Тридцать ночей

Глава 31

Правда

Я отступила к стене фойе и кивком пригласила Айдена войти. Он вошёл внутрь и остановился передо мной. Его лицо было мертвенно-бледным, исключением был свет, пылающий в его глазах.

— Спасибо, — сказал он.

— Было бы за что.

Я закрыла дверь и повела его в нашу гостиную комнату. Он последовал за мной, его тихие шаги были тягостными. Он нырнул под носящий название "миллион-долларов" плакат Реаган, прошёл мимо софы и затем остановился в самом центре комнаты, за пуфиком.

— Присесть не хочешь? — спросила я. — Или что-нибудь выпить?

Он покачал в отрицании головой и начал расхаживать по комнате. Налево, направо. Налево, направо. С каждым шагом, он то входил, то выходил из луча солнца, льющегося через окно. Не зная как поступить, я присела на подлокотник софы, прислушиваясь к шороху его костюма.

Он схватился за свой лоб так, словно хотел распороть его. Я попыталась придумать, что ему сказать, но интуитивно понимала, что не должна этого делать. Он был на самом краю пропасти, и либо он прыгнет туда по своей собственной воле, либо нет. Он перестал мерить шагами комнату и пригвоздил меня своим взглядом.

— В тот самый миг, когда ты уснула в моих руках в нашу первую ночь, я решил, что попытаюсь быть тебя достойным. И даже если не заслуживать тебя, то, как минимум, постараюсь быть достойным мысли о тебе, — слова потоком хлынули из его уст.

— Я касался твоих волос, твоего лица. Ты улыбалась, но затем в ужасе начала стонать "шесть-ноль-два, шесть-ноль-два". У меня не было никакого представления, что это могло бы значить, но я понимал, что ты была в беде, как и понимал, что не важно, что это было, я попытаюсь тебя спасти. Спасти от всего, особенно от самого себя, — он стиснул зубы, и, пробежавшись рукой по волосам, обхватил ею себя сзади за шею.

— Ты заслуживаешь лучшего, Элиза. Кого-то кто излечит тебя, а не потянет за собой вниз в пропасть. Кого-то нежного, а не яростного. Лучшее для тебя — это отпустить тебя.

— Но я эгоистичен. Я продолжал говорить себе "ещё один день, всего лишь один день. Я буду излишне аккуратен, всегда буду настороже, никогда не повернусь спиной". Проблемой стало то, что я не принял во внимание твоё влияние. Весь мой уклад, все мои правила, всё испаряется, когда ты рядом, — он прожестикулировал пальцами в воздухе. — Хватило просто подержать тебя в своих руках несколько минут, и я исчез... Вот так просто, элементарная ошибка, и это могло бы быть смертельно, — на последнем слове тон его голоса внезапно повысился, заставив меня подпрыгнуть.

— Смертельно? — ахнула я. — Почему? Какая ошибка?

Его руки сжались в кулаки.

— Я уснул, Элиза... Ты и понятия не имеешь, как близка была к тому, чтобы пострадать.

Он резко втянул воздух и отвёл взгляд в сторону. Его глаза сосредоточились на окне. Его стан содрогнулся, будто он увидел нечто ужасное в своих мыслях.

Но я расслабилась, когда, наконец, поняла.

— Ты подразумеваешь свой ночной кошмар? Айден, со мной всё было хорошо. Со мной ничего не случилось.

Тотчас его челюсть сжалась.

— Да. По невероятной, чистой случайности, — его голос был грубым, гневным. — Если бы ты прикоснулась к моей спине, вместо моего лица, или обняла бы меня руками, я бы напал на тебя, и неизвестно, чтобы сделал с тобой, пока не стало бы слишком поздно, — его глаза, не моргая, зацепились взглядом за исцарапанный деревянный пол.

Озноб просачивался сквозь мою кожу, пробирая до самых костей. Это был порыв страха, если быть честной. Да, ПТСР несёт с собой ночные кошмары и ретроспективы, но это звучало иначе.

— Почему ты напал бы на меня? — я постаралась придать силу своему голосу, но он всё равно прозвучал приглушенно.

На необозримое мгновение он поднял на меня взгляд. Извечно присутствующие тектонические плиты в его глазах замедлили свой ход, пока вовсе не замерли на месте.

— У меня рефлекс Моро⁴⁹, Элиза. Никто не может подкрадываться ко мне сзади или прикасаться к моей спине, неважно, сплю я или бодрствую... Если кто-то сделает это, я разорву его в клочья или переломаю все кости, как я и поступил со своей собственной матерью, после моего возвращения из Ирака... И всё потому, что в одну из ночей она попыталась разбудить меня из-за ночного кошмара. Точно так же, как сделала это ты, — его голос упал до шёпота, и он снова перевёл глаза на окно, устремив свой взгляд вдаль за оконное стекло.

Его глаза блестели жидкой пеленой. Его правая рука сжалась до белого каления, а его мышечный стержень завибрировал под подогнанным специально под него пиджаком. Точно так же, как это происходило с ним во время его ночного кошмара.

От увиденного, моё опасение было задвинуто в самый дальний угол сознания, тем самым освободив место для чего-то иного: для него. Что там насчёт того, что исцеление страданий других освобождает нас от своей собственной боли? Это должно быть было на клеточном уровне, у нас в крови, потому как прямо сейчас, видя его мучения, единственное, что имело для меня значение так это свести их на нет.

Я поднялась, чтобы подойти к нему, но он отступил назад, и теперь едва ли не вжимался в стену. Он выпрямился, находясь в состоянии повышенной боевой готовности.

— Не надо! — сказал он.

Я села обратно на софу, дабы дать ему пространство, в котором он так нуждался.

— Но с твоей же мамой сейчас всё хорошо? — тихо поинтересовалась я, даже, несмотря на понимание, что она должна бы чувствовать себя хорошо, раз уехала в Таиланд. Но, может быть, если он начнёт думать о чём-то хорошем, это поможет ему.

Он нахмурился.

— Нет, и всё благодаря мне. Если бы мой папа не оказался там, чтобы спасти её, она была бы разорвана на части, — он тягостно закрыл глаза.

Дрожь пробирала его снова и снова под его пиджаком, словно корпус боевого коня сдерживали в непосредственной близости к удилам. Мой желудок сжимало синхронно с его содроганием. Я воспроизвела в памяти время, проведённое с ним, посмотрев на всё это через новую призму, которая теперь объясняла абсолютно всё. Всё, кроме того, как это началось. Что с ним произошло? Смогу ли я когда-либо спросить его об этом, не заставив его вновь пережить это?

У меня возник стремительный порыв обнять его, но его защитное поле было практически осязаемо.

— Когда ты вернулся с войны? — спросила я, надеясь, что это не инициирует никакой из его ужасов.

— 31 мая 2003 года, в 8:24 вечера.

— Так давно, — прошептала я. Прошла целая эпоха: — И ты предполагаешь, раз уж такое случилось тогда, то это случится снова, но уже со мной?

— Я не предполагаю, я знаю, — его голос был непоколебимым. — Помнишь, что я сказал тебе о своей памяти, Элиза?

Я попыталась добраться до сути нашего диалога в поисках того, что могло бы мне это объяснить. Затем озноб снова пробрал меня до глубины души, и я задрожала.

— Если однажды ты что-то переживаешь, то всегда возрождаешь это в своей памяти с предельной ясностью? — прошептала я.

Он кивнул.

— Как только эта ретроспектива становится своего рода спусковым крючком, независимо бодрствую я или в состоянии сна, я буду действовать именно так, как поступал тогда, чувствовать именно то, что чувствовал в тот момент, и последствия будут точно такими же, — он говорил медленно, как будто читал приговор.

— Всегда?

— Всегда.

Это слово повисло между нами, оно не имело ничего общего с обещанием, которое имеет силу для других пар. Безрассудно, в своём сознании, я представила образ другой девушки, находящейся в совсем другой части земного шара в эту самую секунду, тёплую, а не холодную, с другим мужчиной, лучезарно улыбающимся, а не мертвенно-бледным, их тела сплелись на тесной софе, они нашёптывали друг другу "всегда".

— Я не могу контролировать это, Элиза, — образ пары тут же испарился. — Особенно с тобой.

Я взглянула на него. Внимательным взглядом он прослеживал линию моей челюсти, моего горла. Ещё одна волна озноба накрыла меня, на этот раз в волнении за себя.

— Почему со мной? Что заставляет меня быть в большей опасности?

Впервые, за всё время, он улыбнулся. Это была печальная улыбка, за которой мы иногда прячем слёзы.

— С тобой всё сложно.

— В чём сложность?

— То обстоятельство, что когда я вначале смотрю на тебя, я ощущаю умиротворение. Мне очень сложно сохранять свой контроль и бдительность, когда ты рядом. Я не испытывал такого чувства никогда ранее ни с одним человеком.

Я была всего лишь женщиной, поэтому, несмотря на озноб, я не смогла сдержаться и задала вопрос:

— Почему не испытывал?

Его улыбка стала искренней, с намёком на ямочку.

— Как же объяснить это?

Он окинул взглядом гостиную комнату. Его глаза натолкнулись на висящую на стене фотографию: Реаган с Хавьером окружили меня с двух сторон, когда я задувала одну единственную свечу на пироге в честь моего первого юбилейного года в Штатах. Он перевёл взгляд обратно на меня.

— Понимаешь, когда мы встречаем людей, это всегда происходит в определённые ситуации. Где они были, что они говорили, делали, чувствовали. Мы все испытываем первые впечатления, но для меня эти впечатления являются неизменными. Какую бы реакцию они не вызвали у меня в тот момент, это будет именно та реакция, которую я вновь испытаю, когда увижу их в следующий раз. Мои отношения к этим людям могут меняться, но, то первоначальное восприятие всегда будет моей первой ответной реакцией.

— К примеру, твоя соседка и твой партнер по танго. Впервые я увидел их, когда находился на верхнем этаже ресторана "Андина". Они позволяли тебе напиваться и потенциально подвергали тебя опасности. И он танцевал с тобой, твои ноги заплетались, но ты выглядела такой... такой потерянной, печальной. Я наблюдал за твоим танцем. Ты двигалась словно вода. Такая красивая, но ты ни разу не улыбнулась. Затем ты накинулась на свои напитки, как морпех перед дислокацией, и никто из них тебя не остановил. Ну, такого умалишённого как я, сама мысль о тебе расстроенной, или в подавленном состоянии, или напившейся, или попавшей в автомобильную аварию с мужчиной, у которого, как выяснилось, нет даже страховки — заставила меня познать вкус крови. Поэтому каждый раз, когда я увижу мистера Солиса или мисс Старр, они будут бесить меня. Со временем они могут начать мне нравиться, я могу начать их уважать, быть им благодарным за проявленную ими к тебе любовь —, — он указал на фотографию, — но всё рано, при первом взгляде, та первоначально испытанная ярость будет проявляться, пока я не возьму её под контроль.

Я утратила способность говорить. Даже будучи здесь, обсуждая мою собственную безопасность, сама мысль о его глазах, прикованных ко мне, пока я танцевала, и его волнении обо мне, начала возрождать меня.

— Но с тобой, всё иначе, — его голос стал практически ласкать меня. — В тот самый первый раз, когда я увидел тебя, ты была на картинах, лишь маленькая, девственная часть тебя была обнажена, — он сложил свои ладони так, словно держал в руках мыльный пузырь. — Свет, падающий на твои плечи, то, как ты выглядела, словно дышала, нежный изгиб твоей шеи... всё это было умиротворяющим. Я почувствовал... необыкновенное спокойствие... А спокойствие это нечто, чего я жаждал мучительно долго. Это была мгновенная зависимость. Я просто стоял там, смотрел..., — тектонические плиты слегка сместились, и бирюзовые глубины его глаз озарились и успокоились. А затем они начали истлевать: — Но картины были также и чувственными, поэтому спокойствие трансформировалось в вожделение. В сводящую с ума страсть... Это был прекрасный шторм. Две вещи, которые сильнее всего лишают кого-либо контроля.

Вселяло страх, что эти слова согрели меня, в то время когда я должна была оставаться сосредоточенной на нависшей надо мной неминуемой угрозе получить раздробление костей, но всё же они согревали. Дюйм за дюймом страх покидал моё тело.

— И что теперь? — поинтересовалась я, и тут же пожалела об этом.

Улыбка исчезла.

— И теперь, каждый раз, когда я вижу тебя, я теряю бдительность. Я становлюсь менее настороженным, и поэтому, представляю ещё большую опасность, — его голос снова стал резким. А его глаза — я никогда не видела их такими тёмными.

Впервые за всё время разговора, он шагнул навстречу ко мне. Я встала с софы, чтобы подойти к нему, но он жестом руки остановил меня.

— Всё сводится к этому, Элиза. Я не могу допустить вероятность причинить тебе вред, но также я и не могу отказаться от своего собственного уклада, так как без этого, я стану монстром.

Он вздрогнул, но мне казалось, будто он только что вспорол мою грудную клетку. Тепло его слов испарилось, когда я поняла, что он не вернулся ко мне; он пришёл сказать "прощай". Пустота, которую я ощущала, когда думала об автомобильной аварии, теперь выступила на поверхность, словно ещё один несчастный случай замелькал на горизонте.

Он быстро сократил дистанцию между нами, его руки метнулись вперёд, будто он пытался предотвратить падение.

— Элиза, чёрт! Ты в порядке? Нет — конечно же, ты не в порядке! Как ты можешь быть в порядке, учитывая всё то, что я тебе рассказал? Присядь, пожалуйста, — его глаза были широко распахнуты. Его рука нависла над моим плечом, словно он не желал прикасаться ко мне.

— Со мной всё хорошо. Я просто задумалась, — сказала я, подмигнув ему.

Почему он так перепугался? Не то чтобы я рухнула на пол. Я, по-прежнему, сидела на софе, чтобы успокоить его.

— Может принести тебе воды? Или еды? Сделать паузу?

— Нет, я в порядке, Айден, — мой тон был резким, невзирая на мои намерения. Я смягчила его, когда увидела глубокую V-образную складку меж его бровей: — Мне просто необходимо понять тебя. Зачем было приходить сюда, если ты просто хотел сказать мне держаться от тебя подальше?

Его черты лица ожесточились, челюсть снова сжалась.

— Так ты сможешь двигаться дальше без каких-либо сожалений, — его голос был острым.

Он хмуро посмотрел на меня. А затем что-то справа от меня привлекло его внимание. Я проследила за его взглядом и застыла. Ох, проклятье, моя книга по клинической психологии! Мой ПТСР список!

Я наблюдала, словно в замедленной съёмке, как он подошёл к столу и своими длинными пальцами взял листок. По мере того как он читал список, в его глазах сменялись эмоции: сначала было смущение, затем появился ужас, который перерос в гнев, а гнев сменился облегчением, перед тем как тектонические плиты не заняли свою нейтральную, контролируемую позицию. В воцарившейся тишине я могла расслышать только своё, стучащее в ушах, сердце. Он поднял книгу и пробежался по тексту глазами несколько секунд. В конечном счёте, он поднял на меня взгляд.

— Как давно ты знаешь о моём дефекте? — его голос был ровным, но я не могла понять, закончился ли шторм или ещё только надвигался.

Дефект? Это не дефект, это заболевание.

— Я всего лишь сложила все частички воедино, прямо перед твоим приходом. После того, как я услышала, что ты воевал, — мой голос был робким.

Он кивнул, и замедленными, острожными движениями, положил листок обратно, на туже самую страницу, и поместил его в книге точно так, как лист и лежал, когда он его там обнаружил. Затем он сел на самый край пуфика, стоявшего передо мной.

— И ты сидела здесь, с этими знаниями, всерьёз намереваясь быть со мной? — произнес он тихим монотонным голосом.

Я кивнула и сглотнула.

Его челюсть вновь сжалась.

— Элиза, то, что ты прочитала в этой книге и все эти симптомы — это всё правда. Но одно дело прочитать об этом, и совсем другое — с этим жить. И я не могу позволить, ни при каких обстоятельствах, чтобы твоя жизнь была этим испорчена. Ты должна усвоить это, поэтому вслушайся очень внимательно в каждое моё слово, — он замолчал, ожидая пока я переведу свой взгляд на его рот, где претворяются в жизнь его слова.

У меня было странное импульсивное желание прикрыть глаза и уши, так как я прекрасно понимала, что слова ничего не изменят. Я всё ещё буду желать его, и буду пытаться его спасти. Подобно тому, как он пытается спасти меня.

— Посмотри на меня, — попросил он.

— Смотрю.

— Нет, посмотри на меня, а не на то, что ты видишь в своей голове. Откинь в сторону все обязательства, которые ты испытываешь по отношению ко мне, откинь то, что мы пережили, и послушай как учёный. Впереди тебя ждёт твоя собственная, целая жизнь. Ты молода, умна, красивая, преданная — несмотря на всё это, тебе со многим уже пришлось столкнуться на своём жизненном пути. Я надеюсь, твоё желание иммигрировать осуществится, и ты сможешь, наконец, начать жить, не оглядываясь на своё прошлое. Я же этого сделать не смогу. Отнюдь не важно, тридцать пять мне или девяносто пять, это моя действительность: из меня готовили убийцу, неуловимого и опасного. И ты — должна — держаться — от — меня — подальше.

Каждое акцентированное им слово ощущалось внезапной острой болью в моей груди. Болью не за себя, а за него. Потому как под всей этой заботой обо мне, скрывалась большая правда: его неспособность видеть нечто хорошее в себе, его вера в то, что он неисправная машина. Странно, что после всего, что он мне рассказал, потребовался именно этот момент, чтобы понять всю чудовищность его борьбы. И не важно, чего мне это может стоить, теперь я хотела только одного — успокоить его. Я встала, моё решение было принято.

Он нахмурился, но тоже встал. Я смотрела ему в лицо, чувствуя себя так, будто прорывалась сквозь цепи. С тех пор, как я впервые увидела его, я пыталась бороться с ним, дабы самой не пострадать. Насколько же незначительным это стало теперь, когда я на самом деле увидела его боль!

Обеими руками я обхватила его ладонь. Она была холодной, как лёд.

— В тебе также есть и доброта, и ты должен увидеть это. Я восхищаюсь тобой.

— Это потому что ты не знаешь меня, — он прозвучал непреклонно.

— Я знаю больше, чем тебе кажется. Я знаю, что это, — ответила я, кладя руку на его грудь. Его сердце прорывалось через грудную клетку сильным рваным ритмом. Также как и моё: — Я знакома с тёмными кругами под твоими глазами, — я провела по ним пальцем. — Я знакома с беззвучным смехом, — я ласково погладила его губы. — Я знаю, что всего за неделю, ты спас все мои мечты.

— Сексом и деньгами, — дополнил он с неприязнью.

— Нет. Своей человечностью, — я взяла его правую руку и положила её поверх его неистово колотящегося сердца.

— Послушай, — сказала я ему.

Дерзкий мальчишка в его глазах исчез, а мужчина успокоился, пока прислушивался к собственному сердцебиению.

— А теперь послушай здесь.

Я взяла его другую руку и положила её поверх своей груди. Его прикосновение послало дрожь вдоль моего позвоночника, но я не сдвинулась с места.

Пульсации наших сердец полюбовно возросли под нашими ладонями, и затем мы задышали в гармонии друг с другом. В этот чувствительный момент, я привстала на носочки, в стремлении дотянуться до его губ, и поцеловала его.

Его плечи расслабились под моим прикосновением, и теперь я понимала почему. Его губы начали двигаться в унисон с моими. Легко и нерешительно, словно спрашивали о разрешении. Я ответила в меру своих сил. А затем его поцелуй изменился. Его руки коснулись моего лица. Я прильнула ближе к нему, зарыв пальцы в его волосах. Он откликнулся настолько неистово, что мы, заплетаясь друг в друге, пересекли комнату, пока я спиной не упёрлась в стену. Его бедра пригвоздили меня к стене. Земля ушла из-под моих ног, когда его поцелуй буквально сразил меня наповал.

Я прикусила его губу, будто вкуса его рта для меня было недостаточно. Он приподнял меня, и я обхватила его талию ногами. Его эрекция нашла своё место и прижалась ко мне.

— Ты не собираешься ничего упрощать, не так ли? — поинтересовался он, его дыхание было порывистым. Его глаза обжигали.

Я покачала головой.

— Перемирие, — сказал он и жадно впился в мои губы.