Три месяца, две недели и один день

Глава тридцать пятая

Моя жизнь уже никогда не будет прежней. Наверное, каждый человек рано или поздно приходит к такому выводу. Я понимаю это резко и внезапно спустя ровно три недели после наступления отцовства, находясь всё ещё в Филадельфии после проигранного накануне вечером матча против хозяев паркета. Вместе со всей своей командой в два часа пополудни вскоре после совместного обеда я узнаю о гибели человека, который в течение всех двадцати сезонов своей карьеры выступал за наш клуб. Коби Брайант (прим. авт.: американский профессиональный баскетболист, выступавший в Национальной баскетбольной ассоциации в течение двадцати сезонов за одну команду — «Лос-Анджелес Лейкерс»; 23 августа 1978, Филадельфия, Пенсильвания, США — 26 января 2020, Калабасас, Калифорния, США) ушёл из профессионального спорта четырнадцатого апреля две тысячи шестнадцатого года, в то время как мы с Митчеллом и Тимоти заключили свои контракты лишь к началу следующего сезона в октябре и физически не могли знать легенду лично. Но мысленно и эмоционально я просто разбит. Как и все люди, что окружают меня, когда Джейсон собирает нас в уединении предоставленного нам конференц-зала. Сэм и Пол выглядят особенно подавленно. Они как раз-таки многое разделили с Коби, победы и поражения, успехи и неудачи, и какие-то личные события тоже, и наверняка поддерживали связь и общение даже после того, как он покинул клуб и сосредоточился на браке и воспитании детей.

Вот почему я чувствую себя значительно вовлечённым и сопереживающим потере не столько для спортивного мира, сколько главным образом для семьи, в одночасье лишившейся сына, брата, мужа и отца. Потому что у него остались дети. У него их было четверо. Четверо наверняка прелестных и замечательных дочек. Но осталось только три, младшей из которых нет ещё и года. Она даже не вспомнит своего отца. Она будет знать его лишь на основании рассказов и фотографий. То же самое и с одной из старших сестёр. Потому что эта девочка погибла в этом чёртовом вертолёте вместе со своим отцом. Возможно, она бы тоже стала звездой. Она уже шла по его стопам, и лучшего тренера, чем собственный отец, у неё просто не могло быть. Я не хочу даже думать, как сейчас себя чувствует женщина, которой придётся хоронить не только мужа, но и одного из их общих детей.

У меня нет никого, кроме Александра, есть только он один, и потерять его… Это бы моментально лишило мою жизнь всякого смысла. Я могу только предполагать, как это убивает, когда ты сталкиваешься сразу с двойной трагедией, но, наверное, должен продолжать жить, собирать себя по утрам по кусочкам и вставать с постели. Потому что у тебя есть ещё дети, которым не объяснить всего, особенно самому младшему из них. Я бы мог не вставать, полноценно отдаться горю, но жена Коби Брайанта вряд ли может себе такое позволить. От неё столько всего сейчас зависит, множество решений, которые необходимо принять, чтобы обеспечить новое будущее для своих детей в условиях новых реалий. Дать им понять, что, только будучи вместе, они всё преодолеют. Заверить их, что однажды боль непременно станет терпимой и переносимой. Даже если это ложь. Ложь, которая, впрочем, им необходима.

— Сэм, Пол, может быть, вы позвоните Ванессе? Мне кажется, нам стоит всем собраться и съездить к ней, — я понимаю, почему Джейсон предлагает это, желая поддержать женщину всей командой, отдать дать уважения её мужу и его верности клубу, но всё это было до нас. Мне не кажется это необходимым и правильным. Ехать в чужой дом, где большинство из нас ни разу не были, и говорить какие-то неловкие слова соболезнования в первые же минуты после знакомства.

— Нет, не стоит, — я вмешиваюсь неожиданно для самого себя, вставая и временно смотря на Джейсона, как на близкого человека и дедушку своего сына, а не как на просто тренера. Это наверняка первые слова, что я говорю ему с того мгновения в самолёте. Может, вслед за ними снова наступит длительное молчание, но сейчас я не в состоянии смолчать. — Сэм и Пол могут съездить от имени всех нас. Но нам там нечего делать. Большинство здесь присутствующих не знают эту семью лично. Сейчас не время устраивать всё это.

— Дерек.

— Поверь мне. Потеряв ребёнка, я бы не хотел впускать чужих людей, которых вижу впервые в жизни, в свой дом. Уверен, ты тоже это поймёшь, если задумаешься, — мои слова совершенно необдуманные в том смысле, что это не приватная беседа один на один, а они косвенно касаются личных взаимоотношений, но мне всё равно на возможное мнение остальных.

— Ладно, — почти в ту же секунду, едва я заканчиваю, он кивает мне. Клянусь, какой-то части меня хочется сказать ему, что он может приехать в любой момент, когда только пожелает, и провести с Александром хоть весь день, но это слишком то, о чём я впоследствии могу пожалеть. Видя его или Мэриан, или их обоих, ведь нет не единого шанса, что я позволю эту встречу без своего непосредственного присутствия, и осознавая, что всего этого не происходило бы без предварительной договорённости. Это будет ужасно. Каждая чёртова секунда. Они всё равно не пробудут долго, потому что Александр слишком маленький, чтобы долго не спать и так скоро начинать интересоваться людьми. Я так и вижу, что сначала он плачет и плачет, не позволяя взять себя на руки каким-то непонятным дяде и тёте, а потом, если вдруг повезёт, и это всё-таки случится, уже вскоре засыпает или просит о кормлении или о том, чтобы его переодели. Так что всё это исключительно бесперспективно и в корне нерационально. — Тогда встречаемся в холле через двадцать минут. Убедитесь, что ничего не забыли. Пора выезжать в аэропорт.

Я выхожу из конференц-зала первым и не жду никого, сразу же нажимая на кнопку лифта, когда оказываюсь возле него. Мне нужно как можно скорее оказаться в номере, и только мои ноги переступают через порог, как рука уже набирает номер.

— Дерек, милый.

— Покажи мне его, — я говорю это почти грубо и с непонятной злостью, скорее всего, на самого себя из-за собственного поведения и отсутствия всякой терпимости по отношению к сыну в первые его дни дома. — Покажи мне Александра, мама.

— Он спит.

— Неважно. Я просто хочу его увидеть.

Мы были постоянно на связи в течение всей этой недели, но я ни разу не просил присылать мне фото, не требовал, чтобы Лилиан или наша мать перевели камеру при видеосвязи на ребёнка, и теперь чувствую себя глупым. Осознанно упустившим какие-то вещи и не имеющим ни единой возможности их вернуть, пусть они и вряд ли заключались в чём-то действительно особенном. В конце концов ему всего двадцать один день от роду. Александр ещё очень и очень нескоро сделает что-то по-настоящему волнующее и запоминающееся. Вроде первого передвижения ползком или первого шага.

— Хорошо. Я сейчас поднимусь наверх.

Я жду, не моргая, неотрывно смотрю на экран телефона, и в моём горле возникает удушье, затрудняющий дыхание болезненный ком, когда камера захватывает изображение и фокусируется на моём маленьком мальчике. В голубой шапочке, таких же по цвету носочках и синем боди он сладко сопит в специальном коконе, приобретённом для кроватки поверх матраца. Рядом с крохотной левой ручкой лежит плюшевый белый кролик. Свет ночника позволяет мне различить слоников, висящих над малышом и купленных вместе с мебелью. Видя всё это, созерцая столь уютную, мирную и успокаивающую картинку, я хочу лишь того момента, когда самолёт приземлится в Лос-Анджелесе, и вскоре после этого Александр окажется в моих объятиях. Чтобы прижать его к себе и прочувствовать всё это счастье, что он у меня есть. Я не ощущал его, сосредоточенный лишь на злости и страданиях, но теперь всё будет иначе. Я стану другим. Тем отцом, которым должен был быть с самого начала. Мой ребёнок ни в чём не виноват.

— Мы прилетим где-то в половину седьмого, мам.

— Как ты, родной? Об этом говорят на всех каналах.

— В порядке, — ведь не я сегодня потерял любимых людей, которых ничто и никогда не вернёт. Я лишь сторонний наблюдатель, когда истинная трагедия разворачивается внутри семьи. Мне ничего для неё не сделать. Всё, что в моих силах, это позаботиться о тех, кто важен лично для меня, и дать почувствовать свою любовь тому, кто в ней нуждается. Я думаю исключительно о том, как обниму своего сына сильнее, чем когда-либо прежде.

Воздушная гавань кажется тихой и значительно более безлюдной, чем обычно. Наверняка это просто связано с расписанием вылетающих и пребывающих рейсов, но Коби Брайант появился на свет именно в этом городе, чем в том числе и может быть вызвана царящая здесь слишком безмолвная и давящая атмосфера. Я думаю, что в обычное время она никогда не характеризует ни один аэропорт в мире, каким бы маленьким и незначительным он ни был. Я чувствую почти радость, ту, что вообще возможна в данный момент времени, когда самолёт наконец заканчивает набирать скорость, и его шасси отрываются от земли. Впереди шесть часов полёта, в течение которых все эмоции могут измениться больше одного раза, но я точно знаю, что моя потребность прикоснуться к Александру, взять его на руки и постараться реабилитироваться перед ним останется неизменной величиной.

***

«Это невероятно. Что-то из разряда того, о чём ты думаешь, что этого никогда не случится. Это очень эмоционально. Я с самого детства мечтал оказаться в НБА. Теперь же мне предстоит сыграть в Матче всех звёзд. Мы сейчас, как видите, проиграли, но это всё равно знаменательное известие и для меня, и для моих друзей. Мы благодарим всех, кто голосовал за нас в процессе отбора». Это было интервью с Дереком Картером, нападающим «Лос-Анджелес Лейкерс», высказавшимся о своём попадании в число игроков, которые примут участие в Матче звёзд. Показательная баскетбольная игра пройдёт, как и было заявлено ранее, в Чикаго шестнадцатого февраля на домашней арене клуба «Чикаго Буллз», и станет шестьдесят девятым матчем всех звёзд в истории Национальной баскетбольной ассоциации. Но следующая игра «Лейкерс» в рамках регулярного чемпионата уже перенесена на более позднюю дату, о которой будет объявлено дополнительно, из уважения к команде, в которой легенда баскетбола Коби Брайант провёл всю свою двадцатилетнюю карьеру. Пятикратный чемпион НБА и двукратный победитель Олимпийских игр погиб в результате крушения вертолёта сегодня утром. Эта катастрофа унесла жизни ещё восьми человек, в том числе его тринадцатилетней дочери Джианны, друзей семьи и пилота, управлявшего судном. Все они летели на баскетбольный матч в Академию Брайанта.

— Зачем ты смотришь всё это, Дерек?

— Просто так, Лилиан. А ты что до сих пор здесь? К Тимоти не собираешься?

— Я здесь нужнее. На тот случай, если понадоблюсь тебе ночью, — она кивает на Александра, головка которого надёжно лежит на сгибе моего правого локтя, а ножки примыкают к левому бедру, и проводит рукой по ритмично опускающемуся и поднимающемуся мягкому животику своего племянника.

— Не глупи. У тебя есть возможность быть с тем, кого ты любишь, — мои слова звучат, как проповедь, но в некотором смысле это она и есть. Резкая и жёсткая, но необходимая. Если этого не скажу я, то не скажет никто. Мне единственному здесь под силу понять какие-то вещи и постараться внушить их осознание другому человеку. В данном случае моей сестре. — Поезжай к нему.

— Ты уверен?

— Да.

Будь у меня хоть малейший, даже самый призрачный шанс провести хотя бы минуту подле человека, который мне небезразличен, я бы не тратил впустую ни единой доли секунды. Никогда не знаешь, какой миг, час или день окажется последним. Упустишь время и рискуешь однажды пожалеть о сказанном и сокрытом, о сделанном и неосуществлённом. Обо всех моментах, когда следовало говорить что-то чаще и громче, чтобы быть непременно услышанным, но ты не справился и лишь потерпел поражение.

— Я уеду, если ты выключишь это и пойдёшь спать. Или хотя бы просто ляжешь в кровать. Я возьму Александра.

Он чуть кряхтит в возмущении, когда тепло моего тела сменяют руки Лилиан. Но её знакомый ему аромат наверняка проникает в его носик прежде, чем моему малышу становится страшно. Вздохнув, я подчиняюсь и дотягиваюсь до пульта, прикосновение к кнопке погружает комнату в темноту. Света в другой части дома вполне достаточно, чтобы дойти до второго этажа и войти в нашу с Александром спальню.

— Не укроешь его, пожалуйста, одеялом?

— Конечно.

— Спасибо.

— Не за что, — я смотрю, как, склонившись над кроваткой, Лилиан с трепетом проводит рукой по розовой щёчке моей крохи. Внутри меня всё буквально распадается на части. Это могла бы быть та, что ушла и не вернётся ни ко мне, ни к ребёнку. У него есть и всегда буду я, но это всё равно не кажется достаточным. — Ты хотя бы иногда думаешь о ней?

— Нет.

Порой по паре десятков раз на дню ведь не в счёт, правда? Это же такая ерунда. Это даже не каждый час. С этим можно жить. Рано или поздно и от них не останется и следа. Всё имеет свойство проходить и изменяться. Ничто не задерживается навечно. Одно заслоняет собой другое, и особенно стремительно это происходит, когда ты расставляешь приоритеты и ставишь кого-то или что-то на первое место, что я и сделал. Мне будет становиться только легче и проще, я знаю. Однажды на меня перестанут смотреть так, будто я вот-вот разревусь, как девчонка, упавшая и содравшая кожу на коленке так, что на ней выступила кровь.

— Это нормально и понятно, если ты всё-таки…

— Я же сказал, что нет.

— Извини.

Такова теперь моя жизнь. Если не прошу прощения я, то его просят у меня. Как правило, из-за всякой ерунды. Или из-за слов, кажущихся неуместными, чтобы говорить их мне. Будто я совсем не контролирующий себя человек, способный сорваться и натворить дел. Несмотря на все обстоятельства и тяжесть на сердце, обусловленную целым рядом причин, хоть немного освежающей струёй в череде всех этих дней, как под копирку похожих друг на друга, становится вечер нашей первой игры после гибели Коби. В преддверии начала матча, который будет словно нашим прощанием с легендой, я сижу в раздевалке в полном одиночестве, неосознанно теребя тейпированный эластичным напальчником указательный палец на правой руке. В помещение, почти бесшумно открывая дверь, входит Брук. На ней короткие облегающие шорты жёлтого цвета и жёлтая майка с фамилией Брайант и цифрой восемь, обе надписи выполнены фиолетовым тиснением, а ноги обуты в белые кроссовки поверх таких же носок.

— Никогда бы не подумала, что можно так быстро сшить много разных вещей для разных людей, отличающихся и полом, и комплекцией, и мерками, — девушка садится рядом со мной на скамейку, касаясь своей одежды и кивая в сторону моей жёлтой манишки опять-таки с фамилией, но уже числом двадцать четыре. Коби выступал под обоими номерами. — Я видела сообщения-посвящения у парней на кроссовках. Говорят, что перед игрой покажут видео, а Ашер исполнит песню. Митчелл надел повязку с номером. Ты носишь его же на пальце.

— Прости, что я ничего не ответил на то сообщение. Ты поздравила меня одной из первых. Я просто не смог, — её короткое «поздравляю, папочка» является, пожалуй, самым искренним посланием, полученным мною в тот день. Хотя оно даже не содержит в себе никаких пожеланий. Может, поэтому оно и запомнилось мне больше всего остального, что я слышал тогда и читал. Лишило эмоциональной способности хоть как-то отреагировать. Потому что Брук не обмануть. Я столько раз был с ней слишком откровенным, что теперь мне даже ничего не надо объяснять. Ей не раз доводилось выслушивать меня прежде. Уверен, для неё всё, что ей хочется знать, буквально написано и подчёркнуто у меня на лбу.

— Ничего. Я понимаю. Успеешь показать мне хотя бы одно фото или видео?

Я достаю сотовый, пролистываю папку со снимками на начало месяца и протягиваю его Брук:

— У меня пока не так уж и много Александра в телефоне. Фото преимущественно из больницы.

Да и их не очень много. Полагаю, я просто ещё не понимаю, зачем некоторые наверняка хватаются за камеру чуть ли не при каждом движении ребёнка, невзирая на знание того, что, будучи столь маленьким и способным проявлять лишь физиологические потребности, он не удивит их вдруг чем-то неожиданным вроде переворота на животик. Вряд я когда-нибудь сам стану именно таким родителем. Однотипные фото имеют хоть какой-то смысл, если проходят недели и месяцы, ничего значительно не меняется, но у вас есть родственники, которые живут далеко, но регулярно спрашивают о малыше. Порой даже родители и новоиспечённые бабушки и дедушки проживают совсем не близко и крайне редко оказываются рядом физически. Мне же в значительной степени просто некому отсылать снимки и делиться тем, как малыш растёт. Хотя, может, я и тогда был бы не в том эмоциональном состоянии.

— Уверена, ты всё наверстаешь. Значит, Александр?

— Да, это всё… — я почти говорю не то, что должен, но не заканчиваю свою мысль, сражённый осознанием, а следом за ним и неловкостью, почти граничащей со стыдом. Хотя это Брук, то есть именно ей я мог бы сказать всё, как чувствую. Но я не могу. — Имя просто пришло из головы. Я не думал над ним сильно долго, — потому что я вообще не думал. Просто сохранил свою верность. Преданность. И… — Хочешь прийти к нам послезавтра? Завтра у нас игра в Сакраменто, но потом я свободен.

— Да, конечно. Я с радостью приду. Даже если он будет плакать, ему придётся меня потерпеть. Он такой ангелочек, — говорит Брук, и, клянусь, эти слова вызывают у меня улыбку. Первую за последнее время, что кажется искренней, а не вымученной. Мне уже хочется узнать, как скоро они будут забыты и взяты назад.

— Тогда я позвоню и скажу адрес.

— Хорошо.

Через пару минут мы вместе выходим в коридор, направляясь в сторону арены. Трибуны превращаются в звёздное небо благодаря болельщикам, включившим фонарики на своих местах, пока на экране действительно демонстрируются трогательные кадры под лиричную песню, исполняемую вживую. Но вся эта атмосфера единения, достигшая сегодня особенно значительной и сильно ощущаемой концентрации, делающая из просто партнёров по команде родных людей и даже семью, всё равно не помогает нам победить. В глубине души меня это не удивляет. Мы фактически никакие. Эмоционально несобранные уж точно.

После окончания игры ко мне подходит разыгрывающий Портленда Дэмиан Лиллард (прим. авт.: американский баскетболист, игрок клуба Национальной баскетбольной ассоциации «Портленд Трэйл Блэйзерс», выступает на позиции разыгрывающего защитника) и, называя моё имя, выглядит так, как будто вот-вот начнёт извиняться за то, что его команда обыграла нашу в первом мачте после гибели Коби с перевесом в восемь очков.

— Дерек.

— Дэмиан.

— Я просто хочу сказать, что мы не чувствуем себя победителями сегодня. Всё произошедшее до сих пор кажется невозможным. Неправдой. Мы же не просто наблюдаем за тем, как уходят наши герои и те, за кем мы следим. Всё ведь гораздо глубже, да?

— Да, намного. Спасибо за эти слова, Дэмиан. Но всё в порядке, — всегда есть те, кто терпят поражения и неудачи, и те, кому достаётся весь куш. Сейчас мы говорим об игре, но во многих отношениях я, пожалуй, имею в виду и саму жизнь. — Двух победителей просто не может быть.

Я понимаю, что у всех вокруг меня так или иначе разбито сердце. У болельщиков и одноклубников, у соперников и девушек из команды поддержки, у тренерского штаба и всего остального коллектива клуба. Все скорбят. Переживать такие моменты проще всего, опираясь на плечи близких, но я не чувствую себя способным на это и, как никогда, ощущаю собственную отдалённость и брошенность. Я предпочитаю не думать, почему, но эти мысли всё равно закрадываются в голову без преувеличения каждый день без всякого на то разрешения и по несколько раз. Они сами по себе складываются в слова. Слова, которых уже значительно меньше, лишённые всякой ненависти и злобы. Содержащие лишь тоску, отчаяние и крик души.

Если бы это я был тем, кто погиб, что бы ты делала? Как бы себя чувствовала? Что испытывала?