Тысяча и один день Никиты Сергеевича

ШПИОНАЖ

Как бы рассуждая вслух, президент высказал предположение: не стоит ли сделать на саммите очень простое заявление. Например, все знают, что шпионаж существовал всегда. Поэтому требование русских, чтобы мы отказались от шпионажа, зная, что мы сами жертвы их шпионажа, совершенно неприемлемо. При подходящих обстоятельствах он был бы готов объявить об отказе от дальнейших полетов У-2 в Россию.

В 16.30 Хрущев прибыл в резиденцию британского посла в Париже для встречи с Макмилланом. Как записал в своем дневнике премьер-министр, Хрущев в резких выражениях критиковал США, президента Эйзенхауэра, Пентагон, реакционные круги вообще. Он сказал, что его друг (с горечью снова и снова повторял эти слова Хрущев), его друг Эйзенхауэр предал его.

Как и де Голлю, Хрущев зачитал английскому премьеру шестистраничное заявление. Ситуация, в которую США поставили своими действиями Советский Союз, сказал он, исключает возможность нашего участия в саммите, если США не откажутся от объявленного ими намерения направлять свои самолеты в воздушное пространство Советского Союза.

Потом состоялся следующий диалог:

Макмиллан: Входит ли в ваши намерения встреча с президентом Эйзенхауэром, чтобы поговорить по этому вопросу?

Хрущев: Если Эйзенхауэр проявит интерес к такой встрече, я готов встретиться с ним.

Макмиллан: Не делали ли вы аналогичное заявление Эйзенхауэру?

Хрущев: Я не имел с ним встречи и потому не делал ему такого заявления. Если встречусь, то обязательно сделаю это. Наши действия — это естественная защитная реакция. Помню, еще в далеком детстве мы с мальчишками ловили птичек. Поймаешь воробья, держишь в руке, а он клюнуть норовит — защищается.

Макмиллан: Надо искать пути к преодолению возникших трудностей, чтобы приступить к работе.

К концу дня обстановка в Париже стала накаляться. В шесть часов вечера тройка западных лидеров снова собралась в Елисейском дворце, чтобы решить главный вопрос — что делать завтра, когда встретятся главы четырех великих держав.

Эйзенхауэр стал жаловаться, что Хрущев передал свой ультиматум не ему, а де Голлю и Макмиллану, но претензии предъявляет Соединенным Штатам. Почему он не обращается прямо к президенту?

— Конечно, — говорил президент, — история с У-2 страдает отсутствием вкуса и можно не соглашаться с тем, как она проводилась. Но я решился на этот шаг, потому что у США были трудности с разведданными. Но ни при каких обстоятельствах я не приду на встречу завтра с поднятыми руками и не стану клясться, что никогда больше мы не будем заниматься шпионажем. Я не собираюсь связывать руки правительству Соединенных Штатов на вечные времена ради единственной цели — спасения этой конференции.

Что же делать?

Макмиллан сказал, что положение требует предпринять что-нибудь для снятия напряженности. Возможно, Хрущев так непреклонен потому, что сам связан по рукам ястребами в Кремле. Тут все согласились, что его заявление, переданное де Голлю и Макмиллану, по всей видимости, было тщательно подготовлено в Москве. Но зачем тогда Хрущев вообще приехал в Париж?

Теперь беседа сконцентрировалась на том, что должен ответить Эйзенхауэр Хрущеву, если тот выступит утром с резким и агрессивным заявлением. Де Голль пожал плечами и бросил:

— Скажите ему — все занимаются шпионажем, и они в Советском Союзе тоже. Разумеется, вы не можете извиниться, но должны решить, как собираетесь уладить это дело. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть полезным, но не смогу открыто занять вашу сторону.

После долгой дискуссии все согласились, что поскольку обвинения Хрущева направлены против США, то председатель (президент де Голль) завтра утром начнет заседание с того, что предоставит слово Эйзенхауэру.

В общем, как записал Макмиллан в своем дневнике: «Французская точка зрения цинична, хотя и логична: с конференцией покончено. Американцы испытывают некоторые надежды и думают, что со стороны русских это в основном угрозы. Англичане считают, что конференция может быть спасена, если президент займет разумную линию и возьмет на себя обязательство не проводить больше полетов У-2».

Вечер 15 мая был тревожным. Хрущев ужинал в посольстве в окружении своей преданной свиты. Он все еще ждал, что Эйзенхауэр позвонит ему и предложит встречу. Но время клонилось к ночи, а звонка не было. Теперь Никиту Сергеевича интересовало только одно, что делают его «друзья» — Эйзенхауэр, Макмиллан и де Голль. Поэтому и дипломаты, и разведчики, как гончие псы, рыскали по Парижу. Конечно, они засекли все передвижения западных лидеров и их встречу в Елисейском дворце. Это было не такое уж трудное дело, о ней говорил весь Париж. Но вот что там обсуждалось и о чем договорились?

То ли у наших служб были хорошие контакты во французской столице, то ли логическим путем вычислили они возможные позиции западных лидеров, что в общем было не так уж сложно сделать, только информация, которую они докладывали Хрущеву, действительно была близка к тому, что происходило в Елисейском дворце и на рю де Иена. Поэтому Хрущев мрачнел и все больше укреплялся во мнении устроить завтра Западу форменный разнос.

Неожиданно предложил:

— А чтобы попугать их, давайте отодвинем на час начало завтрашней встречи. И шептаться мне с ними с глазу на глаз не о чем. Пусть вместе со мной поедут во дворец Малиновский и Громыко.

А в это время — было уже 8 часов 20 минут вечера — Эйзенхауэр спустился вниз в роскошные представительские помещения американского посла, который давал обед в его честь. Президент был в смокинге, и по его желанию все гости тоже надели этот, по выражению Хрущева, буржуазный наряд, а дамы — длинные вечерние платья. На обеде присутствовал и британский премьер Макмиллан. Ожидалось, что после обеда они уединятся и вдвоем еще раз попытаются найти выход из тупика. Но в 10 часов 15 минут президент сказал, что уже поздно, и пошел спать.

После полуночи команда из Парижа подняла американские вооруженные силы по боевой тревоге. По всему миру солдаты, моряки и летчики заняли свои боевые места. Объявление по обычному радио вблизи базы ВВС в местечке Лоури (штат Денвер) перепугало население: «Всем боевым летчикам Ф-101 и боевым летчикам Ф-102 — тревога третьей ступени! Горячий пирог-1 и горячий пирог-6 — собраться в Лоури немедленно».

В Вашингтоне репортеры пытались узнать, что случилось: не хотят ли генералы захватить власть, пока президент в Париже? А может быть, конфликт между Эйзенхауэром и Хрущевым поставил мир на грань войны? Будучи неподготовленным, пресс-бюро Пентагона не могло сказать ничего вразумительного.

Только позднее было объявлено, что проводятся военные учения. «Выбор времени для учения по замыслу был в том же ключе, что и посылка У-2 на его гиблую миссию за две недели до саммита», — писал Уолтер Липпман. И он был прав — здравым смыслом здесь не пахло.

16 мая, понедельник. Практически все главные герои этой драмы встали довольно рано в тот понедельник.

В 7.30 утра Хрущев в сопровождении посла Виноградова вышел из ворот посольства. С ним — только несколько охранников и кучка обеспокоенных французских жандармов. По улице Гренель они повернули к Сене. Никите Сергеевичу захотелось лично посмотреть, как живут французы и что продают в магазинах. Но так, чтобы без обмана и показухи, — сам хорошо знал, какие потемкинские деревни выстраиваются к приезду высокого гостя. А французы не обращали на советского премьера никакого внимания. В многочисленных кафе, которые попадались ему на пути, они не спеша пили кофе с круасанами. Многие спешили по своим делам.

Но вот небольшой супермаркет. Сюда — показал рукой Хрущев. Он вошел в магазин и громко сказал:

— Доброе утро, дамы и господа.

Потом прошелся вдоль полок, которые ломились от товаров. Покупателей было совсем мало, и очереди никакой.

— Зато цены высокие, — буркнул Хрущев.

Он вышел из магазина, потрепал отечески по голове попавшуюся под руку студентку и обратился к рабочему, копавшемуся в бетономешалке:

— Как жизнь?

Тот покосился на него и пробормотал нечто невразумительное, вроде того: шел бы ты своей дорогой и не мешал. Но Хрущеву перевели совсем другое.

Через сорок минут, довольный собой, он вернулся в посольство. За завтраком ему доложили, о чем пишут газеты. Прежде всего, разумеется, коммунистические, которые поддерживали твердую антиимпериалистическую позицию Советского Союза. А резидент КГБ шепнул Хрущеву, что английский премьер в восемь часов утра встретился с Эйзенхауэром.

Так оно и было. Макмиллан плохо спал в ту ночь и действительно появился в американской резиденции в восемь часов утра. Вдвоем с президентом они сели завтракать в маленькой столовой на верхнем этаже. В своем дневнике премьер записал: «Двое слуг-французов в перчатках подали набор совершенно невероятных блюд. Президент попробовал немного корнфлекса и (я думаю) несколько фиг, затем съел бифштекс и желе. Судьба была ко мне благосклонна, и я получил вареное яйцо».

За завтраком Эйзенхауэр сказал, что США не будут больше посылать свои самолеты-разведчики в Россию: очень скоро их функции смогут выполнять космические спутники.

Макмиллану такой поворот дела понравился. По его мнению, Хрущев больше всего был раздражен американскими заявлениями о намерении продолжать полеты У-2. Он полагал, что прояснение этой ситуации может оказаться чрезвычайно полезной в предстоящих дискуссиях с Хрущевым.

Тем не менее британскому премьеру показалось, что Эйзенхауэр пребывал в «депрессии и неопределенности». Он попробовал взбодрить его заверениями, что Англия не оставит Америку в беде, и они и дальше будут действовать вместе. «При этом слабый Эйзенхауэр, по-видимому, воспрянул духом, но все еще не знал, что делать».

Тут-то им и принесли первую плохую весть: Хрущев хочет, чтобы заседание началось в одиннадцать часов, а не в десять, как договаривались ранее. К тому же, это не будет встречей четырех лидеров с глазу на глаз в присутствии только переводчиков, Хрущев сообщал, что с ним приедут два советника. Из этого американский президент и британский премьер сделали совершенно правильный вывод: Хрущев намерен при свидетелях из своей свиты выдвинуть жесткие требования, которые позволят ему сообщить в Москву, что действовал он твердо и решительно.

После этого они принялись за проект заявления Эйзенхауэра при открытии встречи в верхах. Макмиллан прочитал его и посчитал слишком жестким. К тому же из него не было ясно, отказываются американцы от полетов над Советским Союзом или нет.

Начался спор. Постепенно комнату заполнили помощники Эйзенхауэра, которые тоже склонялись к мнению британского премьера. Президент, как вспоминает его сын, хотя и внимательно прислушивался ко всем высказанным идеям, но толку от этого, видимо, было мало. Макмиллан записал: «Была большая сумятица и небольшое разочарование. Я чувствовал, что американцы в сильном замешательстве. Однако в конце концов нужная фраза была согласована». Звучала она теперь так: «После недавнего инцидента эти полеты прекращены, и их не имеется в виду возобновлять». Довольный Макмиллан удалился.

Перед отъездом в Елисейский дворец в 10.30 Гертер направил в Вашингтон на имя Дилона следующую телеграмму: «Нарастающая информация свидетельствует о намерении Советского Союза, используя инцидент с У-2, сорвать конференцию сразу же по ее открытии. Пожалуйста, информируйте вице-президента. Сегодняшнее утреннее заседание, которое по требованию Хрущева превращено во встречу трех советников с каждой из сторон, а не одних глав с переводчиками, как планировалось, должно стать решающим».