Три месяца, две недели и один день

Глава двадцать первая

— Что-то не так? Ребёнок не в порядке?

На дворе второе декабря, и я подозреваю нечто неладное уже несколько минут прямо с тех пор, как Лив сделали ультразвук и невнятно перенаправили нас к врачу. Едва врач заходит в кабинет, я спрашиваю прямо и не колеблясь. Если она скажет, что необходимы деньги, чтобы что-то исправить, провести лечение или сделать какую-либо операцию, то они совсем не проблема. Хотя всё это несколько некстати ввиду сегодняшней вечерней игры и в особенности скорого завтрашнего отъезда на выездные встречи, важнее ребёнка ничего не может быть. Я просто должен знать, с чем мы имеем дело. Только так удастся сработать на опережение и решить, как действовать дальше.

— Если вы спрашиваете, не появились ли какие отклонения, то нет, он развивается согласно норме, но я вижу несколько повышенный тонус матки.

— Скажите прямо, это может привести к преждевременным родам? — до специалиста мне, конечно, далеко, но при наличии времени и моральных сил некоторое время назад я начал периодически погружаться в нашу тему, много читая в том числе и про риски, а также о характерных внешних признаках той или иной физиологической проблемы. Это может помочь понять хоть что-нибудь даже без жалоб. Поэтому теперь я в некотором роде осведомлён, о чём спрашивать в первую очередь, а что не так уж и значительно.

— Да, может, мистер Картер, — кивает она прежде, чем продолжить, — обычно тонус усиливается за счёт чрезмерной физической активности или из-за поднятия чего-то особенно тяжёлого, и также немаловажное значение имеет стресс. У вас ситуация осложняется не совсем типичным протеканием беременности, — как же замечательно, чёрт побери, оказывается, можно зашифровать понятие аборта, — но я считаю, что, если устранить эти факторы, всё автоматически придёт в норму. Пока ничего критического, что говорило бы о том, что этого не произойдёт, я не наблюдаю. Думаю, постельного режима в течение недели будет вполне достаточно. Организм молодой и справляется отлично, но давайте дадим ему немного отдохнуть. И ещё я пропишу вам успокоительные препараты. И продолжайте принимать витамины. А там посмотрим. Вы только не переживайте, Оливия. Это не значит, что вам нельзя вставать. С остановками, но вы сможете передвигаться на небольшие расстояния, и лестница два-три раза в день тоже не навредит. И не забывайте про свежий воздух, но только из дома одной лучше не выходить, — врач уже полностью сконцентрировалась на Лив и обращается преимущественно к ней, как будто меня здесь и нет, потому что она отвернула голову и спряталась за своими волосами. Со стороны это выглядит как расстройство и осознание вины, ведь состояние матери напрямую отражается на ребёнке, а она совершенно о нём не думает. Данная ситуация лишнее тому доказательство, но я больше не настолько глуп и слеп. Я не собираюсь верить в то, что ей вдруг сделалось искренне плохо из-за обозначенной угрозы его благополучию и появлению на свет точно в назначенный срок. — Миссис Картер? Может быть, вы хотите остаться здесь? Чтобы мы вас госпитализировали? Если так вам будет спокойнее?

— Так это всё-таки необходимо? Вы считаете, что она должна остаться?

— Я считаю, что нет ничего страшного, если рядом с ней будут близкие люди. Но если вы не можете обеспечить уход и покой, то…

— Нет, всё в порядке. Это не проблема, — я ни за что не признаюсь, что как раз-таки на этом пути полно подводных камней и порогов, и не все из них напрямую связаны со мной, а точнее лишь наименьшее их количество. Сидящая тут будущая мать в значительной степени предоставлена самой себе, потому что вообще тщательно избегает некоторых слов в своём лексиконе и признания себя беременной. Но здесь как не знали правду об истинном статусе наших отношений, так и не знают, и лучше бы этому не меняться.

— Хорошо. Но вы можете звонить мне в любое время. Мистер Картер?

— Да?

— Вы побледнели. Хотите воды?

— Нет.

— Такое иногда бывает. Даже если начнутся схватки, на данном сроке ребёнок уже вполне жизнеспособен, и современный уровень развития медицины и техники вполне позволит его выходить. Вам не о чем беспокоиться.

— Да, конечно, — автоматически отвечаю я, на самом деле глубоко внутри уже не находя себе места и ещё больше теряясь по причине того, что, оглянувшись на стул, где только что сидела Оливия, обнаруживаю исключительно пустое место.

Лишь выйдя в коридор, я чудом успеваю заметить, как за ней закрывается дверь туалета. А ведь ей нельзя было уходить, ничего не сказав. Теперь мне необходимо, чтобы эта женщина всегда была перед глазами и под моим присмотром. Только как я планирую всё это осуществить, не отказавшись при этом ехать на гостевые игры? Кто не откажется мне помочь и согласится побыть с Лив в течение пяти дней, и при этом не в ущерб себе, и, что не менее важно, к кому я сам вообще смогу обратиться? Пока я перебираю первые пришедшие в голову варианты и сразу же отметаю маму и Лилиан, Оливия появляется в коридоре к моему немалому облегчению. Однако я всё равно не могу открыто его показать, что в какой-то степени вынуждает меня держаться за агрессию. Хоть я и знаю, что так лишь, вероятно, приумножаю её неблагополучное состояние, а не стираю все предпосылки в порошок и не делаю собственному ребёнку лучше.

— Ты носила что-нибудь тяжёлое? Продукты, например?

— Нет. Их мне привозит отец. Спасибо, что спросил.

— Что это значит?

— Это значит, что хватит орать на меня, — идя чуть впереди, Оливия внезапно останавливается посреди коридора и поворачивается лицом ко мне, — я не делала ничего, чтобы всё это происходило. Я делаю всё правильно. Я не ем ни острое, ни мучное, ни жареное и не запихиваю в себя сладости в необъятных количествах, и самое тяжёлое, что я ношу, это этот ребёнок, но ты мне не поверишь, поэтому давай ты просто скажешь мне, что ты хочешь, чтобы я сделала, и я это сделаю.

— Ты должна переехать.

— К тебе? Какой смысл? Ты всё равно завтра уезжаешь. И даже в остальное время дом это не то место, где ты проводишь большую часть своего времени. Исключения бывают только тогда, когда ты прячешься ото всех, — она права. Она, чёрт побери, так сильно права, что меня это злит. Но злиться на истину весьма непродуктивно. Я действительно засиживаюсь дома только в тех случаях, когда хочу исчезнуть, и чтобы меня никто не трогал. Наверное, это уже и не дом вовсе, а так, лишь убежище. Весьма дорогое и слишком просторное для одного человека, которому не с кем всё это разделить, чтобы воспринимать и относиться к зданию как-то иначе.

— Нет. Речь не обо мне, — как бы сильно какой-то частью своего внутреннего существа я именно этого и не желал, это, однако, худшая из всевозможных идей на свете. Мне не будет трудно готовить что-то по мере своих способностей и при наличии времени, а сложные блюда заказывать из ресторанов и носить еду вместе с напитками и таблетками прямо в кровать беременной бывшей, потому что ей нельзя вставать. Но что мы будем делать в остальное время даже с учётом того, что завтра я уезжаю, но вернусь ещё до истечения оговорённой недели? Сидеть в разных комнатах без взаимодействия, общения и совместного времяпрепровождения? В нормальной женатой паре, находящейся в ожидании пополнения и столкнувшейся с трудностями на этом пути, люди не собирались бы позволить им отдалить их друг от друга. Так мы лишь сойдём с ума, и больше ничего. — Ты не будешь жить со мной. Но я могу отвезти тебя к родителям. Если надо, сначала заедем за твоими вещами. А по дороге купим лекарства по списку.

— И что я буду там делать?

— То же, что и в любом другом месте, где есть кровать. Находиться в ней. Мэриан позаботится о тебе. Я всё ей расскажу.

— Позаботится она, как же… — тихо отвечает Лив, но поскольку делает она это, уже отвернувшись и сделав шаг в сторону мягких кресел, я точно не уверен в том, что расслышал всё правильно, и потому вынужденно переспрашиваю:

— Что ты сказала?

— Ничего, Картер. Это всё равно неважно. Я ведь и сама всё могу.

— Тебе плохо? — она садится и отворачивается, и больше всего на свете мне хочется опуститься рядом с ней хотя бы на подлокотник, отвести волосы в стороны, посмотреть в её глаза и дотронуться до живота, но я боюсь, что в таком случае сделаю что-то такое, что выходит за рамки этих вещей. Например, скажу то, что не хочу или просто не должен затрагивать ни под каким предлогом. Поэтому и остаюсь на расстоянии.

— Нет. Просто о чём я вообще буду с ней разговаривать?

— Откуда же я знаю?

— Но ты знаешь, что доверительных отношений между нами нет. У нас больше любовь на расстоянии, но без этих слов. Я никогда их от неё не слышала.

— Решение этих вопросов совсем не моя проблема, Оливия, — чего она вообще от меня хочет? Чтобы я привёл в качестве примера свою семью и то, что при необходимости мы всегда можем собраться за одним столом и поддержать друг друга, и посоветовал ей как-нибудь попробовать то же самое? Но то, что работает и помогает нам, необязательно сработает в её случае. Мы ведь говорим о том, что чувствуем, а не избегаем этого, как чумы, в отличие от, как теперь выясняется, и Мэриан, а не только моей бывшей жены. У меня… — у меня полно и своих забот, которыми я благодарен исключительно ей, хочется сказать мне, но сделать это просто не поворачивается язык. Она всё равно моя зона ответственности. Особенно сейчас. Наверное, я не смогу оставить её в такой ситуации. Даже если на родителей. — Мы не станем это обсуждать. Я больше не часть твоей семьи.

— Но как раз по этой причине ты вообще не ощутишь моего присутствия. Нам уж точно нет нужды лезть друг к другу в душу или просто в личное пространство. Мы будем словно два незнакомца, попавшие в непогоду и нашедшие укрытие посреди поля, — если бы всё действительно было так просто, но…

— Я найду того, кто присмотрит за тобой, пока меня нет. Поехали за твоими вещами.

***

— Можете спать в моей комнате. Свежее постельное бельё в шкафу. Кухня в твоём полном распоряжении. Холодильник я вчера заполнил. Если понадобится что-то ещё, деньги на полке в прихожей.

— Я всё ещё не уверена, что это хорошая идея, Дерек.

Я и сам, признаться, не уверен. Теперь, по прошествии времени, спустя одну ночь и при свете дня то, что Оливия вот уже почти сутки находится в моём доме, в доме, который когда-то был для нас общим, пусть я и приобрёл его задолго до её появления в моей жизни, кажется мне чем-то странным, сюрреалистичным и парадоксальным. Но всё станет даже хуже, чем обстоит сейчас, если я пойду и скажу ей, что, переспав с этим, взял и передумал. Это выставит меня в самом негативном свете, какой только может быть, превратит в подонка и козла, хотя я подозреваю, что это вряд ли сделает ей больно, но точно больно будет мне. Потому что я не хочу таким быть, даже когда вроде бы хочу.

— Но ты же уже приехала сюда и здорово меня выручишь, Дениз.

— Я напоминаю, что у меня двое детей. Двое маленьких, зачастую непослушных и порой надоедливых сыновей, которые могут обойтись без своей мамы несколько часов, но не дней.

— И я готов к тому, что они тоже здесь и, возможно, всё мне разнесут, — Дениз строго наказала Джейми и Дэвиду сидеть на диване, когда объясняла им, что отлучится поговорить с дядей Дереком, и ничего вокруг не трогать. Они не производят никакого шума, но, возможно, это поры до времени, а может, тишина вообще ничего не доказывает. Если я пока не слышал грохота упавшего телевизора или чего-то подобного, это вовсе не показатель, что мальчики так и остаются словно прикованными к мебели. — Наверное, это даже будет отличной практикой. Если не захочешь, можешь не убирать погром. Я потом сам. Просто останься и присмотри за Лив. Врач разрешил ей ненадолго выходить на улицу, но я всё-таки предпочитаю, чтобы она дышала свежим воздухом около окна и выбиралась из кровати, только если в туалет или на кухню.

— Почему ты просто не отвёз её к родителям?

— Я не думаю, что она чувствует их любовь. Ну или, по крайней мере, любовь Мэриан. В общем-то это трудно объяснить, — или же я просто не хочу делать этого. Выкладывать всё как на духу и рассказывать Дениз, что я жалею женщину, которую не должен любить, но не могу перестать, и что меня почти затошнило, когда она едва поделилась хоть чем-то. Я не хочу, чтобы потом это дошло до Митчелла, и при встречах они стали смотреть на меня с ещё даже большей жалостью, чем смотрят сейчас. Хотя им, наверное, многое ясно, как белый день, я всё равно не собираюсь быть уж слишком откровенным, чтобы моё имя то и дело всплывало в чьих-то вечерних разговорах.

— Ты только не злись, я рада помочь, пусть мы с ней и не друзья и вообще едва знакомы, но эта женщина… Она делает из тебя какого-то мазохиста.

— Все мы немного такие, когда отдаём хотя бы часть себя другому человеку, — я не воспринимал себя так ни разу за всё время своего брака и вообще не считал, что суть каких бы то ни было отношений, неважно, мимолётных или серьёзных, состоит в том, что привязанность или даже любовь неизбежно сопровождаются болью и тем, как один ущемляет или ограничивает другого, но сейчас и за последнее время я уже многое переосмыслил. Если в этом доме и находится мазохист, то я самая явная и очевидная кандидатура. Даже Лив с её вроде как неуверенностью до меня невероятно далеко. Что может быть большим издевательством над самим собой, чем переход от попытки изобразить непримиримость к смягчающему повороту на сто восемьдесят градусов меньше, чем за пять минут? — Разве ты так не считаешь? Мы словно предоставляем ему разрешение, свободу и право сделать с нами всё, что заблагорассудится, и лишь надеемся, что он не воспользуется этим оружием против нас. Мы с тобой в одной лодке, Дениз, даже если это проявляется по-разному, а нам не хочется это признавать, и мы закрываем глаза на некоторые вещи.

— Хочешь сказать, что двум мальчикам, которые, ещё можно сказать, пешком под стол ходят, будет лучше расти без их отца?

— Хочу сказать, что мы с тобой так или иначе терпим. Вот и всё.

— Он пообещал, что его последняя интрижка действительно последняя. Морально мне не прекрасно, если внешне именно такое впечатление я и произвожу, но я верю Митчеллу.

— Если не сдержит слово, и станет слишком, уходи. Не думай о том, куда, — помня о том, как Лив сделала вывод о сдерживающей, как ничто другое на свете, силе денег, говорю я, хотя и понимаю, что в реальности всё гораздо сложнее, чем на словах. Особенно когда у тебя есть дети, которые ещё слишком малы, чтобы им можно было объяснить, что эти самые хрустящие бумажки на дорогах не валяются, а зарабатываются порой изматывающим и тяжёлым трудом. Но всё-таки все мы заслуживаем простого человеческого счастья, иначе в чём смысл? — Просто сделай это. Жизнь коротка, чтобы о чём-то сожалеть.

— Советуешь мне бросить своего лучшего друга? Это как-то не по-дружески.

— Зато честно и открыто. Без обид, хорошо?

— Ну раз сегодня мы такие откровенные, то я почти уверена, что твоя Оливия все эти дни преимущественно в постели и проведёт. И так даже будет лучше. Она ведь всё равно не захочет спускаться к нам, Дерек. Она в жизни не видела моих детей и ненавидит всё это. Но я справлюсь с ней. Здесь всё будет хорошо. Я только хочу, чтобы однажды ты также подумал и о себе. Что у тебя всё было замечательно.

— Ладно. Пойду скажу ей, что уезжаю.

Я поднимаюсь на второй этаж и, целенаправленно пройдя мимо своей спальни и будущей детской, захожу в гостевую комнату, которая совершенно стерильна по части запахов и недавних следов присутствия других людей. Чтобы в ней кто-то останавливался, надо иметь семью и приглашать к себе кого-то, кто потом, возможно, захочет остаться на ночь, но с этой точки зрения до вчерашнего дня в этом доме давно никого не было. А согласно моему сердцу, вдруг застучавшему в груди сильнее прежнего даже через странную тесноту и непонятную скованность внутри, и сейчас тоже не должно быть. Будто это неправильно. То, что когда-то мы засыпали и просыпались вместе, а теперь Оливия находится через две стены от меня из-за ванной между комнатами. Но именно это я в том числе и имел в виду, когда говорил, что со мной она жить не будет, и мы, правда, словно посторонние люди. За эти часы мы действительно виделись лишь несколько раз. Когда вчера я принёс ей готовый обед, перед отъездом на матч оставил на ужин опять-таки заказанную еду, а этим утром сварил вроде бы съедобную и нормальную по консистенции кашу, дополнив её творогом, йогуртом и стаканом молока, и, конечно же, таблетками.

Их вовсе немного, но от одного вида всей этой палитры, состоящей из успокоительных препаратов, витаминов и средств от спазмов, меня уже тошнит. Соответствующие коробки на моей кухне словно бы повсюду, хоть я и сложил упаковки исключительно в одно место, а не бросил всё это на виду. Но, даже не видя их, я знаю, где они лежат и как визуально выглядят. А ведь при нормальной протекающей беременности ничего из этого нам было бы не нужно, но теперь в моей голове лишь болезнь. Всё, что я делаю и на что смотрю, целиком и полностью ассоциируется исключительно с ней одной. Все эти нервы, денежные траты, проявления пусть и сдержанной, но всё-таки заботы, Дениз, её мальчики. И даже на играх я вряд ли смогу отключить рассудок. Так или иначе он будет крутиться вокруг «а что, если?», и с этим ничего не поделать. Принятию мне ещё учиться и учиться.

— Я принёс тебе чай, бутылку воды и орехи с яблоком. А ещё разложил твои таблетки по времени приёма вплоть до своего возвращения, — я ставлю плетёную корзину на тумбочку и тут же, рядом кладу контейнер с лекарствами, — выпей, пока не остыл. Дениз уже здесь, так что через несколько минут я уеду. Дай мне, пожалуйста, свой телефон. Я оставлю тебе её номер, чтобы, если что, ты могла ей позвонить и попросить её подняться, — но Лив продолжает лежать без единого движения на левом боку спиной к окну, и если бы я не видел, как поднимается и опускается её грудная клетка, и не слышал звук дыхания, то, наверное, бы решил… Хотя я не знаю точно, что именно бы подумал, но независимо от этого сажусь на кровать рядом с её телом и, помедлив, всё-таки дотрагиваюсь до её тёплой и нежной на ощупь правой руки около локтевого сгиба, — я помню, мы словно чужие друг другу, как соседи по общежитию, хотя я никогда в них не жил и не совсем это себе представляю, но если у тебя что-то болит, то давай ты скажешь мне об этом. И в дальнейшем тоже будешь говорить. Пусть это не будет одноразовой акцией, — и, пожалуйста, не веди себя так, будто ты в этом одна, хотя должна видеть, что я рядом, крутится в моих мыслях, но я принудительно одёргиваю себя. — Тебя что-нибудь беспокоит? — моя ладонь по-прежнему касается кожи. Чуть передвинувшись и сместившись ближе ко мне, Лив поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Уж не знаю, что она ищет после длившегося не более секунды, но всё равно прочувствованного мною прикосновения к моим пальцам, но даже в несколько сбитом с толку состоянии я думаю, что ей, возможно, не составит никакого труда это обнаружить. Соответствующая вероятность очень и очень велика. Гораздо выше возможности того, что она пожелает признаться в боли, неудобствах или просто ощущениях, непохожих ни на что из жизни до беременности, как бы сильно мне не хотелось познать их хотя бы с её слов. — Может быть, спина, поясница, живот или что-то другое, что я не упомянул?

— Даже если и болит, кем я буду, если признаю это, и разве человек вообще может быть с кем-то откровенным, когда знает, что чуть ли не каждое его слово этого кого-то злит?

— Я стараюсь это контролировать. А ты будешь той, кем и рождена быть.

— Значит, всем нам непременно предназначено главным образом беременеть и рожать?

— Отчасти да, раз это заложено природой, но в то же время нет, — я бы никогда не стал её принуждать, и пусть в каком-то смысле всё так и вышло, наверное, это нормально, когда некоторые пары настолько самодостаточны, что принимают сознательное решение не заводить детей. Но только в том случае, если оно совместное, а не принятое в одиночку. — Я говорю о другом. Прежде всего ты женщина, нуждающаяся в заботе и заслуживающая её. И ты можешь сказать мне всё, что угодно, если считаешь это нужным. Я хочу этого, Лив. Чтобы ты говорила со мной, даже если это ненадолго. Чтобы я мог знать, как ты.

— Как считаешь, моё сердце может болеть? Мне должно быть стыдно, что здесь человек, которого я фактически едва знаю? Или у меня нет души, вглубь которой я могла бы заглянуть?

— Я не хочу сейчас говорить об этом. У меня мало времени.

— Ну тогда иди. Не надо опаздывать из-за меня, — я убираю свою руку прочь и встаю, — мой телефон лежит на подоконнике.

— Всё готово, — я кладу аппарат на тумбочку, бросаю на Лив крайний взгляд, как выразились бы пилоты, у которых слово «последний» не в ходу, и уже почти выхожу за дверь, когда одна короткая фраза цепляет меня за живое и пробирает до самых костей:

— Не забудь тёплые вещи, Дерек. Погода там обещает быть холодной, — но я не оглядываюсь и ничего не отвечаю, потому что просто не могу. Даже если она означала именно то, что мне хочется думать, и даже если нет тоже. Всё равно не могу. Нельзя. Меня уже ждут в другом месте.