Уйын Полоза. Книга первая

Глава 8 Поиски "Слова"

Ступня почернела, и от нее по икре до колена, и уже даже немного выше, потянулись черные, с зеленым оттенком нити, то ли гангрены, то ли другой какой гадости впрыснутой в рану болотной пиявкой. Кружилась голова, тошнило, руки тряслись и очень хотелось спать.

Ледяная вода подземной реки не давала отключиться, обжигая холодом кожу, но, когда путешествие закончилось, Максим выронил из рук авоську которую одной рукой прижимал к груди, как единственную в мире драгоценность, и ещё через несколько шагов, привёзшего его на остров Вакуля, сам кулем свалился с его спины. Даже стонать силы не осталось, он упал и тут же отключился, забывшись спасительным сном.

Радостно выскочившая встречать, Чукля, мгновенно поменяла счастливую улыбку на встревоженный оскал, и шипя нетерпением бросившись к Гвоздеву, начала срывать остатки окровавленной обуви, и разодранной штанины.

— Быстро одну пиявку сюда! — Рявкнула она на бледного, растерянного мужа. — Не спи, увалень. Парня вытягивать надо, еще немного и яд дойдет до основного тела, а там расползется по жилам, и тогда конец, не спасем героя. — Она впилась зубами в почерневшую воняющую гнилой плотью рану Художника, и начала отгрызать мертвое, черное, покрывающееся плесенью прямо на глазах мясо зубами, сплевывая в сторону, а когда появились первые признаки сукровицы, то прокусила себе запястье, и прижала его к омертвевшей стопе Максима. Дрожь пробежала по телу васы, она закатила глаза и застонала.

— Вот. — Подбежал Вакуль, неся на вытянутых, подрагивающих руках пиявку. — Принес.

— Прикладывай выше колена, туда, куда еще не добрался яд и кожа чистая. — Чукля приоткрыла затуманенные глаза. Голос ее прозвучал хрипло, а дыхание шипело из груди сдавленным стоном. — Как она вопьется зубами и начнет сосать, то гладь ей спину, и чеши голову. Чем сильнее она будет мурлыкать и урчать, тем лучше.

— Меня вообще-то тоже за бок тяпнули, могла бы и посмотреть. — Вакуль перебирал короткую шерстку присосавшейся к коже Максима болотной твари, которой оказалось покрыто тело пиявки, когда с нее осыпался высохший суглинок, и недовольно косился на жену.

— Вот только не надо меня сейчас ревновать. — Устало вздохнула Чукля, и вновь закрыла глаза. — Тем более к человеку. С тобой ничего не случится, в тебе не та кровь, а рана и сама собой в реке промылась, скоро покроется коркой и заживет, а вот этот парень, если не помочь, обязательно помрет. Так что не бурчи, и меня не нервируй, и так тяжело, боюсь сознание потеряю, всё-таки человеческая кровь, удивительная гадость, никакой совместимости с нашей, прямо чувствую, как жжет вены, представляю, что бы этот игрок ощущал, если бы не спал, врагу такого не пожелаешь.

Пиявка мурлыкала, урчала, и блаженно причмокивала, словно сосала леденец. Черные, с зеленью нитки отравы, под кожей Максима, соединившись с желтой кровью васы в тонкую полоску, тянулись к ее пасти, и исчезали там, не распространяясь дальше по телу. Они становились все светлее и светлее, теряя с каждой минутой цвет смерти.

— Вот чего никак не пойму. — Вакуль не отрываясь чесал твари голову. — Почему одна и таже пиявка может, и лечить, и убивать? Как-то это странно.

— Все зависит от ее настроения. — Не открывая глаз ответила Чукля. — Если она раздражена и зла, то впрыскивает яд, а когда довольна, и ей хорошо, то высасывает всю хворь.

— И откуда только тебе все это известно? Сколько вместе живем, а узнал о твоих талантах только теперь. — Усмехнулся васа.

— Бабка моя, еще только когда создавался Полозом Уйын, была сотворена для помощи людям, как задание. Они приходили к ней, кололи дрова, или еще чем помогали по хозяйству, а за это она их лечила. Тогда игроки часто болели, и умирали, и Змей не знал причины. Где-то ошибся при создании мира, недосмотрел в спешке. Сейчас, конечно, это исправлено, появились и среди игроков лекари, и бабка моя теперь на заслуженном отдыхе, за ненадобностью, но свои знания успела передать мне, пока я еще с тобой не связалась, и не осела в этом гиблом месте, вдали от всей родни.

— Какая ты у меня вся такая загадочная… — Хмыкнул Вакуль. — Как там кстати, наш пациент?

— Сам не видишь? Кожа почти очистилась. Опасности больше нет. Еще немного и вообще будет хорошо. Спать ему еще суток двое после этого. Пиявку на все время лечения надо оставить, пусть сосет и дальше хворь, мало ли какое обострение. Отвезешь парня к людям, ему тепло нужно и покой, а здесь оставлять нельзя, холодно и сыро. — Чукля открыла глаза. — Только аккуратнее вези, не лихачь. Знаю я тебя.

— А слово-то заветное, что дверь к Горному открывает, кому сказать? Нашему пациенту его сейчас не услышать, а задание он выполнил, нельзя без награды оставлять. Такое Полозом наказывается. — Задумался Вакуль, и почесал нос.

— Другу, тому, что на берегу остался скажешь, пусть сохранит в тайне от чужих ушей, и донесет слово нашему герою, конечно, когда тот очнется. Пусть это будет небольшое, но ответственное задание. В награду сапфир предложи. Дед тот, человек не богатый, согласится.

***

«Приснится же такое. Ну я и набрался вчера, глаз не разодрать. Надо бросать пить, а то свихнусь окончательно». — Гвоздева тошнило, во рту пустыня Сахара, но даже попить вставать не хочется. Лень опутала ватное тело, рук и ног их как бы и нет вовсе. Не чувствует спивающийся мужчина своих конечностей, как в общем-то и все остальное для него, словно чужое.

— Как он? — Вполне реальный, знакомый голос из совсем недавнего, бредового сна, прозвучал неожиданно, заставил вздрогнуть и открыть глаза.

Спиной к нему сидела черноволосая женщина, нет, скорее девушка, фигурка еще угловатая, не сформировавшаяся, а напротив нее стоял приснившейся, как казалось, совсем недавно, Угрюм.

«Это был вовсе не сон! — Осознание реальности пробило ознобом и покрыло тело Максима холодным потом. — Это все на самом деле! Это действительно параллельный мир Уйын, и у меня нет никакого похмелья, это от яда пиявки так скрутило. Но самочувствие уже лучше. Я очнулся. Что же тогда лежу тут поленом? Надо искать Настю! Надо идти к Горному! Но слово?.. Мне васа не сказал пароля от входа в подземелье!».

— Пить. — Пересушенные губы треснули, наполнив рот вкусом крови. Максим не услышал собственного голоса.

— О! Очнулся герой. — Глава поселения и Ирина, которой оказалась сидящая рядом девушка, одновременно склонились к его лицу. — Ты как? Жить будешь, или еще чуток поумираешь? Как у тебя с нашими совместными делами? Узнал, как убить менквов? — Угрюм выглядел довольным, и непонятно чему улыбался.

— Вакуль должен был сказать пароль от входа в пещеру, я его задание выполнил, пиявок наловил. Дайте же наконец попить. — Максим попытался подняться на локтях, но голова закружилась, и он вновь упал на подушку.

— Вам нельзя еще вставать, так Профессор сказал, а ему васа, который вас привез, а еще дедушка сказал, что ему слово доверили для вас сохранить, и что он никому другому его не скажет, но он куда-то пропал.

— Что за слово? Почему не знаю? — Угрюм с интересом посмотрел на девушку, но за нее ответил Художник:

— Пароль от дверей Горного. Найти надо срочно деда и привести сюда. Я думаю, Вакуль ему сказал, что говорить в пещере, что бы вход открылся, мне сообщить не смог, я в отключке валялся, вот и выбрал того, кого знал. — Максим еще раз безрезультатно попытался встать. — И сколько я уже вот так, в виде овоща?..

— Третий день сегодня. — Ответила Ирина, и перевела взгляд на Угрюма. — Вы не знаете, потому что в тот момент в лесу были. — Она почему-то покраснела, наверно потому, что осмелилась вмешаться в разговор, что раньше ей делать запрещалось, и жестоко наказывалось. — А Профессор никому, вроде бы, кроме меня не рассказывал. Говорил, что это великая тайна, и никому, кроме Максима, ее знать не надо.

— Ну да, не было меня в тот день, бегал посмотреть, сколько там менквов собралось. Что же, пойду поищу деда, да сюда приведу, времени на раскачку уже нет, твари почти подготовились, лыжи смазывают да, последнего ждут. — Он задумчиво вздохнул. — Может Профессор ваш перекусить в «Едальню» зашел, да там и задержался?.. Хотя чего ему там делать?.. Но кто его знает, что бывшему нищему на ум придет? Дедок тот болезный, теперь, с твоей помощью, Художник, разбогател. Выглядит так, что подходить боязно. Важный, глаза блестят, носом облака протыкает, может и учудить чего, с завышенной самооценки… — Рассмеялся Угрюм, и выскочил из дома.

— А что с этим чудищем делать? — Ирина брезгливо указала на ногу Максима, где счастливо мурлыкала пиявка.

— Оторви ее, и выкинь. — Вздохнул Максим. Думаю, хватит уже ей меня высасывать. Такое ощущение. Что силу выкачивает.

— Я боюсь, она мерзкая. — Передернулась брезгливостью Ирина.

— Ладно. — Махнул рукой Художник, я сам. — Он со стоном дотянулся до ноги, и оторвал пиявку от ступни. Та фыркнула, недоуменно посмотрела в лицо Максима маленькими, фасеточными зелеными глазками, и тут же заурчав удовольствием, уснула. Парень хотел кинуть ее в угол, но посмотрел на чисто вымытый пол, на появившиеся за короткое время, стулья, полочки, стол и мохнатый коврик у кровати, и передумал. — Есть банка какая-нибудь?

— Нет, но купить можно.Я у Касюни видела, она продаст, но тетка жадная, возьмет дорого. — Кивнула девушка, и вздохнула. — Я почти все, что вы хозяин оставили, потратила. Дом обустраивала, продукты купила… Вы не будете ругаться?

— Прекращай, во-первых «выкать», а во-вторых хозяином меня называть, ты свободный человек, и никому, кроме себя не принадлежишь, и ругаться мне не из-за чего. Ты все правильно сделала. Возьми у меня в кармане еще один рубин, и купи эту чертову банку, сохраним это болотное недоразумение, которое почему-то называют пиявкой, может пригодится еще для чего. — Устало махнул рукой Максим и покрывшись потом, упал на подушки.

Ирина убежала, и он остался один. Как только пиявку оторвали от ноги, силы медленно, начали наполнять тело. Художник осторожно поднялся на локтях, и преодолевая головокружение, сел на кровати. Он осмотрел собственное тело. Признаков смертельных травм нет, легкие, белесые, уже зажившие, многочисленные ниточки следов укусов тварей, и рваный, уродливый шрам на ступне, но уже практически заживший. Его раздели, оставили только трусы, остальное чисто выстиранное, выглаженное, аккуратно сложено на стуле. Он улыбнулся такой заботливости, и попытался встать, но голова еще сильнее закружилась, прыгнув тошнотой к горлу.

— Черт. — Выругался, поморщившись Максим. — Совсем сил нет. Надо приводить себя в порядок. — Он вздохнул, и пересилив себя все-таки смог подняться на ноги. Покачнулся, но устоял. В ступне боли не было, и это радовало.

Сначала медленно, потом все быстрее и интенсивнее, начал делать зарядку, разгоняя кровь. В первую очередь, неторопливо, размял руки, затем шею, и поясницу. Из прошлой, военной жизни, он помнил, что нельзя себя жалеть. Реабилитация после ранения, это в первую очередь работа, борьба с собственной ленью, через боль, и «не хочу», через стиснутые зубы к полному исцелению. Движение — жизнь, а лежание в кровати, это состояние перезревшего баклажана, жалкого ничтожества, ищущего хлопающими глазенками всеобщего сострадания, вымаливающего заботу.

Когда вернулась Ирина, то он уже интенсивно делал наклоны, касаясь пальцами деревянного пола, и приседал.

— Вам еще нельзя! — Всплеснула девушка руками, и подбежала, пытаясь его усадить назад на кровать.

— Тебя. — Поправил ее Максим. — Сказал же, что хватит уже «выкать», а на счет того: «Что можно, а что нельзя», то я уж это как-нибудь сам решу. Ты же не врач, чтобы давать мне советы, а уж тем более предписывать лечение.

— Извини. — Покраснела девушка.

— Нет, это ты меня извини. — Улыбнулся заискивающе, по-доброму Гвоздев, сообразив, что вспылил зря, и только что обидел человека, проявившего к нему заботу. — Окрысился понапрасну, а ты вон какая молодец, и дом обставила, и убралась, и одежду мне вычистила. Спасибо.

Ирина еще сильней покраснела:

— Эта сквалыга запросила целых два сапфира, за простую стекляшку. — Она поставила на стол трехлитровую банку. — Еще и сказала, что почти задаром отдала. — Девушка посмотрела на посапывающую на кровати пиявку. — Мог бы ее и на пол положить. Вон простынь слюной как уделала, не отстирать теперь. А она вообще поместится туда? — Она перевела взгляд с пиявки на стол.

— Не знаю. — Пожал плечами Михаил. — Не поместится, так выкину, аквариума ей тут вряд ли можно найти, да и, честно говоря, не знаю, нужна ли она вообще?

Пиявка, как не странно поместилась, втекла внутрь стекла, как ртуть, заполнив все пространство коричневой, волосатой массой, и даже не проснулась, пока ее туда то ли запихивали, то ли заливали.

— Там я лапши домашней наварила, на кухне на плите кастрюля стоит. Ты же наверняка есть хочешь. Третьи сутки голодный. — Встрепенулась Ирина. — Знаешь, а я ведь, до попадания сюда, совсем готовить не умела. Спортивные сборы, учеба, тренировки. — Она тяжело вздохнула, вспомнив дом. — Не до этого было, а тут, поработала в «Едальне», и научилась. Оказывается, это тоже интересно…

Суп оказался действительно вкусный. Тонкие ленточки лапши в курином, слегка желтоватом бульоне, с кружками расплавившегося жира на поверхности, ровные дольки картошки, и пережаренная с луком морковка, давали золотистый цвет.

Деревянная ложка стучала по дну глиняной тарелки, отправляя в рот уже вторую порцию подливаемой Ириной добавки. Максим, поглощённый столь приятным занятием, молчал, а девушка, все понимая, не приставала с ненужными сейчас разговорами, сидела напротив, улыбалась и смотрела как он аппетитно ест.

— Да у вас тут семейная идиллия, даже нарушать не хочется, а придется. — В дом ворвался взлохмаченный, запыхавшийся Угрюм. — Чувствую себя зеленым пацаном, а не солидным мужиком. — Выдохнул он. — Приятного аппетита кстати. Но позвольте вас потревожить, и оторвать от столь приятной работы. Профессора нигде нет, и никто не знает, где он.

— То есть как? — Максим с сожалением оторвался от тарелки и посмотрел на возбужденного гостя. — Может рыбу ловит? Он любитель посидеть с удочкой?

— Нет его там. Сам, лично сбегал. Нет нигде Профессора. Принес два дня назад тебя, как тряпку бросил на кровать, и пошел в «Едальню» обедать, угостился у Шашлыка, пивка выпил, и ушел. Больше его никто не видел. — Угрюм сел напротив.

— Чертовщина какая-то. — Нахмурился Гвоздев. — Вот где у меня уже эти таинственные исчезновения. — Он провел рукой по горлу. — Надо его срочно найти. Он слово знает, которое нам сейчас нужно. Может напился водки, и дрыхнет, где-нибудь в кустах?

— Может и так. — Задумался Угрюм. — Но я в это не верю. Во-первых, я запретил продавать хмельное в дневное время, а он пришел днем, во-вторых, не замечен был ранее Профессор в злоупотреблении. Мог, конечно, выпить, когда финансы позволяли, но так, чтобы упасть, и себя не помнить… — Он поднялся. — Нет, не было такого с ним раньше. Давай, заканчивай с обедом, я смотрю, ты уже на ноги встал, и судя по тому, как веслом (ложкой) орудуешь, вполне здоров. Идем дедулю нашего искать.

Начать решили с «Едальни». Ведь именно после ее посещения, и пропал Профессор, и именно Шашлык видел деда последним.

Хозяин местной забегаловки встретил посетителей, пряча глаза, и с заискивающей улыбкой. День только — только вступал в свои права, и потому он предложил позавтракать, обещая удивительного вкуса блинчики со сметаной, или с медом, на выбор, и чай с чабрецом.

То, что дальше произошло, Максим никак не ожидал увидеть, и потому был не готов к такому развитию событий.

Хозяин поселения довольно мило улыбнулся хозяину «Едальни», и вдруг резко, без замаха, коротким джебом (прямой удар) вогнал ему кулак в арбузное пузо. Тот хрюкнул вырвавшимся из горла воздухом, согнулся побледнев, затем побагровел, а Угрюм в этот момент, не дав ему очухаться, ухватил за ворот, и словно тряпичную куклу швырнул в угол, где тот растянулся на полу. Неторопливо подошел, наступил на грудь грязным сапогом, с прилипшими кусками глины, и направил пистолет в лоб:

— Мне тут Художник квест нарисовал, Профессора найти. — Он все так же мило улыбался. — И знаешь, ему кажется, что ты причастен к пропаже. Наверно ему уверенности придает твое бывшее знакомство с Бакланом, и притаившаяся злость на твою причастность к дуэли. Убить ведь парня хотели, а хабар поделить? Колись гнида! У нас в Уйыне такое не прощается, за такое свинцом между глаз платят. Как ты думаешь, разрешить вам подуэлится? Ты, по-моему, зажился в этом красивом мире? Пора на покой.

— Я не виноват. — Шашлык стал белее снега, а голос сорвался в хриплый писк. — Это все Баклан. Я не причем… Он новичка богатого увидел, и хотел поживится…

— Ты всегда не причем. — Сощурился, не переставая улыбаться Угрюм. — Но от твоего: «Не причём», дерьмом за версту несет. Так и прет нечистотами.

— Клянусь, не при делах я. — Уже едва не плакал Шашлык. — Это все Баклан… Он задумал Художника упокоить, а хабар забрать. Зачем пацан богатством светил?.. Сам виноват.

— А Профессора куда дел? Или скажешь, что тоже не причем? — Хозяин Сытухи вдруг перестал улыбаться, и сверкнув гневом в глазах, рявкнул. — Куда Скрипуху дел, боров? Считаю до одного. Раз!

Палец Угрюма потянул спусковой крючок, и курок медленно начал отползать назад. Шашлык, поскуливая заперебирал ногами отползая задом, пока не уперся в стенку спиной, поднял полные слез и мольбы глаза:

— Не надо!..

— Это не ответ. — Грохнул выстрел.