В боях за Молдавию. Книга 3

М. Бакалинский, капитан медицинской службы запаса НА КРУТОМ ДНЕСТРОВСКОМ БЕРЕГУ

Моей давней мечтой было в День Победы побывать на бывшем поле сражения, там, где мои боевые друзья по 416-й стрелковой дивизии стояли насмерть, защищая небольшой участок местности на правом берегу Днестра от наседавших фашистов. Мне хотелось побывать там вместе с фронтовыми товарищами, вспомнить все, что нам пришлось испытать и пережить на этой «малой» земле. Я списался с одним из моих однополчан санинструктором второго батальона 1373-го полка Володей Руденко. Он выразил свое согласие встретиться и вскоре приехал в Молдавию.

И вот мы с ним идем по высокому правому берегу реки у села Шерпены. То в одном, то в другом месте появляются следы заросших траншей, засыпанные ходы сообщений, покрытые бурьяном бомбовые и снарядные воронки. На месте искалеченной войной красавицы рощи бойко шумит молодой сад местного колхоза. Внизу причудливо вьется Днестр.

Мы глядим на бывшее поле боя:

— А помнишь?

— Помню…

— А помнишь?

— Помню…

И перед нашими глазами встают незабываемые дни лета 1944 года.

…Хотя и родился я в селе на Винничине, жизнь моя неразрывно связана с Молдавией. Сначала, в 1939 году, служил пулеметчиком в городе Тирасполе, потом принимал участие в освобождении Бессарабии. Великая Отечественная война застала меня на пути в Буджакскую степь, где дислоцировалась наша воинская часть. И уж поистине неисповедимые пути солдата снова привели меня на берега седого Днестра.

Нашей 416-й стрелковой Таганрогской Краснознаменной ордена Суворова дивизии, освобождавшей город Одессу, был дан отдых, после которого она была переброшена в район населенных пунктов Ташлык и Бутор, расположенных против правобережного молдавского села Шерпены.

В одну из душных майских ночей наш 1373-й стрелковый полк, в котором я служил командиром санитарного взвода батальона, прибыл к месту назначения. Подразделения замаскировались в прибрежных зарослях садов и рощ. Днем мы отдыхали, а едва стемнело, два наших стрелковых батальона переправились по наплавному мосту, сделанному из бочек, на правый берег на знаменитый Шерпенский плацдарм, чтобы сменить оборонявшиеся там части.

На рассвете следующего дня гвардейцы тепло простились с нами, пожелали всем нам крепко бить фашистов и скрытно покинули позиции.

Плацдарм был маленький. Растянутый на полтора километра по гребню высокого прибрежного холма, он левым флангом проходил по восточной окраине разрушенных Шерпен, а правым загибал по крутому склону и упирался в русло Днестра.

Батальоны приняли оборону и занялись привычными в таких случаях делами: углубляли траншеи и ходы сообщений, поправляли разрушенные стрелковые ячейки и пулеметные гнезда, вели усиленное наблюдение за противником…

Санитарный взвод второго стрелкового батальона, которым я в то время командовал, занял переданную нам гвардейским офицерам просторную землянку, находившуюся в полутораста метрах от первой траншеи. Санитары Володя Руденко и Митя Чернявский быстро перенесли имущество санвзвода, сложили личные вещи, застелили замляные нары добытым где-то свежим луговым сеном, заправили плащ-палаткой — получилась отменная фронтовая постель. Руденко умудрился смастерить даже что-то похожее на подушку, завернув в кусок марли охапку душистого сена. Сделали полог от комаров.

Потекли тяжелые фронтовые будни на простреливаемом насквозь плацдарме. Стоило немецким наблюдателям заметить в нашем расположении малейшее движение, как фашисты тотчас начинали обстрел. Приходилось приспосабливаться к новым условиям жизни на «малой» земле. А работы хватало. Перевязывали и отправляли в тыл за Днестр раненых, следили за доброкачественным приготовлением пищи и санитарным состоянием бойцов, лечили легко раненых и проводили с бойцами беседы на медицинские темы. Не имея на плацдарме бани, спускались вечерами мыться в Днестре. Иные смельчаки и днем плескались у берега реки. Большую помощь оказывал мне в поддержании личной гигиены бойцов внештатный батальонный парикмахер боец Хмыз. Постричься или побриться у него было для бойца маленьким праздником. Прирожденный юморист и затейник, весельчак и плясун, никогда не унывавший Хмыз усаживал клиента в траншее и, рассыпая направо и налево шутки, анекдоты и побасенки, мастерски делал свое дело, а ждавшие своей очереди бойцы покатывались от хохота.

Тут же спешил куда-то вечно занятый старшина шестой роты Семен Гуля. Заботливый и одновременно храбрый, Семен Гуля являл собой образец настоящего воина.

Почти все свое время проводил на передовой любимец солдат высокий худой замполит нашего батальона майор Гаджиев. Человек большой храбрости, коммунист ленинской закалки, делавший Октябрьскую революцию совместно с бакинскими комиссарами, майор Гаджиев словом и личным примером вдохновлял бойцов на ратные подвиги. Никогда не видел я его одиноким. Всегда он находился в окружении бойцов и сержантов, с которыми вел задушевные беседы. И тянулись к нему защитники плацдарма, как тянутся к солнышку подсолнухи.

С такими людьми легче переносить фронтовые невзгоды. В свободное время приходилось проводить занятия с санинструкторами. Много пришлось поработать с молодыми солдатами Володей Руденко и Митей Чернявским, только что назначенным на должность санинструктора.

Учитывая специфику плацдарма, который простреливался пулеметным огнем во всех направлениях, мы долго мозговали над тем, как выносить раненых по ходам сообщений. Стандартные носилки для этого не подходили. Поначалу Чернявский и Руденко, пренебрегая опасностью, доставляли раненых на медпункт поверху. При вспышке осветительной ракеты они ставили носилки с раненым бойцом на землю и сами падали рядом. Пришлось запретить им рисковать. И тогда санинструкторы, помозговав, переделали носилки, на которых стало возможно переносить раненых в полулежачем положении по ходу сообщения.

Как-то к нам в гости заглянул командир шестой стрелковой роты старший лейтенант Бердышев.

— О! — воскликнул он, — вы неплохо устроились!

— А что?

— Не землянка, а королевский дворец.

— У тебя, наверное, лучше, и ты решил подначить нас.

— Нет, Миша, я серьезно говорю. Молодцы.

— Ладно, коли понравилось у нас, присаживайся, гостем будешь. А коли ты гость, то с меня причитается, — и я налил ему фронтовые сто грамм. Выпил и сам.

— А знаешь, Миша, — рассказывал Бердышев, — мой писарь утверждает, что сегодня снова уложил фрица. Это уже третий на его счету. Ежедневно охотится за ними.

У ротного писаря Саши Еременко были свои личные счеты с фашистами. За три года оккупации он и его семья насмотрелись и натерпелись такого, что до самой смерти не забудется. Встретив у родного села передовые части наших войск, ушел с ними мстить врагу за угнанных в рабство сестер, за повешенных фашистами братьев.

Меткий стрелок, он еще в ходе предыдущих боев добыл снайперскую винтовку и теперь не расставался с ней ни на минуту. Задолго до рассвета выползал из траншеи, забирался по нейтральной полосе в глубокую снарядную воронку, укрытую буйными виноградными лозами, и замирал. Медленно тянулись томительные минуты ожидания. За Днестром загорался рассвет. Полыхала заря. Немцы покидали боевое охранение и уходили по глубокому ходу сообщения в основную траншею. В оптический прицел снайперской винтовки было хорошо видно, как вытряхивали одеяла немцы, как они по-одному входили в блиндаж спать. Последнего Саша брал на мушку. Хлопал выстрел, и фашист оседал на дно траншеи. Ни одинокий хлопок выстрела, ни «задержавшийся» фашист не вызывали у немцев тревоги. И когда командованию понадобился «язык», Еременко доказал, что брать его следует только на участке шестой роты и по давно выношенному писарем плану.

А до того на плацдарме произошло событие, которое до глубины души потрясло нас.

На рассвете третьего дня в землянку санвзвода вошли полковые разведчики. Не успел я в сумерках разглядеть вошедших, как они положили мне на руки грудного ребенка, завернутого в теплую молдавскую шаль. Тут же они рассказали историю.

Ночью разведчики возвращались из вражеского тыла. Яркая вспышка немецкой осветительной ракеты застигла их на середине нейтральной полосы. Падая, разведчики скатились в глубокую воронку, на дне которой лежала мертвая женщина, прижимавшая к груди сына. Ребенок с плачем сосал холодную грудь матери.

Видно, не выдержав издевательств врага, молодая мать решила перейти на нашу сторону. Боясь, чтобы ребенок своим криком не обнаружил их преждевременно, она умышленно не кормила его перед выходом в дорогу. Завернувшись в темную шаль, мать дала ребенку грудь и тихо проскользнула через вражеские позиции. При очередной вспышке ракеты немцы, видно заметили ее и открыли огонь. Тяжело раненная женщина, спасая ребенка, нашла в себе силы укрыться с ним в глубокой бомбовой воронке.

Руденко и Чернявский поклялись отомстить врагу за оставшегося сиротой ребенка.

И вот наступила июльская ночь, наполненная бесконечными трелями степных сверчков, таинственными шорохами, мертвым светом ракет и редкими выстрелами. Бойцы шестой роты, среди которых были и мои санитары, вышли на исходный рубеж. Командир роты Бердышев подал команду, и Еременко первым перемахнул бруствер. За ним двинулись остальные. Ползли медленно, стараясь не обнаружить себя прежде времени. Выпавшая ночью роса скрадывала шорохи ползущих бойцов…

Прошло немного времени, и в немецких траншеях раздался взрыв. Это Еременко бросил в немецкий блиндаж противотанковую гранату. Взрыв был сигналом атаки. Грянуло солдат «ура», затрещали автоматы и пулеметы, в противника полетели ручные гранаты. Завязалась кровавая схватка.

Не жалея сил трудились Руденко и Чернявский, вынося с поля боя раненых. Вот они доставили на медпункт тяжелораненого санинструктора Касимова. Пуля прошла брюшную полость напролет. Такие трудно и редко выживают. Но Касимов через месяц вернулся в свою часть. Во время операции выяснилось, что он, если можно так выразиться, ранен удачно: пуля не затронула ни одного органа в брюшной полости. Это был в моей медицинской практике единственный случай такого ранения.

Вслед за Касимовым я оказал первую помощь раненному в руку старшему лейтенанту Бердышеву. Не успел проститься с уходящим к берегу Днестра командиром роты, как Руденко и Чернявский доставили начальника штаба полка майора Глазкова.

— Снова я к тебе, — говорит истекающий кровью офицер.

— Раз ко мне, значит, все будет в порядке, — успокаивая его, оказываю помощь.

Первый раз я оказал майору Глазкову помощь, когда он был ранен на моих глазах в степях под Николаевым. После лечения в госпитале он вернулся в наш полк и продолжал службу. И вот второе ранение, и снова я ему оказываю помощь. Но не дожил майор до Дня Победы. Уже в Германии, под городом Кюстрином, был он смертельно ранен немецким снайпером и скончался у меня на руках. Жизнерадостный человек, умница, который, кажется, родился для военной службы, — таким навсегда остался в моей памяти майор Глазков.

А наши замечательные санинструкторы Оля Абрикосова и Нина Ловченко (теперь по мужу Терехина)! Наравне с мужчинами делили они и радости победы, и горечь потерь на нашем маленьком плацдарме. За время этой маленькой боевой операции они вынесли больше десятка раненых с поля боя.

За подвиг, совершенный в разведке боем, Александр Еременко был награжден орденом Славы III степени, а к концу войны стал полным кавалером этого солдатского ордена.

А пехотинцы, развивая первоначальный успех, заняли всю первую траншею противника и стали закрепляться в ней. Не ожидавшие такой дерзости от наших солдат, немцы только через некоторое время оправились и бросились в контратаку. Но им так и не удалось потеснить наши войска. Покинули мы занятые траншеи только 23 августа, когда перешли в решительное наступление по всему фронту. Этот день навсегда запомнился мне и моим фронтовым побратимам. Ни до того, ни после не видел я такого тревожно-торжественного восхода солнца над Днестром, как в тот день. Оно словно освещало нам путь к победе над врагом.

Не выдерживая наших ударов, противник отступал, прикрываясь арьергардными заслонами. То в одном, то в другом месте вспыхивали скоротечные схватки. К вечеру наш полк освободил село Бубуечи. Было захвачено много пленных и богатые трофеи.

Бубуечские крестьяне как родных братьев встречали воинов-освободителей.

После короткого отдыха, уже в вечерних сумерках полк продолжал наступление. Перерезав железную дорогу, наши стрелковые батальоны завязали бои за южную окраину Кишинева. Над городом клубились багровые дымы пожаров, взлетали сотни сигнальных ракет. Уже к полуночи полк выбил немцев с территории бывшего училища виноделия и виноградарства. К рассвету Кишинев был освобожден.

Утром наш полк двинулся походным порядком через город.

Радостными улыбками, живыми цветами, хлебом-солью встречали нас жители столицы.

Но подойдя к разрушенному вокзалу, я невольно перенесся мыслями на три с лишним года назад.

…Приближалась первая годовщина образования Молдавской ССР. Поезд, в котором я возвращался из отпуска, медленно подходил к кишиневскому вокзалу. Покинув душный вагон, я подошел к расписанию: поезд на юг, где располагался наш полк, уходил только на следующее утро.

Я направился в город. Был субботний вечер, и принаряженные кишиневцы заполняли тротуары, парки. Город жил мирной жизнью, но меня удивило и насторожило уличное освещение: фонари горели синим светом, окна домов были зашторены. Почему-то вспомнилось, как перед отъездом в отпуск над расположением нашей части кружили два немецких самолета. В воздухе пахло войной.

Короткая июньская ночь пролетела незаметно. Кажется, и не спал, а уже забрезжил рассвет. Вдруг послышался тяжелый рокот авиационных моторов, затем леденящий душу вой бомб, раскатистые взрывы. Падали убитые, кричали раненые. На станцию поступали сообщения одно тревожнее другого. Только после обеда удалось мне добраться до своего медсанбата…

И вот я волею военной судьбы вновь прохожу по разрушенному врагами городу и улыбаюсь веселым жителям молдавской столицы, для которых этот день навсегда стал светлым праздником освобождения от ига фашизма.

…Вот о чем вспомнилось нам на крутом днестровском берегу у древнего молдавского села Шерпены.

А вокруг нас буйно цвела навсегда свободная земля, за которую мои боевые побратимы пролили свою горячую кровь и отдали молодые жизни.