Тысяча и один день Никиты Сергеевича

ПРОБЛЕМЫ, ПРОБЛЕМЫ…

По возвращении из Америки сразу навалилась масса дел. Даже дух перевести было некогда. Из Пекина все отчетливее доносилось глухое недовольство, в котором достаточно четко просматривалось обвинение в ревизионизме.

Личные отношения с Мао Цзэдуном у Никиты Сергеевича складывались далеко не просто. На них всегда лежала тень Сталина. А за ней — еще более серьезная проблема: кто из них двух — Хрущев или Мао — является лидером коммунистического мира, наследником дела Маркса, Ленина, Сталина…

Советско-китайские отношения стали быстро ухудшаться с конца 1958 года, когда в Китае развернулась кампания за создание народных коммун. Пекин хотел в течение четырех-пяти лет построить в Китае коммунизм. Это больно било по самолюбию Хрущева. В такие сроки построить коммунизм в Советском Союзе ему было явно не под силу. Он обещал, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме только лет через двадцать.

Поэтому перед партийными идеологами встал вопрос, как отреагировать на китайскую идею создания народных коммун. В отделе соцстран ЦК, которым заведовал тогда Ю. В. Андропов, была создана специальная группа для подготовки решения Президиума ЦК на сей счет. Выбор был не богат идеями.

Можно было ради великой дружбы китайского и советского народов одобрить создание коммун. Но это означало бы одновременно признание того грустного факта, что Китай, а не Советский Союз идет впереди планеты всей к построению светлого будущего.

Можно было бы, конечно, объявить эти коммуны левацким загибом, с которым уже боролась наша партия во время коллективизации. Но это углубило бы раскол между двумя странами.

Андроповский отдел решил по части мудрости переплюнуть самого царя Соломона. Во имя сохранения стабильности советско-китайских отношений он рекомендовал Президиуму временно не акцентировать внимания на народных коммунах, то есть и не одобрять, и не критиковать.

Однако в Пекине советское молчание восприняли крайне болезненно — там явно рассчитывали на поддержку. Молчания поэтому не получилось. Между КПСС и КПК начала разворачиваться полемика. Сначала из-за коммун, а потом и американский угол появился — Хрущева начали обвинять в послаблении империалистам США.

Поэтому и дня не прошло, как измученный американским вояжем Хрущев вылетел в Пекин. Тем более что и повод был серьезный — десятая годовщина победы китайской революции.

Но прием там оказался холодным — совсем не таким, как в Вашингтоне. Улицы были пусты. Не было привычной толпы людей, радостно машущих флажками. Никто не выкрикивал приветственных лозунгов. Население столицы даже как следует не предупредили о приезде высокого гостя.

Таким манером китайское руководство выразило свое неудовольствие шумной, «как балаган», поездкой Хрущева по Америке, в ходе которой произносились неуместные похвалы разрядке и разоружению, в то время как отношения Китая и США становились все более и более напряженными.

К тому же, буквально накануне, летом этого года, Хрущев дал болезненный отлуп ядерным амбициям Китая. В одностороннем порядке, как раздраженно говорили китайцы, он разорвал соглашение о поставке новой техники, необходимой для национальной обороны Китая. Более того, отказался передать Китаю образец атомной бомбы и технические данные для ее производства, в ядерных вопросах между Россией и Китаем тогда пролегала пропасть. Хрущев считал ядерную войну вселенской катастрофой. А для Мао она была лишь очередным необходимым шагом к установлению господства социализма во всем мире.

На Московском совещании представителей коммунистических и рабочих партий в 1957 году китайский лидер вел себя как оракул. У него было что-то с ногами, и поэтому во время приема в Георгиевском зале Кремля он сидел, а вокруг толпились руководители других коммунистических партий. Любимой темой у Мао была тогда третья мировая война, и он постоянно к ней возвращался, видимо считая ее абсолютной неизбежностью.

— Неру и я сам, — говорил Мао, — сейчас обсуждаем вопрос, как много людей исчезнет в атомной войне. Неру считает, что мы потеряем миллиард с половиной. А я говорю — миллиард с четвертью.

Пальмиро Тольятти спросил его:

— А что станет с Италией в результате такой войны? Мао задумчиво посмотрел на него и холодно ответил:

— А кто вам сказал, что Италия должна выжить? Останется триста миллионов китайцев, и их будет достаточно, чтобы продолжить человеческий род на Земле.

Неудивительно, что Хрущев решительно отказался помочь Китаю в производстве ядерного оружия. Несмотря на то, что просил о ней сам Мао. Хрущев был тверд, хотя Советский Союз к тому времени практически уже построил в Китае завод по производству плутония, — только лифты осталось поставить, как рассказывал В. С. Емельянов, один из руководителей советской ядерной программы.

Хрущев обещал только гарантировать Китаю полную поддержку Советского Союза в случае серьезного конфликта с США. Может быть, по этой причине нынешняя встреча Мао и Хрущева была краткой и пустой. От прежней сердечности не осталось и следа. Китайское руководство уклонялось от серьезных переговоров, ссылаясь на занятость. Что ж, Хрущев никому в друзья не навязывается, через два дня он был уже во Владивостоке, а потом в Москве. Где он с головой окунулся в дела: стал одного за другим вызывать министров, секретарей обкомов и председателей совнархозов. Это для него было более привычным, чем заниматься дипломатией.

Главной внешнеполитической заботой Хрущева после возвращения из Китая стала подготовка к встрече в верхах. Он знал, что дела в России сами собой не делаются, что нужно твердой, а порой и жесткой, рукой запускать маховик бюрократической машины.

По его указанию коллегия МИДа уже 9 октября 1959 года приняла решение составить план подготовки материалов к совещанию руководителей СССР, США, Англии и Франции по трем основным направлениям:

• вопросы, касающиеся Германии;

• всеобщее и полное разоружение и прекращение ядерных испытаний;

• европейская безопасность.

Как ни странно, за решение германского вопроса Хрущев тогда не беспокоился. Ему казалось, что в Кэмп-Дэвиде они с Эйзенхауэром в принципе договорились. А детали соглашения были более или менее подготовлены в ходе встречи министров иностранных дел в Женеве. Довести их до конца, считал он, большого труда не составит, это уже дело экспертов.

— Кто будет возражать против такого соглашения? — рассуждал он на заседании Президиума 15 октября. — Англичане? Макмиллан? Да они первые проголосуют «за». Знаю их. Сложнее будет с де Голлем. Он упрям и своенравен — помешался на величии Франции. Но если копать поглубже, то как раз по этой причине он и не заинтересован в усилении и объединении Германии. Поэтому, какие бы фортели ни выкидывал де Голль, в конце концов он пойдет на договоренность с нами по Германии вместе с Эйзенхауэром и Макмилланом.

По его мнению, здесь вырисовывалась четкая картина будущего саммита — на нем ему удастся создать своего рода антигерманскую коалицию, которая и уломает строптивого Аденауэра. Таким образом будет закреплен раздел Германии на два государства, одно из которых отойдет к советскому блоку, а другое — к Западу. Берлинские решения станут промежуточными, но по своей сути присутствие Запада в этом городе будет признано временным, и основой договоренности станет постепенное вытеснение его из Западного Берлина.

Правда, в отношении разоружения у него такой четкой картины не было. Встречу в верхах необходимо использовать для продвижения советских предложений. Это ясно. Но всеобщее и полное разоружение — дело новое. В Женеве только еще начнет работу Комитет десяти государств по разоружению. Однако сам факт его создания свидетельствует, что выдвинутые им в Нью-Йорке идеи приняты мировым сообществом.

А вот прекращение испытаний ядерного оружия казалось Хрущеву делом запущенным и запутанным. В тот же день, 15 октября, Президиум ЦК по его инициативе обсуждал ситуацию с подготовкой проекта соглашения об их запрещении к предстоящей встрече в верхах. Было принято решение создать комиссию во главе с членом Президиума Леонидом Брежневым для разработки системы контроля за прекращением ядерных взрывов.

Выбор оказался не лучшим, Брежнев был очень далек от этой проблемы и никогда не проявлял к ней интереса. А когда речь шла о контроле, то тут надо было проявлять твердость, настойчивость и энергию, чтобы сломать сопротивление таких ведомств, как Минобороны, КГБ и Минсредмаш, которое занималось атомной промышленностью. Как известно, этими качествами Леонид Ильич от природы наделен не был. Он показал себя добрым, но недалеким человеком, которого больше интересовал футбол или хоккей. Еще был хорошим анекдотчиком и энтузиастом всевозможных застолий. Бесспорным его достоинством, пожалуй, было умение поддерживать хорошие отношения со всеми.

Перед началом очередного раунда в Женеве 27 октября 1959 года «заинтересованные» ведомства представили в ЦК Записку, где указывалось, что в настоящее время имеются две группы вопросов, которые могут стать камнем преткновения па переговорах.

Одна из них — это проведение инспекций на местах. Суть дела в том, жаловались министры Центральному Комитету, что американцы до сих пор не дают ответа на предложение Хрущева о квоте инспекций, прикрываясь ссылками на необходимость рассмотрения так называемых «новых сейсмических данных». Однако советские ученые считают, что американцы не смогут научно обосновать свои доводы, будто число неопознанных явлений, которые могут подозреваться как ядерные взрывы, примерно в 10 раз больше числа, названного женевским совещанием экспертов в прошлом году. Вывод, который делали министры, говорил сам за себя:

— Чтобы лишить США возможности затягивать работу женевских переговоров, дать согласие на рассмотрение новых сейсмических данных.

Но это отнюдь не означало, что советской делегации предписывалось искать решение возникшей проблемы. Скорее, наоборот: она должна была доказать, что ее не существует.

Второй нерешенной проблемой, указывалось в Записке в ЦК, был вопрос о комплектовании персонала контрольных постов. Тут было все просто. Еще в июле англичане внесли компромиссное предложение о том, чтобы треть сотрудников такого поста состояла из граждан СССР, другая треть — из граждан западных стран, а последняя треть — из нейтральных и неприсоединившихся государств. Теперь министры рекомендовали принять предложение англичан.

Президиум одобрил эти рекомендации, они действительно содержали серьезные подвижки. Но главную проблему, где насмерть стояли Минобороны, КГБ и Минсредмаш, — проблему инспекций — эти директивы не решали. Поручение, данное Президиумом, Брежнев не выполнил. Очень скоро переговоры наглядно показали это.

Прошло три недели после отъезда Хрущева из Вашингтона. Американский президент собирался совершить вояж по западноевропейским столицам и рассказать союзникам о беседах в Кэмп-Дэвиде. Он вызвал своего посла в Москве Томпсона и прямо спросил: чего же все-таки добивается советский премьер?

Ответ Томпсона, человека серьезного и знающего, был весьма примечательным.

— Хрущев, — сказал он, — на самом деле хочет заключить мирный договор с Восточной Германией так же, как страны НАТО сделали это в отношении Западной Германии. И не столько для того, чтобы создать нам препятствия для доступа в Берлин, скорее, ему нужно закрепить восточные границы Германии и Польши, устранив таким образом источник больших трений в будущем. Что касается Аденауэра, — продолжал Томпсон, — то он вовсе не добивается возвращения восточных земель Германии. Но кто на самом деле не хочет объединения Германии, так это де Голль.

Эйзенхауэр заметил, что советский премьер говорил ему об этом. — Думаю, многое из того, что говорил Хрущев, — сказал Томпсон, — было правильным. Все больше и больше я прихожу к мнению, что нельзя достичь быстрого и полного объединения двух частей Германии.

— А что в отношении испытаний?

— Хрущев будет добиваться их всеобщего запрещения. Потому что его главная цель — помешать Китаю и Германии заполучить это оружие. Возобновление подземных испытаний позволило бы китайцам и немцам в конце концов создать атомную бомбу.

Под конец президент стал расспрашивать посла о замыслах Хрущева относительно всеобщего разоружения. Как бы размышляя вслух, Томпсон ответил:

— Хрущев действительно хочет прогресса в сокращении вооружений. В этом он опередил многих своих соотечественников. Поэтому он столкнется с огромной оппозицией со стороны некоторых своих коллег, и отнюдь нет уверенности, что сможет довести дело до конца.

На это Эйзенхауэр пророчески заметил:

— Хрущев не может быть уверен в прочности своего положения, как Сталин.

Разумеется, он, Эйзенхауэр, едва ли захочет идти так далеко в разоружении, как Хрущев. Но «предположим, мы разоружимся во всем, кроме ракет и бомб. Трудно представить, что в этих условиях может быть начата какая-либо серьезная война».

Пройдет два года, и Советский Союз внесет в Женеве поправку к своим предложениям о всеобщем и полном разоружении. Она будет предусматривать сохранение ограниченного числа ракет и ядерного оружия как средства сдерживания.

Мысли о разоружении не покидали Эйзенхауэра на протяжении всей осени. Он безжалостно зарубил предложение своих военных по проекту нового бомбардировщика Б-70.

— Через десять лет, — заявил он своим генералам, — ракетные возможности обеих стран будут такими, что мы сможем много раз уничтожить друг друга. Самолеты — это оружие прошлого века. Говорить о них сейчас — все равно что предлагать изготовлять луки и стрелы, когда уже изобретен порох. Если дать им волю, — ворчал президент, — то они принесут мне на утверждение проект оснащения морского лайнера «Куин Элизабет» с крыльями длиной в целую милю и мотором такой мощности, чтобы поднять эту махину в воздух.

А тем временем Никита Сергеевич с воодушевлением отдался подготовке ответного визита Эйзенхауэра в Советский Союз. Специальная комиссия посетила Иркутск и Хабаровск, куда собирались повезти президента. Она наметила широкий фронт подготовительных работ — ломали трущобы, строили гостиницы, особняки, благоустраивали города. В Иркутске до сих пор стоит прекрасная гостиница «Сибирь» как памятник этому несостоявшемуся визиту, а на берегу Байкала, у истока Ангары, — «Эйзенхауэровская дача», превращенная позже в санаторий.

Посол Томпсон как-то сказал Хрущеву, что в Советском Союзе нет поля для гольфа. Ему не нужно было напоминать, что президент любит эту игру. «Как нет?» — удивился Хрущев. Тут же под Москвой было построено гольфовое поле на 18 лунок. Говорят, что Хрущев даже брал уроки для того, чтобы сыграть несколько лунок с Эйзенхауэром.

В МИДе была создана специальная группа во главе с заведующим протокольным отделом Д. С. Никифоровым, которая занялась разработкой ритуала встречи и программы пребывания высокого гостя. Хрущев явно не хотел оставаться в долгу. И хотя сам затыкал уши, когда палили пушки во время его встречи на аэродроме под Вашингтоном, по его указанию была выработана новая схема церемониала, включавшая артиллерийский салют.

Не были забыты и подарки, которые начали тогда широко входить в обиход общения советских руководителей с внешним миром. Список презентов, которыми собирались одарить нас американцы, рассматривался с особым интересом. Мадам Хрущевой — кожаный дорожный саквояж, дочкам — по несессеру с косметикой, внуку Никите Аджубею — управляемые сани, Брежневу — вазу. Лучший подарок конечно же самому Никите Сергеевичу — прогулочный катер с водометным двигателем. Ну, а остальным — пластинки «Порти и Бесс», «Целуй меня, Кэт» и другие.

Надо было готовить и ответные подарки для американцев. Вспомнили, что на выставке в Нью-Йорке Эйзенхауэр похвалил наш «Москвич». Что ж, методом ручной сборки, индивидуально для него был сделан «Москвич-407», не машина, а настоящее произведение искусства.

Наконец 19 января было официально объявлено: в результате личной переписки между двумя руководителями достигнута договоренность, что визит Эйзенхауэра пройдет с 10 по 19 июня 1960 года.

Широко улыбаясь, Хрущев сказал Томпсон, что президент приглашается посетить «любое место в Советском Союзе» — даже закрытые районы, Владивосток и Севастополь, — и это, «несмотря на то, что президент является военным и потому особо опасной персоной». Прием будет «чрезвычайно дружественным». Он выразил надежду, что Эйзенхауэр проведет в Советском Союзе в два раза больше времени, чем он, Хрущев, в США. И конечно же президент должен привезти с собой внуков.

Однако сын Эйзенхауэра Джон твердо заявил, что не хочет портить детей, создавая вокруг них шумиху в печати, и вовлекать их в политические игры. Президенту пришлось написать Хрущеву, что ему не удастся взять внуков. В семье произойдет настоящий бунт, если он оставит дома хоть одного, а взять всех не представляется возможным. Он сможет провести в Советском Союзе не более 10 дней, так как конгресс все еще будет заседать.

Даже программу удалось согласовать той осенью. 10 июня 1960 года по прибытии в Москву состоится официальный обед в Кремле. На следующий день Эйзенхауэр посетит Пушкинский музей, ВДНХ, баптистскую церковь и Большой театр. Потом будет семейный обед на даче у Хрущевых, поездка в Ленинград, осмотр Эрмитажа и 15-минутное выступление по радио и телевидению.

В Киеве президент возложит венок на могилу Неизвестного солдата, произнесет еще одну речь на телевидении и поприсутствует на концерте. По возвращении в Москву ему вручат в университете почетный диплом доктора наук. Он посетит художественную выставку, даст обед в честь Хрущева в Спасохаузе и 30 минут будет выступать по телевидению.

После всего этого он полетит в Иркутск и совершит путешествие на пароходе по Ангаре.

19 июня вылетит в Токио.

Эйзенхауэр просил Хрущева разрешить ему пользоваться личным самолетом для перелетов в Советском Союзе. Советский премьер ответил Томпсону, что это поставит его в трудное положение перед военными: они опасаются, что на самолете будут установлены секретные устройства для фотографирования советской территории.

Но некоторое время спустя Хрущев написал Эйзенхауэру, что ему удалось убедить военных дать согласие на использование американского самолета. Президент ответил: «Я очень благодарен за ваши усилия исполнить мою просьбу».

А тем временем на базе ВВС «Эндрюс» с согласия Эйзенхауэра его самолет ВВС-1 оснащался разведывательной аппаратурой. На крылья и фюзеляж приклепывались и приваривались камеры с высокоразрешаюшей оптикой. ЦРУ рассчитывало, что полет президента будет происходить над мостами, железными и шоссейными дорогами и другими интересующими США объектами на высоте в два раза ниже, чем летает У-2. Фотографии, сделанные с такой высоты, будут куда четче. Были встроены приспособления, которые могли тайно включать и выключать эти камеры.

Специальный помощник директора ЦРУ Ричард Биссел, который руководил Центром по проведению аэроразведки против СССР, позднее расскажет, что президент занял такую позицию: «Хорошо, если вы незаметно установите оборудование на мой самолет и получите то, что вы хотите. Но я думаю, он был против того, чтобы как-либо менять проложенный советскими навигаторами маршрут полета. Эйзенхауэр явно не хотел, чтобы кто-то мог подумать, что его путешествие имело какое-нибудь отношение к разведывательным целям».

Вот в такие игры играют во время визитов на высшем уровне.