Три месяца, две недели и один день

Глава четырнадцатая

— Ты не выглядишь морально готовым к отъезду, — так я и не готов. — А что со сборами?

— Всё путём.

— И эту свалку ты называешь сложенной сумкой? — проследовав за мной по лестнице в спальню, Лив замечает лежащий на кровати раскрытый чемодан, в который я абсолютно хаотично и как придётся побросал свои вещи даже без уверенности, что там нет ничего лишнего, но зато всё действительно необходимое на месте. У меня нет настроения думать на эту тему и впоследствии складывать каждую вещь отдельно. И взяться ему абсолютно неоткуда. Проигранная накануне заключительная перед выездом на гостевые матчи домашняя игра просто не позволит ситуации улучшиться.

— Не обращай внимания. Чуть позже я всё утрамбую, — я пытаюсь захлопнуть крышку, но руки, облачённые в джинсовую куртку поверх белой майки и чёрных шорт, останавливают меня от задуманного:

— Хочешь, чтобы всё измялось?

— А тебе что за дело? В отелях всё равно погладят. Впрочем, если нечего делать, можешь навести порядок, — раньше всем этим занималась именно Лив, интуитивно понимая, что мне непременно пригодится, а без чего я легко смогу обойтись. Ей даже нравилось доставать необходимую одежду из ящиков комода с целью её комплектации, а я в свою очередь по-настоящему это любил. То, что ей приятно и исключительно в радость заботиться обо мне. Может, Оливия и не готовила, но за моими вещами она всегда ухаживала исправно и бережно. Как в повседневной жизни, так и тогда, когда дело касалось поездок по стране в течение чемпионата. Но вот сейчас она вовсе не обязана оказывать мне помощь. Хотя, не скрою, я был бы счастлив увидеть вместо вызванного эмоциональной нестабильностью бардака нечто опрятное и аккуратное.

— Что с тобой, Картер?

— Ты будто не знаешь. Вчера мы были сильнее, но нас всё равно фактически разгромили, а ты, уверен, даже этого не заметила, — Оливия сидела прямо в первом ряду, как и на двух матчах до того, но, в отличие от своего поведения в те дни, накануне она едва ли видела, что происходит на паркете. А я смотрел на неё настолько часто, насколько позволяла обстановка по ходу игры, но с каждым таким разом расстраивался только всё больше и больше уже не по причине ухудшения счета. А потому, что Лив была вся в своём телефоне и не знала, что я снова и снова ищу её внимания, расположения и молчаливой поддержки. Что я по-идиотски нуждаюсь в ней, словно ничего не изменилось, и мы по-прежнему те же люди, что поклялись любить друг друга до самой смерти и в горе, и в радости. Вот почему сейчас мне настолько паршиво. Больше из-за её морального отсутствия, чем в связи с поражением. Оно не первое и не последнее, а к её равнодушию мне не привыкнуть никогда. И не забыть тоже.

— Так ты что, злишься на меня?

— Я всегда злюсь на тебя.

— Что я сделала на этот раз?

— Зачем находиться на трибуне, если тебе и дела нет до того, что происходит прямо перед твоим носом? — бурча, высказываю я, одновременно удаляясь в ванную комнату, где останавливаюсь перед длинным и широким зеркалом над двумя раковинами и едва не вздрагиваю от вида покрасневших от стрессового недосыпа глаз. До вылета мне однозначно с этим не справиться, не успеть хорошенько отдохнуть и не заставить белки вернуться к своему естественному виду. Вся надежда на то, что удастся вздремнуть во время полёта и закрепить данный результат уже в гостиничном номере Техаса. Но значительной части меня ни туда, ни в Иллинойс, ни куда-либо ещё в этом сезоне ехать совсем не хочется. От одной только мысли оставить Лив без присмотра внутри всё переворачивается. Скверные, я вам скажу, ощущения. Будто что-то непременно должно произойти. Что-то нехорошее… — Случайным людям там не место.

— Возможно, у меня даже больше причин находиться на арене, чем у тебя. Мой отец вообще-то главный тренер. А ты всего лишь игрок. Сегодня ты здесь, а завтра нет. К тому же мы оба знаем, как это бывает.

— Но больше этого не будет. Отныне я настроен не бросать то, что у меня есть, так что было бы неплохо не отвлекаться на тебя.

— Ты что, наблюдал за мной? — я знаю, что скажу всё, как есть, что да, периодически успевал фокусироваться на её месте, но моё раздражение по этому поводу взлетает до небес, когда помещение наполняется музыкой звонка. Подняв правую руку с телефоном в ладони, едва взглянув на светящийся экран, Лив почти тут же сбрасывает вызов, но он вскоре возобновляется, побуждая её снова нажать отклоняющую кнопку. И что это такое, что она не желает отвечать? Разговор, не предназначенный для моих ушей? Неприятности, с которыми стойкая Оливия считает себя способной справиться самостоятельно, без привлечения бывшего мужа? Или кто-то настолько туп, как пробка, что не принимает того, что было сказано уже не раз?

— Кто это?

— Да так, ерунда, — она убирает телефон обратно в карман шорт и делает шаг ко мне, — ничего сильно важного.

— А что было вчера? Когда нет ничего важного, человек не ведёт бесконечные переписки.

— Тебе не об этом сейчас нужно думать. Лучше соберись. Будет сложно, но и в выездных матчах можно побеждать.

— Я позвал тебя не для этого, а чтобы поговорить. Игра в Иллинойсе шестого числа, так что мы вернёмся домой на следующий день ближе к вечеру. Я буду звонить.

— Каждый час, да? Чтобы проверять меня, не сделаю ли я что-то с ребёнком?

— Лив.

— Ты хочешь на меня злиться?

— Я не понимаю.

— Ты сказал, что злишься, но разве это не вопрос выбора? Ты можешь решить, испытывать что-то или нет.

— Решить, хочу ли я злиться?

— Да, — Лив вдруг прислоняется к моей спине всем своим животом, а мой торс полностью обнажён, ведь, кроме спортивных штанов, на мне ничего нет. Ни рубашки, ни майки. Этот контакт нежелателен и должен быть запрещён. Но, страждущий, большую часть времени неудовлетворённый и беспрестанно желающий, я ощущаю его до мурашек по телу и позволяю Оливии сцепить руки на моём животе около пупка. Но она же не станет, правильно? Проникать ими под пояс штанов и касаться меня? Она ведь может, и ей даже не нужно разрешение и просьба, но, надеюсь, не будет. — Мне не нравится быть тем, на кого ты злишься, — и что с того? Мне тоже многое не нравится в наших нынешних взаимоотношениях, но я же не распространяюсь об этом. Потому что не верю, что для наступления качественных изменений достаточно лишь разговоров. Нужны и действия, и не одного человека, а сразу обоих. А она совершенно обособлена и закрыта даже чувственно и ментально. Будто и не было никакой любви. Так какие тут могут быть поступки?

— А тебе и не должно это нравиться. Если только ты не мазохистка. Но порой ты виновата сама. Например, когда выбираешь шопинг, а не медицинское обследование.

— Но всё же в порядке, — да, всё хорошо, и это не самовнушение, а реальный факт. В минувшие выходные мне всё-таки удалось назначить индивидуальный осмотр, который не выявил никаких отклонений от нормы или чего-то непонятного на экране аппарата и наглядно продемонстрировал то, что мой ребёнок уже выглядит как полноценный человечек с управляемыми ручками и ножками, у которого пока не развита лишь дыхательная система. Но как раз по этой причине я и не уверен, что мне можно расслабляться. Случись на данном этапе какая беда, при весе меньше килограмма он просто не выживет. А я всё ещё по-прежнему не знаю, кого мы ждём. Но, может, в некотором роде это и к лучшему. Проще будет забыть и двигаться дальше?

— И я могу тебе доверять? — повернувшись, спрашиваю я. — Могу уехать и не думать, на что ты способна?

— Я уже говорила тебе, что я не настолько дрянь, Дерек, — и, вероятно, это так. Она не просит полноценного прощения, не пресмыкается перед мной, не лебезит и не ползает на коленях, и да, она совершила ужасную вещь и на тот момент могла бы её повторить, но хватит ли ей бессердечия воспользоваться моим довольно длительным отсутствием? Спровоцировать выкидыш? Избавиться уже не от делящихся клеток, а от реально человечка с органами, кожей, ногтями, пальчиками, ручками и ножками и другими частями лица и тела? Я так не думаю… Даже почти уверен, что нет, никогда. Мне кажется, её скорее стошнит. Она ведь не выносит вида крови, когда той слишком много…

— Но это просто слова. Иногда я… не знаю, — Лив отступает от меня, прислоняясь к мраморной столешнице, в которую и встроены раковины, и мне становится чуть легче стоять рядом без ощущения мягких рук на своём теле, но эта тяга… Она всё равно здесь.

— Езжай спокойно, Картер. Не о чем тревожиться. Когда ты вернёшься, я буду всё ещё беременна и… — договорить Оливии мешает опять-таки звонок, из-за которого мы одинаково вздрагиваем посреди разорванного им безмолвия, и на что она реагирует так же, как и в первые два аналогичных эпизода. А вот теперь это уже совсем подозрительно и странно…

— Так, ладно. Здесь и сейчас у тебя явно что-то происходит, и я хочу знать, в чём дело. И не говори мне по второму кругу, что это ерунда.

— Дерек.

— По-моему, если человек так настойчив, стоит ответить, чтобы хотя бы услышать объяснение и всё для себя понять.

— А я уже в курсе. И не скажу этому человеку ничего нового так же, как и он мне.

— Пусть так, но почему бы всё равно не взять трубку? Ты боишься?

— Я ничего не боюсь.

— Мы оба знаем, что это совсем не так.

— Тебе, правда, интересны… мои проблемы?

— Проблемы? — если они у неё есть, я их решу, в чём бы они ни состояли. Насколько громко звучит то, что они и мои?

— Может, и не совсем проблемы, но мне кое-что предложили, и я очень хочу согласиться, но не могу, а меня продолжают уговаривать.

— И что же это?

— Рекламная фотосессия для H&M.

— Это сеть…

— По торговле одеждой, да. Крупнейшая в Европе.

— И почему ты не можешь согласиться? Просто попроси их подождать.

— Не выйдет. Им важно моё положение. Они хотят заполучить меня в фотосессию одежды для беременных. Прямо сейчас или в ближайшие две недели.

— Я всё ещё не понимаю, в чём тут дело. Ты хочешь это сотрудничество, так что тебя останавливает?

— Я не уверена, что хочу. В смысле я никогда не думала, что когда-нибудь окажусь в таком состоянии одновременно с тем, как кто-то захочет увидеть меня их лицом именно с огромным животом, — ну, теперь я понял. Она хочет эту фотосессию в плане бренда, но чтобы она произошла как можно позже, и к тому дню от беременности не осталось бы никаких визуальных напоминаний. Желание поработать вместе с известной маркой никоим образом не распространяется на коллекцию вещей для будущих мам. Словно Лив в принципе не хочет видеть себя такой на протяжении очень весомого периода и, вероятно, даже после родов. Ведь все эти рекламные постеры и биллборды в принципе находятся перед глазами у людей гораздо дольше обычных снимков папарацци, которые уж точно нельзя обнаружить ни на улицах, ни в торговых центрах, ни в отдельно взятых магазинах, и впоследствии проще простого оседают ещё и в интернете, откуда навсегда ничего не стереть.

— Ну, тогда откажись ещё раз и уверенным тоном попроси тебя больше не беспокоить, — говорю я, хотя мне и не хочется, чтобы она сделала это. Потому что то, в чём она сомневается по работе, для меня уникальный шанс обрести её снимки в нынешнем положении для своего домашнего архива. У каждой нормальной пары есть такие, когда вы выбираете фотографа и, договорившись, собираетесь на романтическую съёмку, а спустя некоторое время получаете красивые совместные фотографии. Но у нас таких не будет, так что, быть может, мне стоит подобрать такие слова, благодаря которым у меня останется хоть что-то. Наглядное воспоминание о любимой женщине в тот момент, когда она ожидает моего ребёнка. Вероятно, даже заключительное. Надо уговорить её передумать, но так, чтобы она посчитала это своим собственным решением. Не моим.

— Я просто не хочу, чтобы меня запомнили исключительно как бывшую жену известного мужа-спортсмена, которую тот бросил, пока она беременна.

— Всё совсем не так.

— Но со стороны именно такая картина и вырисовывается.

— Да кому какое дело? С каких пор тебя заботит, что подумают другие?

— То есть ты не против?

— А что, должен быть? — Лив переводит свой взгляд с дверного проёма, ведущего из спальни в ванную, непосредственно на моё лицо, и в выражении её глаз, в том, как она смотрит на меня, есть что-то неоднозначное и сложное для понимания. Удивление? Негодование? Разочарование? — Ты хочешь, чтобы я тебе запретил?

— Я не знаю, чего хочу. Этот живот… Он…

— Красивый и аккуратный. Не огромный. Ты можешь меня не слушать, но тебе не из-за чего нервничать. Уверен, ты будешь выглядеть, как надо.

— И это всё? Совсем никаких возражений? Раньше в такие моменты ты, бывало, крутился поблизости, — прежде я действительно иногда ездил вместе с ней, тщательно наблюдал за процессом и мог высказать своё неодобрение, когда и если позы становились уж слишком откровенными даже при целомудренной одежде, но сейчас это будет не к месту. А с другой стороны у меня, вероятно, ещё больше причин погулять рядом и в этот раз.

— Хочешь, чтобы я отвёз тебя и дождался?

— Но ты уезжаешь.

— Но ведь это, как я понял, терпит.

— Да.

— Десятое число подойдёт? Я как раз буду свободен в течение всего дня.

— Я узнаю и сообщу.

— Тогда позвони, как только всё устроится. А сейчас мне лучше вернуться к сборам. Через два часа за мной заедет Дениз.

— Она, как и прежде, не может не проводить Митчелла?

— Для тебя это наверняка нелепо. Ты ведь никогда не вызывалась отвезти меня в аэропорт.

— Ты не считал это нужным. Тебя вполне устраивало, что вас с Тимоти всегда может подхватить Митчелл.

— Но ты, скорее всего, совершенно не понимаешь, как вообще можно настолько любить кого-то и хотеть быть рядом, чтобы желать проводить с ним всё возможное время.

— Вряд ли это всё ещё их случай, Дерек. Там уже давно не любовь. Не знаю, что точно не даёт уйти ему, но для Дениз вся причина, думаю, в деньгах. Финансовая зависимость удерживает похлеще всяких чувств. Или просто та жизнь, к которой ты привык. Но я бы ушла и без гроша в кармане.

— О, поверь, я это знаю, — Оливия уж точно не стала бы терпеть пренебрежение, повторяющиеся адюльтеры и неуважение, и гипотетически ни безденежье, ни просто стеснённость в средствах, ни невозможность в материальном отношении вновь положиться на родителей хотя бы временно не остановят её от столь решительного шага, но Дениз не Лив. Для неё многие вещи банально неприемлемы. Например, в значительной степени разлучить мальчиков с их отцом. — Но детям нужно и мужское воспитание. Особенно если речь о будущих мужчинах. Впрочем, мы с Тимоти не вмешиваемся в их жизнь. Мы друзья. Не судьи.

— Что ж, полагаю, ему повезло. Если однажды она всё-таки устанет терпеть, заберёт детей и уйдёт, у него, по крайней мере, будете вы двое.

— Однако это не равноценные вещи.

— Но невозможно иметь всё и сразу, — но у меня во многом так всё и было, и пусть это закончилось, я никогда с ней не соглашусь. Деньги приходят и уходят, зарабатываются и снова тратятся, теряются и находятся, но семья — это навсегда. Сначала та, в которой ты родился, а потом та, что создал. Даже если и с ней всё пойдёт прахом, как вышло у нас, можно всё равно оставаться родными друг другу людьми, хранить память о хороших вещах и не забывать о той близости, что когда-то вас связывала. Наверное, делать соответствующий выбор смогу и я.