Тысяча и один день Никиты Сергеевича

ЭПИЛОГ

… Много лет спустя мы бродили по лесу вдоль бесчисленных озер в окрестностях Стокгольма с профессором Корнельского университета Недом Лебоу и обсуждали события того далекого времени. Много загадок таит оно. Алогичен весь ход противоречивой истории тех лет.

— А что, если, — предположил Нед Лебоу, — Кеннеди и Хрущев на самом деле сговорились в Вене тайно от всех, даже от своих самых близких советников? Ведь есть же у вас в советском посольстве в Вене какой-нибудь двор?

— Есть, — ответил я, вспоминая маленький дворик, прилегающий к узорчатой православной церкви на Резнер-штрассе.

— Ну вот, пошли они погулять по этому дворику вдвоем и стали жаловаться друг другу, мол, жизни нет от военно-промышленного комплекса. Мы бы рады договориться о разоружении, но не позволяют военные, ни ваши, ни наши. Как бы их обуздать? И договорились. Давай устроим кризис, да такой, чтобы весь мир ахнул от ужаса и заткнул военным глотки. Ты, Никита, размещаешь вроде бы тайно от меня ракеты на Кубе. Я узнаю об этом и объявляю, что готов нанести по ним удар. Ты отвечаешь готовностью начать ядерную войну. Но оба мы знаем, что это лишь розыгрыш. Мы доводим дело до критической точки, понимая, что ни ты, ни я не перейдем через грань, за которой уже настоящая война. Весь мир в ужасе. Народы рыдают. Но мы в последнюю минуту находим разумный выход: ты убираешь ракеты с Кубы, а я — из Турции. Все ликуют, военным заткнули рот, и мы начинаем вместе возводить основание для наших новых отношений. Без угроз и без оружия. — И помолчав недолго, наблюдая за пролетавшими над озером лебедями, добавил: — Не правда ли, вот теперь концы с концами сходятся?

Я согласился с Недом, и мы дружно рассмеялись. Красивая получилась история. Чем не сюжет для фантастического детективного романа?

Хотя по логике здравого смысла это было бы, пожалуй, лучшим из всех возможных вариантов. Ибо от него выиграли бы все, и на Востоке, и на Западе.

… Убежден, что сам Хрущев на своей подмосковной даче не раз прокручивал в мыслях перипетии тех лет. Вспоминал тот злополучный день 7 апреля 1960 года, когда в Ореховой комнате Кремля поддался нажиму своих горе-соратников и отказался от политики разрядки.

Мог ли он тогда поступить иначе и пойти им наперекор, настоять на продолжении курса Кэмп-Дэвида, которому искренне был в тот момент привержен? Пожалуй, нет. Он позволил им себя убедить, потому что сам не был окончательно убежден в своей правоте. Марксизм, который он изучал не по Марксу, а по Сталину, прочно укоренился в его подкорке, и внутренний голос ему постоянно твердил, что империалистам верить нельзя, это волки, которые время от времени облачаются в овечью шкуру.

В своей двойственной политике Хрущев постоянно оглядывался назад, его постоянно мучили сомнения, а верно ли он сделал, открыв в стране эпоху «оттепели», как назвал ее Илья Эренбург? Не задушит ли джинн, выпущенный из бутылки, само социалистическое общество? «Мы были напуганы, — читаем в его воспоминаниях, — действительно напуганы. Мы боялись, что оттепель вызовет наводнение, которое не будем в состоянии контролировать и которое смоет, затопит нас… Оно выйдет из русла берегов советской реки и образует приливную волну, которая смоет все барьеры и подпорные стены нашего общества».

К тому же, чего греха таить, очень Никита Сергеевич любил власть, пусть еще хотя бы на несколько лет хотел продлить ее, а потому и не решался на слишком рискованное сопротивление ястребам из своего кремлевского окружения. Шел на компромиссы, которые в конечном счете не могли не обернуться поражением.

Не была готова в то время к восприятию общечеловеческого мышления и Америка. И было от чего: человека, который искренне протягивал ей руку, она воспринимала как могильщика, который хочет ее закопать, пропаганда усиленно поддерживала в американцах это убеждение.

Бывали отдельные проблески озарения у Эйзенхауэра, который, как и Хрущев, тоже искренне желал разрядить международную напряженность, пытался освободить мир от страха. Но, не будучи по природе бойцом, а главное, не чувствуя поддержки со стороны своей команды, он в политике нередко действовал, подыгрывая недругам Хрущева из партийной верхушки, армии и КГБ.

В этом ряду история с самолетом-шпионом У-2, которая им обоим подрезала крылья, была особенно неприятна. Хотя, конечно, и не сыграла решающей роли в дальнейшем развитии событий.

Понадобились еще десятилетия жестокой конфронтации и застоя, чтобы люди по ту и другую сторону осознали, что дальше так жить нельзя.