем что-нибудь произойдет, я сразу сообщу в Интерпол о вашем визите.

Тенет даже не обиделся.

— Спасибо за предупреждение, но будьте покойны, ничто с вашим мальчиком не случится. Неужели я похож на рэкетира?

— Да, нет, скорее на порядочного человека, Но я не доверяю тем, кто хочет быть похожим на порядочного человека.

— Поэтому продолжаете водиться с контрабандистами и прочим жульём? — улыбка Рейнарда была само очарование.

Не дождавшись ответа, мистер Тенет, подхватил портфель и встал.

— Разрешите откланяться. Хороший был кофе.

— Спасибо, — сказал Адам Семенович, про себя отметив, что гость так ни одного глотка и не сделал.