В боях за Молдавию. Книга 3

И. Драченко, Герой Советского Союза, капитан в отставке ШТУРМОВИКИ

Село Большая Севастьяновка на Киевщине утопает в зелени садов. Белые хаты с цветными ставнями и соломенными крышами окружены хороводом из вишен, черешен, а рядом в открытое окно протягивает свои пахучие ветви куст сирени.

Майское солнце приносит в деревню радость школьных каникул. А в это время у ребят много забот и неотложных дел…

Однажды ночью вдвоем с другом решили пойти ловить рыбу. Буг — река спокойная, тихая. Но вдруг звезды померкли, луна спряталась за тучи. Ивы зашелестели листочками, наклонились к воде. Ярко вспыхнула молния, за ней вторая, третья и где-то вдали ударили раскаты грома.

Хлынул дождь, который погодя превратился в ливень. Остров, на котором мы расположились, начало заливать вздувшейся рекой. Друг мой сильно перепугался. Ловля рыбы могла закончиться плачевно, тогда я бросился в бурлящий поток и поплыл к берегу, а там, сев в лодку, перевез друга на сушу.

Эта ночь оставила глубокий след в сердце. Бессознательно, но на всю жизнь я усвоил золотое правило: не теряться и не отступать. Этим побеждают!

Когда мне исполнилось двенадцать лет, семья наша переехала в город, здесь я кончил семь классов. Легко, с радостью постигал физику, геометрию, любил стихи, особенно Лермонтова и Шевченко.

Отец работал комендантом в военных лагерях, и мне приходилось довольно часто путешествовать. Я поступил в Ленинградскую специальную школу. В эти годы молодая советская авиация одерживала одну победу за другой. Советские летчики совершали дальные перелеты, отважно устремлялись в холодные просторы Арктики, помогали осваивать таежные и заполярные просторы Родины.

Подвиги советских авиаторов заставили весь мир заговорить о нашей Родине, как о могучей воздушной державе. В это же время выходит на экраны страны полюбившийся молодежи фильм о советских летчиках «Истребители».

Этот фильм оставил в моей душе много потаенного, незабываемого, и я твердо решил стать военным летчиком. В сентябре 1940 года, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я становлюсь курсантом 1-го ленинградского летного аэроклуба — моя мечта сбылась. Летное мастерство мне давалось с большим трудом, а поэтому я впитывал все то, чему учили преподаватели, вчитывался в учебники по теории аэродинамики, знакомился с историей авиации. Учеба в классах, упражнения на аэродроме с каждым днем все усложнялись. Меня избрали старшиной отряда. Скоро наступил день экзаменов на летную зрелость. Как и все, я много волновался. Около темнозеленых самолетов суетились люди. Они проверяли рули управления, внимательно осматривали каждую деталь.

— Подготовиться к полету! — раздалась команда.

Я внимательно осмотрел самолет, проверил давление в пневмотопках, амортизаторы…

В кабине учебного самолета летчик-инструктор Владимир Михайлов и я — курсант. Оба связаны двусторонним телефоном.

Самолет устремился вперед. Ветер бьет в лицо. Оторвавшись от земли, самолет плавно набирает высоту, во мне все поет от радости и счастья, что моя мечта сбылась, я в воздухе.

…Через несколько минут я снова взлетаю, но уже один. Ноги крепко прижаты к педалям. Руки свободно лежат на рычагах управления.

Самолет набрал высоту и сделал левый разворот. Комиссия в составе семи военных летчиков внимательно следила за моим полетом. Я шел по прямоугольному маршруту, четко выполняя развороты в положенных местах. Выполнен пятый разворот.

Машина с приглушенным шумом снижалась над аэродромом, прошла посадочный знак и, мягко коснувшись земли, покатилась по летному полю. Начальник аэроклуба, выслушав доклад, крепко пожал мне руку. Все экзамены я сдал на отлично.

С группой других выпускников я 28 мая 1941 года попадаю в военное летное училище.

А через несколько дней в моей жизни произошло самое яркое событие — мы дали торжественную клятву на верность Родине, приняли присягу.

Начались напряженные учебные будни. Регулярные теоретические занятия в классах сменялись полетами на «Р-5», «СБ», «УТ-2», «ПЕ-2».

Я думал, что самое трудное уже позади, в небо дорогу проложил, с нее теперь меня не сбить. Но как этого было для меня мало. Нет, не закончилась кропотливая работа над собой, я еще больше стремился овладеть глубокими знаниями, опытом, воспитывал в себе необходимые летчику качества. Много занимался и спортом, который всегда приходил мне на помощь в мои трудные минуты жизни.

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Наше училище переводится. Занятия в училище пошли ускоренным темпом.

Однажды начальник училища полковник Огольцов (ныне маршал Советского Союза) сказал мне:

— Учитесь, овладевайте авиационной наукой, дерзайте. Вы летчик по призванию, по влечению сердца.

Летчики, приезжавшие в училище с фронтов бередили наши сердца рассказами о воздушных боях. Чем смелее и решительней ведет себя летчик в бою, тем ближе к нему победа. — И опять рапорты посыпались к начальнику училища, но даже после окончания учебы меня назначают летчиком-инструктором.

Лишь в мае 1943 года нас отправляют в распоряжение военного округа, откуда я сразу же был направлен на авиационный завод летчиком-испытателем.

Но и теперь меня не покидает мысль о фронте. Так проходит несколько дней.

В это время в действующую армию перегоняли «ИЛ-2».

Получать технику прибыл «покупатель» командир 66-го авиационного полка Шундриков. Он также отбирал и летчиков. В этот момент я вместе с Николаем Кирток (ныне полковник, Герой Советского Союза) подошли с рапортом об отправке нас на фронт вместе с самолетами. Полковник Шундриков согласился взять в свою летную часть.

Первый боевой вылет был сделан мною в начале августа 1943 года. Летели на штурмовку скоплений пехоты и боевой техники восточнее города Белграда. Приходилось мне раньше не раз бывать в этом городе. И перед глазами вставали красивые чистые улицы, по которым сейчас ходят фашисты. Но нет, не ходить захватчикам по этой земле!

И теперь, слившись с машиной воедино, взмыл в голубое небо. Через 20 минут полета Николай Кирток передал по радио, что идет в атаку на танковую колонну гитлеровцев. Самолеты резко вошли в пике. Засвистели бомбы, ударили скорострельные пушки и пулеметы. Внизу запылали костры из горящих немецких бронетранспортеров и танков. Сбросив бомбы и почти расстреляв все боеприпасы, окрыленные успехом летели назад молодые летчики, впервые начавшие мстить врагу.

14 августа в 18 часов вылетели бомбить скопления танков по дороге на Харьков. Группа штурмовиков «ИЛ-2» в количестве 18 самолетов с 10 истребителями прикрытия вылетела в район Валки — Мерефа. А прикрывали истребители «ЯК-1» под командованием подполковника Меркущева. Ярко светило солнце, а внизу дымилась земля, столбы взрывов подымали тучи пыли. Знойный август плыл по степи. При переходе линии фронта немцы открыли ураганный зенитный огонь… Страшное, смертельное поле. Не каждому суждено его перейти. Слышим, басит ведущий: «За мной!» Подтягиваемся, а потом по команде бросаем машины в атаку. Внизу задымились разбитые и исковерканные бронетранспортеры и танки. Сделали еще захода три — зенитки притихли. Думаем — не к добру. И точно, видим: на нас несется целая орава «мессеров». Завязался жестокий воздушный бой. Мой самолет был в шестерке командира полка Лавриненко. Быстро перестроились в круг, начали отражать остервенелые атаки фашистских летчиков. Вижу на комполка насели. Бросаю свою «семерку» прямо в лоб фашисту и собой загораживаю самолет командира. Жму на гашетки и «мессер» мгновенно вспыхивает. Тут же рубаю консолью другого фашистского аса. Мой самолет загорается, но я, продолжая бой, отваливаю в сторону. Командир полка показал крыльями и передал по радио:

— Домой!

Над линией фронта ожесточенно и беспорядочно палили по уходившим советским штурмовикам немецкие зенитчики. Вновь из-за облаков выскочили «мессеры». Они коршунами окружили машины советских летчиков. Лишенные прикрытия советских истребителей летчики-штурмовики мужественно отбивали яростные атаки немцев. Загорелись и пошли к земле два «ИЛа», громкие взрывы похоронили храбрых воинов.

Но вот вспыхнули и рухнули на землю один за другим два мессершмитта. Возле Александровки мой самолет резко вздрагивает, снаряды рвутся в кабине, появилось пламя. Громадным усилием воли я выровнял перешедший в штопор самолет. Перед глазами поплыли круги…

…Очнулся я в военно-полевом госпитале в Полтаве. В комнате, где я находился, лежало восемь тяжело раненных летчиков. Это был немецкий лагерь для военнопленных. Я очнулся от сильной боли в позвоночнике и голове. Очень болела и левая нога. В палате стояла гробовая тишина.

Через час в палату вошли немцы, одетые в белые халаты. Один из них на чистом русском языке начал задавать вопросы, но я, как и другие советские летчики, упорно молчал.

Потом к моей кровати подошел другой немец и заговорил на украинском языке, приглашая меня во власовскую армию. Это продолжалось несколько дней подряд, но никто из советских летчиков не изменил своей Родине. Молчание мужественно переносящих страдания, израненных людей взбесило гитлеровцев. Раненых летчиков сбросили с кроватей и жестоко избили, посрывали бинты.

Ночью несколько человек в палате умерло, так и не попросив у фашистов пощады. А наутро всех, которые хоть немного передвигались, повели на казнь.

Последний раз потребовали подписать документ о переходе во власовскую армию. Гробовое молчание встретило слова фашиста. Автоматная очередь рванула воздух, рядом со мной упали, сраженные выстрелами раненые летчики. Потом эсэсовцы зажгли барак бутылками с горючей смесью, бросив в огонь и трупы убитых. Но из горящего барака не раздались крики о пощаде. Коммунисты умирали как герои.

…Долго мучился я в лагере для военнопленных. Родная мать не признала бы во мне своего Ванюшу. Изможденный, худой, я еле передвигал ноги, а по ночам мучили незаживающие раны, которые начинали гноиться.

Страшно мучил и голод. А немцы каждый день вызывают на допрос, вербуют для службы в армию предателей Родины.

Однажды меня, раненого, привели в палату. Здесь все сверкало чистотой, чувствовалась рука русского врача, который пытался хоть как-нибудь облегчить страдания советских воинов.

Эсэсовцы силой уложили меня на операционный стол, немецкий врач сделал мне укол в правую руку. Через некоторое время приятная усталость разлилась теплой волной по всему телу. Я крепко уснул. А гитлеровские изверги в этот момент и вырезали мне правый глаз. Очнулся я от страшной боли. Жизнь потеряла для меня всякий смысл, хотелось скорее умереть.

Но чудовищная гибель соратников по оружию придавала мне энергию и силу, звала к расплате. И я жил, терпя невыносимые физические и душевные муки.

Разыскал патриотов, которые создали в лагере подпольную организацию. Началась подготовка к побегу. А тут еще немцы забросили в лагерь своего агента, который подбивал военнопленных к побегу, пытаясь напасть на след подпольной организации. Но все попытки его оказывались тщетными. Правда, он «организовал» побег 20 военнопленных, которые вскоре были пойманы недалеко от лагеря и повешены на телеграфных столбах в Полтаве.

Мысль о побеге ни на минуту не покидала меня. И такой случай вскоре представился для многих военнопленных.

Стояла сырая осенняя ночь. Глухо завывал ветер, пронизывая барак насквозь. Под ударами осеннего ветра скрипели деревянные стены ветхих бараков. Кругом обманчивая тишина.

Только прожектора на вышках осторожно рыскали по темным закоулкам грязного лагеря.

Ночью раздалась сирена. В ворота лагеря въезжали машины. Большинство пленных посадили на машины, и они двинулись в сторону Кременчуга. Кто-то сказал: «В крематорий». Раскисшим от непогоды шляхом эшелон смерти выехал в поле. Не видать ни зги.

В дороге созрел смелый план действий. В кузове с 30 советскими военнопленными сидел вооруженный автоматом полицай. В кабине рядом с шофером еще один. Машины шли с потушенными фарами. Дождь, словно сетка, висел в воздухе, машины начали буксовать. Когда однажды очень сильно тряхнуло машину на ухабе, пятеро военнопленных, самые сильные из всех, навалились на полицая и задушили его. Выбросив труп в грязь, мы с товарищами выбрались из машины. Быстро достигли спасительного леса. Ушла вся пятерка, которая убила полицая. Когда все собрались, разбились на две группы.

Мы вместе с Сашком и Виктором поспешили на восток: ночь длинная, а путь далек, нужно спешить. Редко доводилось нам ночевать под крышей. Голодные, изможденные, с воспаленными ранами, брели мы на восток. Саше стало совсем плохо. У него началась гангрена.

— Хватит, хлопцы, со мной мучиться. Идите сами. А я тут…

Но мы вдвоем с Виктором несли его. Так на руках и умер. Вырыли могилу между двух берез, и остался Сашко под незнакомыми звездами. А вскоре темной ночью отстал и Виктор.

А я один шел больше по ночам. Был доволен, если забирался в заброшенный сарай или старую скирду, питался овощами с огородов, ягодами в лесах. Иногда усталый до изнеможения, голодный и продрогший, я падал в грязь, и, казалось, не было такой силы, которая могла бы меня поднять. Но я всегда помнил, что на фронтах Великой Отечественной войны в ожесточенных беспрерывных боях решаются судьбы нашей великой Родины, судьбы славного советского народа…

С мыслью о Родине, истекая кровью, падая от истощения, я полз, шагал навстречу русским голосам, звуки которых заставляли меня плакать от радости.

Меня встретили наши разведчики и доставили в штаб. Врачи окружили меня вниманием и заботой. Лишь после того как я немного окреп, командование переправило меня в Москву.

В Москве мне сделали несколько операций. А потом в правый глаз вставили протез. Лицо стало непохожим на прежнее. Даже глаза и те изменились. Но здоровьем окреп, поправился. После двух месяцев лечения я собрался в дорогу. Перед отъездом забежал к профессору Свердлову, чьи руки вернули мне человеческий облик. Долго мы с ним разговаривали. Профессор, рассматривая мое лицо, удовлетворенно произнес:

— Хорошо. Сам бог не заметит.

— Бог-то бог, товарищ профессор, да на него не приходится надеяться. Мне нужна бумажка, что летать я могу. — И подал маленький листок, на котором значилось: такой-то летчик направляется в свою часть для прохождения дальнейшей службы. Свердлов долго вертел бумажку, посмотрел ее даже на свет, на минуту задумался, потом взял ручку и размашисто расписался:

— Что же, рискуем вдвоем.

— Спасибо, профессор, — дрогнувшим голосом поблагодарил я.

…Лязгнув буферами, поезд остановился на дымящейся станции.

Кто-то объявил название станции.

«Так цэ ж моя остановка», — засуетился я и, набросив шинель, выскочил из вагона. На станции меня неожиданно встретил капитан Косарев:

— Ваня, ты? Значит, жив?! Вот здорово! — говорил с волнением он, крепко обнимая. — Хорошо, очень хорошо, что встретились! У нас тут самолет отремонтированный, а перегнать некому.

— Так это запросто, — ответил я. На этом самолете я и прилетел на свой аэродром.

А в полку никто не знал, что я летаю с одним глазом, лишь самому близкому другу Николаю Кирток рассказал я о том, что у меня вместо глаза протез. Опять мы ходили с Николаем будто спаянные. Хотя я был ведомым, но когда на нас, как слепни, наседали «мессеры», мы начинали перекрестный маневр — «ножницы», и оба становились ведущими. Если крутили виражи, меня прикрывал Кирток, а я прикрывал его, держась немного ниже.

Ребята прозвали меня «косарем». Видимо, из-за того, что косил я врагов под корень. Фашисты очень боялись нашей «семерки», которую прозвали «черной смертью». Даже и вражеские истребители боялись ее.

Ненадолго ведомым у меня стал Евгений Алиханович. Недалеко от Кировограда на штурмовиков, летавших бомбить окруженную корсунь-шевченковскую группировку врага, напало около 15 «мессершмиттов». Яростно отбивались советские соколы, но силы были слишком неравные. Начал падать на территорию, занятую врагом, унося за собой огненный хвост, самолет Алихановича. Подбит был и мой самолет.

Но я продолжал бой, выбрал ровную полосу земли, на которую и посадил самолет. Фашисты открыли огонь, я подобрал раненого Евгения, посадил его в кабину стрелка и с большим трудом взлетел.

Когда самолет приземлился на аэродроме, вся машина была изранена осколками.

Земля, завьюженная февралем 1944 года, спряталась под белое покрывало сыпучего снега. На командном пункте корпуса собрались командиры полков, дивизий. Четыре группы штурмовиков посылались в разведку и никто не вернулся.

Запас горючего обычно рассчитан на полтора часа. И вот на старте моя машина. Взвыл мотор, и самолет проглотила вьюга: видимость минимальная. Выполняю задание, еле дотянув до аэродрома. Машина, пробежав несколько десятков метров, врезалась в сугроб, к самолету бросились боевые друзья. Сорвали заклиненный осколком фонарь из кабины и вытащили меня. Протез глаза поврежден. Так в полку впервые узнали, что я летаю с одним глазом. Вскоре была назначена комиссия. После тщательной летной проверки комиссия определила мою боевую годность, а в нелетную погоду теперь летал один только я, но с разрешения командира корпуса генерала Рязанова.

…А земля спешила сбросить снежный покров, все быстрее летела навстречу весне. Все жарче становились воздушные бои, небо клокотало от взрывов снарядов, пулеметных вспышек и трасс, дрались в три яруса: до 1000 метров, до 2000 метров и выше шла гигантская борьба за обладание небом.

Наш полк подошел к Молдавии. Стояло чудное молдавское лето. Летчиков радовала чудесная погода: приходилось очень много летать.

Аэродром расположен возле грунтовой дороги, обсаженной пирамидальными тополями. Вместе со штурмовиками базируются и истребители. Летчики первой эскадрильи отдыхают, разместившись под крылом самолета. Командир звена Кирток рассказывает, как они атаковали танковую колонну возле Бендер. Слушаю его и я.

Неожиданно меня вызывают на КП. Вскоре я вернулся и объявил:

— Кобзев! Летим на разведку в район Кишинева.

На моем счету уже было свыше 123 боевых вылетов, я участвовал в 28 воздушных боях и лично сбил 3 самолета противника и 6 самолетов уничтожил на аэродромах, разбомбил шесть вражеских эшелонов, уничтожил и повредил около 30 танков и бронетранспортеров, разбил четыре моста и уничтожил свыше 500 фашистов. Я был награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны I степени, орденом Славы III степени и медалями…

Два штурмовика, подняв клубы пыли, взлетели и взяли курс на юго-запад. Легкая дымка ухудшала летчикам горизонтальную видимость. Штурмовикам чаще всего приходится смотреть вниз, чтобы лучше ориентироваться на местности и не пропустить ни одной важной цели. А тут нужно сфотографировать оборонительный пояс, защищающий Кишинев. Задача стояла трудная:.внезапность атаки и съемки с высоты менее четырехсот метров сильно насыщенного района Кишинева зенитным огнем.

Линию фронта проскочили с Кобзевым на большой высоте. Только миновали передний край — начались облака. У меня не было достаточного опыта слепых полетов. Передал по радио Кобзеву:

— Пробиваю облака.

Выскочил из молочной мути и сразу же оказался в кольце разрывов зенитных снарядов. Летел со снижением. Над целью я резко пошел вниз и спикировал до 100 метров, такой маневр повторил и Кобзев. Мы обстреляли и сфотографировали все что было возможно. Затем, сделав крутой подъем, пустились в обратный путь. Вскоре за выполнение боевого задания по фотографированию оборонительного пояса Кишинева я был награжден орденом Славы II степени.

В августе началась знаменитая Ясско-Кишиневская операция. Советские войска повели бой за полное освобождение Молдавии. Каждый день теперь летали мы с товарищами на штурмовку укреплений возле Бендер, Дубоссар, Бравичей. Особенно памятный бой на молдавской земле я провел у села Гура-Галбенэ, где немцы создали прочную оборонительную линию. Меня вызвал к себе командир полка.

— Вот у этой деревни, — указал он, — сильные немецкие укрепления. Нужно нанести по ним удар.

— Ясно, товарищ полковник, разрешите выполнять?

И вот эскадрилья в воздухе. Слева от меня Николай Кирток, справа Михайлов. Все идут плотным строем на высоте 1500 метров. Впереди виден окутанный утренней дымкой Днестр. На его западном берегу наземные части ведут тяжелые бои. За десятки километров заметен дым горящих молдавских деревень. Над линией фронта нас встречают огнем вражеские зенитки.

Моя «семерка» идет с небольшим снижением на цель. Впереди отчетливо видны траншеи, блиндажи, дзоты.

— В атаку! За мной! — командую по радио и, повернув самолет влево, перевожу его в пике. За мной пикируют остальные штурмовики, пуская «эрэсы» и сбрасывая стокилограммовые бомбы на головы фашистов. В воздухе появились черные шапки разрывов снарядов. Это заговорила зенитная артиллерия противника, опомнившаяся от внезапного удара наших самолетов. Но и она не смогла остановить стремительный удар штурмовиков. И вдруг показались вражеские истребители, они шли двумя ярусами. В первом ярусе «мессеры», во втором — «фоке-вульфы». Фашистские самолеты все ближе и ближе. Вдруг я стремительно бросаю свою машину вверх и быстро начинаю уходить от своего звена. Тотчас же четверка «мессершмиттов-110» метнулась в мою сторону.

«Клюнули гады. Очень хорошо!» — подумал я. Четыре «мессера» настигали мой «ИЛ-2». Вот один набрал высоту и коршуном ринулся на меня. Я только и ждал. Резко сбрасываю газ, выпускаю тормозные щитки. Немец проносится мимо, а вслед ему ударили пушка и пулемет штурмовика. «Мессершмитт» загорелся и камнем рухнул вниз. Это было так неожиданно, что три остальных фашистских истребителя растерялись. Я зашел в боевой разворот и устремился им навстречу. Два самолета успели отвалить в стороны, а один «мессер» оказавшийся ниже, попал под прицельный огонь стрелка. Очереди пулемета изрешетили истребитель, пробили бензобаки, и «мессершмитт» вспыхнул, развалившись в воздухе.

Тем временем три самолета моего звена вели нелегкий бой с четырьмя вражескими истребителями. Немцы вскоре не досчитали еще одного самолета, но и один наш штурмовик был сбит, а пилот выбросился с парашютом. Так еще один тяжелый бой, проведенный в небе Молдавии, остался в моей памяти.

Через несколько дней мы с Анатолием Кобзевым вылетели на разведку в район Ясс, Тыргу-Фрумос, Прикарпатья.

Углубившись во вражескую территорию, начали передавать разведывательные данные по радио и фотографировать передвижение вражеских колонн. Летели на высоте 500 метров, облачность 8 баллов.

Подлетая к реке Серет, прямо по курсу увидел бронекатер… И тут же скомандовал:

— Атакуем!

Штурмовики стремительно понеслись вниз, в долину, по которой протекала река. Я повернул самолет влево, чтобы перекрестие прицела легло точно на катер. Мой ведомый Анатолий Кобзев искусно повторил маневр. Два реактивных снаряда и пять пятидесятикилограммовых бомб разорвались рядом с катером. Тотчас же открыли огонь вражеские зенитки: невдалеке была немецкая переправа через реку. Слева и справа появились черные шапки разрывов. Я увидел, что катер зигзагами уходит вверх под защиту зенитных батарей.

— Повторяем заход, — приказал он.

Обрушилась новая волна реактивного и пулеметно-пушечного огня, градом посыпались бомбы. За второй атакой последовала третья, четвертая… Новый бомбовый удар обрушился метко на катер, сфотографировав его в момент затопления, мы с Кобзевым благополучно возвратились на аэродром.

…Так и шли трудные боевые будни. Мы, все летчики, по-сыновьи любили свою Родину и люто ненавидели врага. И каждый наш боевой вылет был продиктован именно этой нестерпимой, жгучей ненавистью к фашистам, осквернившим нашу родную землю, и чувством огромной ответственности перед страной, перед партией, вырастившими нас. И слова — Родина, Коммунистическая партия, партийный долг — произносили с особым волнением. И своими ежедневными ратными делами мы доказали свою самоотверженную любовь к Родине, свою беспредельную ненависть к фашизму.

Бои шли над Польшей. Гвардейцы-штурмовики по-прежнему взаимодействовали с наземными войсками, сражаясь на глазах тысяч советских бойцов.

Однажды утром, в десятом часу, меня вызвали на командный пункт. Озабоченный командир полка, мельком взглянув на меня, сказал:

— Вот кстати! Мне нужен опытный летчик-разведчик, чтобы проверить данные об одном штабе фашистов. Говорят, немцы запрятались в роще, в районе Красно.

Он показал место на карте. Задача предстояла нелегкая, штаб немецкого корпуса располагался в зоне наибольшего насыщения зенитным огнем.

Я пошел на высоте 600 метров. Примерно километров за пять до цели связался со станцией наведения. Станция сообщила, что обстановка спокойная: истребителей противника нет.

Вскоре вышел к цели, спикировал, ударил бомбами и реактивными снарядами. Увидел, как внизу в панике заметались фашисты. Пошел на второй, третий заход… Задание выполнено. Сфотографировав свою работу, я улетел домой. Вскоре мне вручили третий орден — орден Славы I степени, золотой знак высшей солдатской доблести.

26 октября 1944 года мне было присвоено звание Героя Советского Союза. Командир полка, зачитав Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 октября, сказал:

— Штурмовик, товарищи, — боец универсальный. Он должен обладать хитростью аса-истребителя, меткостью хорошего бомбардировщика, опытного квалифицированного штурмана и техникой пилота дальнего действия, — и он посмотрел в мою сторону.

Взволнованный и счастливый, я встал.

— Спасибо за доброе мнение, товарищи, — сказал я, — но обязан ответить вам, что эти качества не принадлежат лично мне. Сам я не сделал ничего особенного, да и не мог бы сделать. А то, о чем вы говорите, воспитали во мне Родина, партия, комсомол и сами же вы, мои боевые товарищи!

Война подходит к концу. «ИЛы» теперь штурмовали подступы к Берлину. Бомбил Берлин и я. К этому времени у меня на счету было 178 боевых вылетов, уничтожено шесть эшелонов, 7 складов с боеприпасами, 14 самолетов противника, 76 бронетранспортеров и танков, 18 долговременных огневых точек.

Погожим майским утром 1945 года отгремели последние залпы войны. Наступил великий день Победы, о котором мы мечтали все эти долгие годы. На истерзанную землю пришел долгожданный мир.

Радости летчиков не было предела. Но к ней примешивалась и грусть. Мы думали о тех, кто отдал за победу над фашизмом самое дорогое, что есть у человека, — свою жизнь. И мы никогда не забудем погибших героев, их дорогие образы будут с нами до конца жизни. Герои не подвластны времени. Они не умирают.