Тьма. Том 1 и 2

Том 1 - Глава 11

Из дневника мальчика Феди, написанного на неизвестном языке

В своей жизни Андрей так часто испытывал боль, что относился к ней философски: если болит, значит, жив ещё. И в этом вопросе Федя с Андреем к моим семнадцати годам целиком и полностью сошлись.

Дело в том, что у меня плохо с двумя вещами: деньгами и зубами. Мама говорит, что в этом я весь в отца. Как бы то ни было, зубы маленькому Феде приходилось лечить часто. А затем эту эстафетную палочку подхватил я.

На прошлой неделе я вообще четыре ночи спать не мог: заболел коренной зуб. А потом всё-таки дошёл до местного зубного лекаря. И вот пожалуйста! Два зуба пришлось депульпировать! А обычная дешёвая анестезия тут, надо сказать, в разы хуже, чем в мире Андрея. Есть, конечно, хорошая из «теньки»… Но на неё пока денег нет.

И что мне остаётся? Только терпеть. Потому что если болит – значит, жить буду. И, значит, есть, что лечить.

Смотритель общежития был в хорошем расположении духа. Что удивительно. В предыдущие наши встречи этот куркуль изъяснялся исключительно жестами и короткими фразами. А тут прям запел соловьём… Возможно, этому способствовала пустая бутылка из-под бражки, притулившаяся в его комнате? Или просто вечер выдался хорошим? Неважно! Главное, что я всё разузнал.

На территории училища была не просто лавка, а прямо-таки маленькие торговые ряды. Располагались они в учебном корпусе, в противоположной стороне от библиотеки. И обычно работали до позднего вечера, продавая учащимся «Василька» всё необходимое. За исключением, конечно, алкоголя, но симбиоз торговцев и студиозусов наверняка умудрялся обходить и этот запрет.

Конечно, школярам не возбранялось покидать территорию училища во время учебного года. И всё-таки подобное поведение не одобрялось – если, конечно, снаружи тебя не ждали какие-то очень важные дела. Ну а летом на территории училища почти никого не было. Вот и в этот раз я увидел на ужине лишь пару девушек из учащихся. Все остальные явно были местными сотрудниками.

Между делом, я даже задумался: какие же суммы выделяются на «Васильки», если здесь на сорок пять учеников содержат такую прорву обслуги? Бухгалтера, сотрудники кадров, учителя, в конце концов… А плата за землю? Это сколько же готовы платить богатые родители, чтобы их дети учились в таком месте? А, ну хотя да: примерную стоимость размером «выше крыши» я помнил…

В свою комнату я вернулся сытый и с покупками. В торговых рядах удалось набрать и еды, и чая, и конфет. Конфеты любил Федя – чуть ли не до поросячьего визга. Андрей к сладостям относился индифферентно. Предпочитал солёное печенье. Вот и приходилось чередовать одну белую смерть с другой, чтобы обоих поганцев порадовать...

Я давно привык жить между двумя личностями, угождая по чуть-чуть то одной, то другой. С того момента, когда я ощутил себя собой – чётко понял, что не стану ни Андреем, ни тем исходным Федей, который был до шести лет. Я буду кем-то другим. Но две исходных личности никуда не делись: они были частью меня. И периодически подавали признаки жизни, толкая на несвойственные именно мне поступки.

Впрочем, к этому я тоже давным-давно привык…

Раскидав покупки, хотел заняться учебниками, но оказалось, что я даже смотреть на них не могу. Видимо, переучился за день. А потому улёгся на кровать, уставился в потолок, похлопал глазами… А затем, как хороший мальчик, которому очень надо побыстрее стать ещё и сильным, не стал валяться зазря. И попробовал ощутить чёрное сердце по той же схеме, которую использовал днём.

И так же, как днём, у меня ничего не получалось. Я просто лежал, просто тиранил свой мозг, снова и снова требуя дать мне доступ… А потом начал тихонько проваливаться в сон. Всё происходило так незаметно для меня, что я бы, наверно, честно продрых до утра… Вот только там, на самой грани сна и яви, я вдруг всё ощутил.

Совсем всё…

Оно было там: справа от моего родного сердца. Прямо под тёмным шрамом, протянувшимся от щеки до середины груди. И, может, я так бы его и не почувствовал, но моё родное сердце, когда я проваливался в сон, слегка замедлилось. А вот чёрное – продолжало биться, как билось.

На этом-то диссонансе я и сумел его ощутить.

Сон как рукой сняло! Я вскинулся, вылетая из полудрёмы, как пробка из бутылки… Испугался, что потеряю едва найденное ощущение… Но нет, дело было сделано – я чувствовал своё чёрное сердце. Даже окончательно проснувшись.

Оно билось в груди и качало через меня что-то такое, что я ощущал, как жидкость. Будто воду или кровь. Будто нечто нужное, но… Какое-то мутное, что ли?..

Я даже не смог бы описать эти ощущения… Будто окунулся в чистую воду, а вылез из неё весь грязный. «Тенька» циркулировала во мне, как что-то чужеродное и в то же время родное. Что-то такое, что было одновременно и моим, и чужим.

А, кроме того, теперь я видел «теньку» вне моего тела. В свете электрической настольной лампы – крупицы энергии, витавшие вокруг, как пыль.

И более плотные скопления этих частиц на полу, где я недавно ходил.

Я видел свои следы на одежде, на кровати, на стуле, где ещё днём сидел и читал учебники…

Эти песчинки были, кажется, даже разных цветов. Но все они выглядели для меня такими бледными, что цвета было несложно перепутать. Но главное – я их видел! И не сомневался, что со временем начну видеть лучше. Я даже вытянул руку и попытался поймать эти частички. Но, как и обычные пылинки, они шарахались от моей руки.

И тогда я застыл, вытянув руку и дожидаясь, когда одна крупинка опустится сама. Она медленно спланировала на мою ладонь, а потом втянулась под кожу, растворившись во мне.

Встав с кровати, я открыл окно и уставился наружу. «Тенька» была везде... Она была в парке, она была на асфальте… Она медленно дрейфовала вокруг, заполняя собой весь мир. Естественно, я видел лишь те её частички, что мерцали поблизости, но больше не сомневался: «тенька» была повсюду. И она была во мне.

В тот момент, стоя у окна, я вдруг остро почувствовал, что един с этим миром. Всё вокруг меня было связано между собой. И я был связан со всем. Будто маленький элемент огромной картины, я был вписан туда, где и должен находиться на этом полотне. Я был частью картины, а не посторонним элементом в ней.

А потом калейдоскоп витающей вокруг энергии начал тускнеть. И вот я уже снова смотрел на мир обычным зрением. Но мне-то снова хотелось увидеть тот, необычный мир… И, подчиняясь бессознательному порыву, я опять потянулся к чёрному сердцу.

И мир, будто с него сдёрнули плёнку, заново обрёл чёткость и яркость. А в воздухе опять замелькали частички энергии.

За полчаса я научился мгновенно входить и выходить из нужного состояния – просто по желанию. Правда, теперь я искренне не понимал, почему у другие двусердых с этим бывают какие-то проблемы.

Ощущение было настолько удивительным, что я даже перестал обращать внимание на странное чувство испачканности, которое возникало при переключении зрения. Оно уже не так злило и почти не раздражало меня. Оно просто было, и всё.

Будто я накинул себе на голову холодный капюшон. Сначала противно, некомфортно, но чем дальше, тем больше прогревается ткань и тем уютнее тебе с накинутым капюшоном. Вот так и с «тенькой». Чем чаще я её видел, тем больше к ней привыкал.

Ещё нескоро я заставил себя идти спать. Сидел на подоконнике, лопал конфету за конфетой, вдыхал чистый ночной воздух, пахнущий полынью – и улыбался. Мне казалось, что вся моя жизнь до этого момента была какой-то мрачной, квёлой, неполноценной… И только сейчас, ощутив свою связь с миром, я вдруг обрёл настоящее желание жить.

Так ощущает себя влюблённый, которому, наконец, ответили взаимностью. Так ощущает себя человек, выздоровевший после долгой болезни. Так ощущают себя дети. Они так встречают каждый миг своей новой жизни.

Вот так ощущал себя и я.

Не сразу мне удалось успокоиться и заставить себя лечь в кровать. И не сразу удалось заснуть. Я оставил окно приоткрытым, чтобы свежий воздух задувал ко мне в комнату, и лежал, пытаясь настроить себя на сон. И сон пришёл…

Утром я проснулся по будильнику и ещё долго сидел на кровати, пытаясь продрать глаза. А потом вспомнил, почему так поздно лёг… И первым делом потянулся к чёрному сердцу, чтобы проверить, не приснилось ли мне то, что произошло вечером. Я боялся, что ничего не получится, но чёрное сердце мгновенно откликнулось на призыв – и снова в воздухе замелькали частицы энергии.

Успокоившись, я добрался до душа, оделся и побежал в столовую. Успел как раз к открытию, справедливо надеясь, что не один уважающий себя учащийся так рано на завтрак летом не пойдёт. Расчёт оправдался.

Я без проблем поел и отправился к месту занятий с Марией Михайловной. Проректор задерживалась, павильон был ещё закрыт, и я присел на лавочку в парке, наблюдая, как утренний ветерок треплет яркую листву деревьев.

Мария Михайловна подошла через пятнадцать минут. Не отреагировав на моё «доброе утро», она молча указала мне пальчиком на вход в павильон. Я как-то даже слегка расстроился, но через секунду одёрнул себя. Это у меня был праздник, а у Марии, возможно, день с утра не задался.

Когда я вошёл в зал, госпожа проректор уже сидела на стуле, указывая ноготком на давешние подушки.

- Всё, как и вчера! Прими удобную позу, расслабься, почувствуй своё сердце, через него чёрное сердце, а через него… – Мария Михайловна осеклась и уставилась на меня.

А я, глупо улыбаясь, смотрел, как кружат вокруг меня частички энергии. И даже не сел. Возможно, мне хотелось порадовать проректора, но она почему-то нахмурилась и хрипло спросила:

- Когда?

- Вчера вечером. Когда пытался уснуть, Мария Михайловна, – бодро ответил я. – Сердце замедлилось при засыпании, и я ощутил то второе, которое чёрное.

- Плохо… Значит, в унисон… – Мария Михайловна нахмурилась ещё сильнее и сцепила руки так сильно, что костяшки побелели.

- Плохо, что ли, почувствовал? – уточнил я, ничего не понимая.

Проректор тряхнула головой, заставив волосы, собранные в хвост на затылке, сердито хлестнуть воздух. А потом вдруг очень старательно улыбнулась:

- Плохо, что сердца бьются в унисон, – ответила Малая, но в её радостном тоне было столько фальши, что я не поверил. – А что почувствовал – это отлично, Федя... Пойдём… Нас ждёт второй зал!

Она решительно встала со стула и двинулась к двери, на ходу деловито объясняя перспективы.

- Сегодня мы будем пытаться гонять энергию по каналам в теле! – упорно избегая смотреть мне в лицо, сообщила она. – Это сложно. А мы сделаем ещё сложнее. Тебе должно стать очень тяжело! Очень-очень! Понимаешь, Федя?

- Нет, госпожа проректор, – честно признался я.

- Это необходимая часть обучения! – ещё более загадочно пояснила она. – Чем тебе тяжелее, тем лучше станет в самое ближайшее время. Будем проводить усиленные тренировки, чтобы твоя структура аж горела!..

В этот момент глаза Марии Михайловны полыхнули чем-то мрачным, чего я в ней до той поры не замечал.

- И запомни: так надо! К этому надо стремиться! Понял? – она остановилась перед дверью второго зала и посмотрела на меня: – Будет больно, будет тяжело, но надо прорваться! Ты ведь умеешь терпеть, Федя?

- Терпеть, наверно, умею… – растерянно пожал плечами я. – К чему стремиться, понял…

- Вот и отлично! – надавив на ручку двери, Мария Михайловна первой вошла в зал.

Следом подтянулся и я.

Ну что могу сказать? Вчерашние мысли о том, что второй зал может оказаться пыточной, оказались не совсем шуткой. Здесь и вправду стояли стулья, больше подходящие для рабочего места опытного палача. С ремнями на подлокотниках и ножках, в которые, видимо, надо было просунуть руки и ноги. А ещё над спинками у стульев были какие-то подозрительные чаши.

Я опешил… Потом занервничал… А затем понял, что пора бежать!

- А-а-а… Что-то мне нездоровится! – признался я, делая осторожный шажок назад.

- Это тебе только кажется! – пообещала Мария. – Нездоровиться тебе будет после занятия!

Она сделала шаг ко мне и цепко схватила тонкими пальчиками за плечо.

- Но ты не переживай! В лекарне училища тебя быстро поставят на ноги! – она ободряюще улыбнулась, блеснув глазами из-под ресниц. – И завтра мы продолжим.

- А точно надо вот так? – опасливо спросил я, кивнув на стулья.

- Точно, Федя! Точно! – с кривоватой улыбкой кивнула Мария, подталкивая меня к ближайшему.

Бежать было поздно. Вариантов спасения на горизонте не просматривалось. Я мужественно взял себя в руки и шагнул к стулу.

- Садись! – поторопила проректор и, пока я усаживался, объяснила: – Я буду пропускать через тебя «теньку»! Много «теньки»! Твоя задача прогонять её через себя и выпускать. В каком угодно виде. Если захочешь огнём – жги. Захочешь холодом – морозь. Неважно! Твой стул окажется под защитным куполом, и ты никому не навредишь. Я буду вливать быстро, а твоя задача – просто терпеть. Ты понял?

- А мы так чёрному сердцу… Не навредим? – засомневался я.

- Немного! – улыбнулась Мария Михайловна, затягивая ремни и опуская мне на голову жутковатого вида металлический колпак, доходивший до бровей. – Но это именно то, чего мы добиваемся, Феденька. Ты мне веришь?

- Нет! – твёрдо ответил я.

- Правильно! Никому не верь! – одобрила такой подход она, делая шаг вправо от стула и касаясь пластины на стене. – Готов?

- Нет!.. – жалобно провыл я, надеясь на милосердие.

- И это тоже правильно… – услышал я, перед тем как погрузился в боль.

Пожалуй, я не смогу нормально описать свой первый день на проклятом стуле. Потому что это была настоящая пытка. И страшнее всего было не знать, когда эта пытка закончится.

Мне казалось, что я горю изнутри. Как будто там, прямо во мне, развели костёр. Ещё и поигрывая смычком на моих нервах.

Зрение отключилось минуте на второй. Я просто перестал видеть, что вокруг происходит. Меня накрыло кровавой пеленой, которая если и сменялась чем-то, то одной лишь темнотой.

Про боль вообще молчу: она была запредельная.

Сначала было ощущение, что меня вот-вот разорвёт на мелкие части. Но я терпел, как мне и сказали. Только иногда рычал сквозь зубы, сжимал кулаки и пытался вырвать стул из пола. Не помогло. Но в этот момент мне показалось, что я начинаю трещать, как перенадутый воздушный шарик, который уже готов лопнуть.

И тогда я задёргался в первый раз. Страшно хотелось вырваться и убежать. Откуда-то в измученную болью голову пробилась мысль, что меня хотят убить. И стало так обидно, что я замычал, натянул ремни до треска – но не смог их порвать. Хотя казалось, что я сейчас от боли весь мир могу разрушить одним движением пальца….

Могу, наверно…. А вот проклятые ремни разорвать не могу.

Вместо этого становилось всё больнее и больнее.

А потом я заорал. Так, наверно, я не орал, даже оказавшись лицом к лицу со жнецом на границе Тьмы. Я орал не просто во всю мощь лёгких – я орал, кажется, всем своим естеством, пытаясь хоть как-то притушить боль. Словно бы залить её этим криком, как ледяной водой.

И я почувствовал, как вокруг становится холоднее. Ещё холоднее, ещё… Воздух внутри защитного полога, который на меня опустили, заметался, скручиваясь в упругий вихрь. Снежинки, как горячие искры, впивались в кожу. И сразу же таяли, обращаясь в морозный пар.

Стало чуть легче. Но всего лишь на миг. Но сквозь плотную тишину я будто бы услышал голос Марии Михайловны:

- Надо больше!.. Чёрт!..

А потом стало ещё хуже… И ещё больнее… Я дёргался в путах, орал, умолял, но продолжал получать «теньку», которую опознал даже в этом состоянии. По мерзкому привкусу грязи – её сложно с чем-то перепутать. И этой «теньки» было так много, что она в меня не умещалась. Выливалась, как вода из речного русла при наводнении.

Она плескалась вокруг меня, принимая самые причудливые формы. Она закручивалась огненными и снежными вихрями. Она лилась на меня дождём. Она обращалась камнями и падала сверху, причиняя мне новую боль.

Я сгорал, но моя кожа восстанавливалась быстрее…

Я замерзал, но огонь согревал меня изнутри…

Я захлёбывался и задыхался…

Я терял кровь от ударов камней, но сразу же залечивал раны...

Я не понимал, за что мне это. Я не мог понять, что со мной делают. Я просто страдал и, казалось, терял рассудок. И только доносившийся откуда-то голос Марии Михайловны заставлял возвращаться в реальность. К постоянной, так её и разэдак, нестерпимой боли!..

- Терпи, Федя… Терпи… Всё получится…

- Они не должны расти… Терпи, мальчик… Это не может продолжаться вечно…

- Да что же такое-то!.. Почему?.. Ещё чуть-чуть!..

- Ну что могу сказать, Мария Михайловна… – прозвучал рядом голос лекаря «Васильков». – Небольшие нарушения имеются… Но, боюсь, энергетическая структура Фёдора их исправит быстро.

- До завтра успеет? – тихо спросила проректор.

- Я вас умоляю! Ха!.. Завтра… Ещё до вечера!..

Я, наконец, попытался поднять веки. Ощущение было такое, что я каждым из них пробую сдвинуть паровоз.

- Нужно больше энергии… – пробормотала Мария. – Иначе так и останется идеал… С идеалом нельзя же на первый кризис!..

- Попробуйте, – согласился лекарь. – Но до красной зоны я бы доводить пока не стал. Остановитесь до неё.

- Я сегодня довела до жёлтой! – воскликнула Мария Михайловна.

- Значит, такова судьба, госпожа проектор… – ответил лекарь, и я услышал его шаркающие шаги.

Тишина навалилась со всех сторон, позволив мне чуть-чуть расслабиться. О боли, которую я испытывал, больше ничего не напоминало. Наоборот, с каждой секундой я чувствовал себя всё лучше и лучше. Может быть, даже лучше, чем до визита в пыточную…

И это было странно.

- Давай, открывай глаза! – попросила Мария Михайловна, и я не сразу понял, что это она говорит мне. – Федя, я же вижу, что ты очнулся. У тебя энергия стала иначе двигаться!

Вторая попытка поднять веки оказалась более успешной. Всего через несколько секунд я уставился на потолок в лекарском крыле.

- Зачем ломать мне структуру? – первое, что я спросил, когда сумел почувствовать губы.

- Затем, что нельзя идти на первый кризис с идеалом, – грустно ответила Мария Михайловна.

- Почему? – спросил я.

- Потому что можно его не пройти, – ответила проректор. – И тогда всё, конец.

- А что это за кризис? – не отставал я.

- Сейчас не стоит об этом думать! – Мария Михайловна наклонилась ко мне, чтобы потрепать по волосам, и я смог оценить тёмные круги под её глазами.

До сегодняшних занятий их не было.

- Тебе надо пообедать, Федь. А потом мы продолжим.

- А сейчас?.. Обед? – удивился я.

- Да, сейчас обед, – кивнула проректор. – Так что вставай и иди есть. А потом снова в зал.

- Так ведь это… Расписание! – напомнил я, попытавшись сесть.

- К чёрту расписание! – буркнула Мария. – Давай, боец! Вставай обедать, и в зал! Нам нужно исказить твою энергетическую структуру достаточно, чтоб ты… Чтобы всё у тебя было хорошо!

- Звучит абсурдно… – признался я.

- Я обещаю, что потом всё объясню! – неожиданно серьёзно произнесла Мария, заглянув мне в глаза. – Сейчас надо просто мне довериться. Это очень важно, понимаешь?

- Нет… – я покачал головой.

- И всё же придётся! – сурово прищурила глаза Мария Михайловна, а потом тихо добавила: – Ты просто помни, что ты мне совсем недавно спас жизнь, Федя. И я ни за что не причиню тебе вреда. Это не тот долг, который можно забыть. Не двусердому. Поэтому делай, как я прошу.

Я кивнул. Хотя, откровенно говоря, не до конца понимал, что происходит – разве что в общих чертах.

С другой стороны, каким-то удивительным образом состояние Марии Михайловны передалось и мне. И я, как послушный ученик «Васильков», поднялся с кровати и пошёл обедать. Чтобы потом вернуться к жутким пыткам и невыносимой боли.

Не так я себе представлял обучение в престижном училище, ой не так…