В боях за Молдавию. Книга 3

И. Середа, Герой Советского Союза, старший лейтенант запаса ВСТРЕЧА С ЮНОСТЬЮ

Вступила в свои права весна сорок четвертого. Зеленая щетина трав покрыла невспаханные поля, заброшенные сады и виноградники. Далеким-далеким казалось время, когда вот в такую весеннюю степь человек выходил пахарем и сеятелем. Теперь ее пашут бомбы, снаряды, мины и засевают не крупными отборными зернами с сильными, цветущими ростками, а убийственно острыми осколками разорванного металла. Здесь, по этим молдавским полям, война прошла только в одну сторону — на восток. Она еще не вернулась, а должна вот-вот вернуться. Что-то похожее на гром нет-нет да и прокатится по западному горизонту. К этим звукам прислушиваются и молдаване и немцы, только реагирует на них каждый по-своему.

Летели мы в Молдавию издалека. И вот с воздуха увидели ее.

Черные быстрины притихшего Прута. Граница. Дальше — Румыния. А позади вся Родина, версты и версты, пройденные с боями.

И не только победы вспомнились сейчас мне. Воспоминания встают живыми видениями. Словно на перекличку вышли не возвратившиеся с пекла войны боевые друзья… Окраина молдавского села. В скорбном молчании застыли шеренги. Прозвучал оружейный салют. Как извечное торжество жизни над смертью, на могилу летчика ложатся живые цветы…

Мертвым положен покой. Мы, живые, шли дальше. Прут.

На противоположном берегу реки — полоса вражеской обороны. Взвизгивая, издавая легкий с придыханием шелест, шлепался в воду раскаленный металл. Вода шипела, пузырилась, взметая фонтаны. Багровела вода. Казалось, весь тот клочок земли, за который уцепились зубами солдаты передовых подразделений, взлетел на воздух. Не верилось, что в человеческих силах это, и все же плацдарм, этот небольшой кусок земли, удерживался, обеспечивая переправу у села Скуляны.

Над переправой непрерывно висели вражеские бомбардировщики. Авиация врага помогала своим наземным войскам сбросить в прутские омуты наши передовые подразделения, захватившие небольшой плацдарм на правом берегу Прута. Автоматчики, продолжая вести бой, зарылись в землю. Казалось, что прорыв вражеской обороны и расширение плацдарма, доставшиеся дорогой ценой, не удастся развить дальше.

Большая группа «юнкерсов» под прикрытием истребителей шла на наши боевые позиции. Нашей авиации в воздухе не было. И вот в момент предельного напряжения над переправой появились краснозвездные истребители. Шестерка «Лавочкин-5», ведомая Иваном Кожедубом, сразу же дала о себе знать.

Командир группы радировал на землю: «Держитесь, друзья. Идем в атаку».

Летчики Кожедуба хорошо знали слабость «юнкерса-87»: недостаточную скорость полета и малую вооруженность. Прекрасно используя этот фактор, шестерка истребителей врезалась в строй бомбардировщиков и в стремительно короткой схватке подожгла три вражеские машины. Остальные повернули и сбросили бомбы на свои войска. Пехота снова пошла вперед. Возобновилась работа на переправе. Кожедуб, собрав группу, ушел в сторону Скулян, на территорию, занятую нашими войсками. Небо над переправой стало чистым. Пехотинцы вылезли из щелей и укрытий. Они ждут помощи от наших бомбардировщиков. Ждут не дождутся. Все глаза проглядели. Но вот вскоре где-то высоко в небе загудели моторы. Задрав головы, солдаты увидели краснозвездные бомбардировщики. Они плотным строем шли к цели. И вдруг кто-то крикнул:

— Глядите-э… Беда, беда!

И все увидели. В светло-голубом небе, где летели наши бомбардировщики, с тыла по-воровски подкрадывались к ним «мессершмитты». Враг был выше и намеревался напасть со стороны солнца. Все притихли. Сердца сжались. Когда волнение достигло предела, случилось такое, что солдаты разом ахнули от удивления. Фашистские стервятники ринулись в атаку. Но откуда ни возьмись — шесть наших истребителёй. Будто из самого светила вылетели. Полоснул огнем ведущий, и «мессершмитт» раскололся на пылающие осколки. Затем и второй фашист, объятый пламенем, потянул было на запад, но вскоре тоже врезался в землю. Бомбардировщики сбрасывали бомбы на голову врага и уходили на свой аэродром. Шестерка истребителей на бреющем полете прошла над ликующими бойцами. «Лавочкины» покачали крыльями. Это летчики приветствовали своих друзей, пехотинцев.

На аэродроме, уставшие, потрескивая остывающими на весеннем ветру разгоряченными в бою моторами, истребители замерли, точно вслушиваясь удивленно в непривычную для них тишину.

Кожедуб, Брызгалов, Мухин, Мальцев, Никитин, Гопкало, только что вернулись с боевого задания, молча курили.

Командир полка подполковник Ольховский подошел к Кожедубу, похлопал его по плечу:

— Молодцы! Дрались как «боги».

Вскоре летчики, слегка уставшие от воздушного боя, сидели на зеленой лужайке возле самолета Кожедуба. Шутили, смеялись. Казалось, они были далеко-далеко от опасностей, подстерегавших их.

Я смотрел на них и думал о том, что должно быть не просто, совсем не просто вот так, как они, пренебрегая жизнью, лететь на боевое задание, вести воздушный бой. Особенно им, не новичкам, знающим войну. И не потому ли сквозь браваду и спокойствие нет-нет да и прорвется тяжкий вздох или вдруг погрустнеют глаза и мелькнет в них мучительное раздумье… Кто знает? На войне всякое бывает… И даже убивают.

Они говорили разными, но схожими голосами — не только восторженностью, но и напускной грубоватостью, чтобы прикрыть эту мужскую нежность.

Взрослые люди смеялись звонким, заливчатым смехом, обменивались тумаками. Но чтобы понять, что скрывалось за всей показной грубоватостью, надо было видеть глаза этих людей. В них было такое, что можно понять, зная только истинную цену фронтовому братству. И не оно ли, скрепленное кровью, испытанное на верность, на прочность самым точным на свете способом, может с большим правом называться кровным, чем то, другое, неведомое, возникающее по родству?!

Второй вылет. Третий. Пятый…

В этот день самолеты полка часто поднимались в воздух, улетали на боевое задание. И те из авиаторов, кто встречал их потом на земле, замечали, как пузырится краска на еще не остывших капотах мотора, видели опустевшие ящики боекомплекта. На фюзеляжах и плоскостях иногда зияли дыры рваных осколочных пробоин, и дежурившие на летном поле машины с красным крестом подъезжали к зарулившим на стоянку самолетам.

Летчики дежурили в готовности номер один на аэродроме. Сидели около своих «лавочкиных», посматривая в сторону командного пункта: не взлетит ли оттуда зеленая ракета на вылет группе? Вдруг подбегает посыльный и сразу ко мне:

— Товарищ командир, вас вызывают на КП.

— Иду.

Несколько раньше к нам на аэродром прилетел командир корпуса генерал И. П. Подгорный. Вхожу, докладываю.

— Есть важное задание, — склоняясь над картой, проговорил генерал. — Надо сопроводить штурмовиков разведать аэродром Роман. По нашим данным, там сосредоточено много авиации противника. Аэродром постоянно прикрыт истребителями. Не исключено: при вашем появлении над аэродромом в воздух будут дополнительно подняты «мессершмитты».

Командир полка подполковник Ольховский, понимая, что задание не из легких, заверил генерала:

— Наши летчики справятся.

Мне приходилось не раз бывать над аэродромом Роман, где базировалось много фашистских самолетов, вести воздушный бой над территорией далеко в глубине от переднего края. Мы прекрасно представляли, на какое задание вылетаем. Посоветовавшись с летчиками, которых вызвали на КП, я скоро уже докладывал наш план. Решили вылететь небольшой группой: четверкой. Со мной в паре — лейтенант Погодин, вторую пару поведет старший лейтенант Шпынов, ведомый у него лейтенант Попко.

Напоследок генерал Подгорный предупредил:

— Будьте внимательны. Штурмовики должны выполнить задачу. Через пятнадцать минут вылет. Желаю успеха!

Для уточнения задания нам не требовалось много времени. Мы провели вместе несколько десятков воздушных боев, сбили сотню вражеских самолетов и с полуслова прекрасно понимали друг друга.

— Ну как, Саша? — гляжу на Шпынова.

— Все ясно. Иду парой выше вас и связываю боем истребителей противника.

— Хорошо, — одобряю я. — Вы будете драться с истребителями. Наша задача — прикрыть штурмовиков. Остальное по обстановке.

Больше нам и не о чем было договариваться. Все ясно.

Под плоскостями наших самолетов простиралась сожженная фашистами земля Молдавии. Вдали блеснул Прут. На малой высоте мы пересекли линию фронта, потом штурмовики набрали высоту тысячу метров и взяли курс на Роман. Южнее нас в стороне от аэродрома еле-еле видно, как в небе, словно купаясь в лучах солнца, снуют самолеты: там идет бой между истребителями. По нашему маршруту все спокойно. И это еще больше настораживает. С подходом к аэродрому увеличивается огонь зенитной артиллерии. Штурмовики обволоклись черными клубами разрывов зенитных снарядов. «Илюшины» делают заход на фотографирование. Оставляя за собой хвост пыли, взлетает пара «мессершмитт-109». На бреющем полете они далеко уходят от аэродрома. За ними пошла на взлет вторая, третья пара. Штурмовики развернулись и делают повторный заход на фотографирование. «Мессершмитты» набрали высоту и заходят в атаку «илам». Я вижу, как пулеметы стрелков со штурмовиков метнулись в сторону истребителей врага. Белые нити их трасс тают, не достигнув цели. Нервничают. Но нам нельзя нервничать. Нам нужно дать возможность штурмовикам выполнить задание, не потерять их, да и самим не попасть под огонь «мессершмиттов». Сдерживаю себя от неосторожного движения. Мне пока ясны действия пары «мессершмиттов», они не дают возможность штурмовикам фотографировать аэродром, «клюют» их то с одной, то с другой стороны. Мы с Погодиным отбиваем атаки. А где же четверка «мессеров»? Опытные пираты хорошо разбираются что к чему. Только пара остается со Шпыновым, а пара устремляется на штурмовиков. Истребители противника сближаются с нами, намереваясь каждого из нас атаковать одновременно. Разумно. И эту «разумность» используем для себя.

Наступает решительный момент. Только бы не поспешить. Выход из-под удара той пары «мессеров» должен быть для нас одновременно и атакой второй пары истребителей противника, которые наседают на «ИЛ-2». Успех — в расчете маневра: опоздаем — сами попадем под огонь вражеских истребителей, поторопимся — они успеют увернуться и атаковать нас при сближении.

Напряженно гляжу вверх. Там Шпынов ведет бой. Двое вражеских истребителей (откуда они взялись? Вероятно, их по радио вызвали в район боя), прячась в лучах солнца, как коршуны, парят высоко-высоко, выслеживая себе жертву. И они могут кого-то из нас подловить. Ох, какая сейчас нужна осмотрительность! Пара «мессеров», разогнав сверху большую скорость, уже берет нас в прицел. Пора!

— Атакуем! — передаю Погодину и, круто выворачиваясь из-под удара «мессера», ныряю под живот второго вражеского истребителя. Кресты, черные большие кресты… Я очень близко от них. Чуть поднимаю нос истребителя. Посылаю очередь. Огонь хлестнул по фашистскому самолету.

Секунда на осмотрительность.

Погодин добивает второго фашиста.

— Молодцы, истребители! — слышу по радио голос со штурмовика.

Выше меня ведет бой с четверкой истребителей врага пара Шпынова. Саша, умело маневрируя, не отпускает от себя вражеских истребителей. Нужно помочь, ему трудно. В это же время пара «мессеров», до сих пор находившаяся в резерве, устремилась на Шпынова и Попко. Оба, занятые боем, могут не заметить угрозы. Так оно и вышло. Когда Попко сближался с «мессершмиттом», в хвосте его машины был второй самолет врага.

Стало до боли ясно: никто сейчас не успеет защитить Мишу. От этой ясности я почувствовал, что весь покрылся испариной. Одновременно мы с Погодиным закричали Попко об угрозе и тут же послали предупредительные очереди. Но было уже поздно. На наших глазах сноп снарядов из пушки и пулеметов врага пронзил самолет Попко. «Лавочкин» открутил размашистую бочку. Миша плавно остановил самолет от вращения и спокойно продолжал вести подбитый самолет по прямой.

Штурмовики выполнили свою задачу и уходили на свой аэродром. Возле них, отбиваясь от врага, проносились Погодин и Шпынов. Я остался прикрывать Мишу. За хвостом его «лавочкина» курился дымок. Как только пересекли линию фронта, Попко сел на «вынужденную». Дождавшись, когда к машине Михаила подбежали наши пехотинцы, я возвратился на свой аэродром.

— Надо бы сейчас слетать на «У-2» и узнать, что с Попко, — предложил Погодин. Все поддержали его идею.

Посланный самолет возвратился из района вынужденной посадки у села Биволары, за Прутом. Мы узнали, что Миша ранен и сильно обгорел. Зажигательный снаряд попал в парашют. Вечером Попко отправили в госпиталь. В полк он вернулся в конце войны.

В небе над Молдовой. После того как Кирилл Евстигнеев сбил девять первых вражеских самолетов, судьба попыталась подвести черту его боевой жизни.

Случилось это над Обоянью, маленьким русским городком, что стоит на полпути между Курском и Белгородом. Ожесточенным воздушным боям, казалось, не будет конца. Гитлеровцы ежедневно бросали армады новых стервятников. У них было численное превосходство. Каждому нашему летчику приходилось драться с двумя, тремя и даже пятью самолетами противника. Тот бой был такой же — тяжелый, изнурительный, с превосходящим по числу врагом…

…Резкий толчок встряхнул самолет Евстигнеева. Сильная боль в ногах. Запахло гарью. Оглянулся. Никого. Только, разваливаясь на куски, все еще падал сбитый им «юнкерс». Девятый по счету. Кончился боекомплект. Пора уходить. И вдруг, на выходе из пикирования, резко сдал мотор. Евстигнеев нажал на сектор газа. Еще раз. Еще… Мотор больше не повиновался летчику. Падала высота. Землю он уже почти чувствовал и фюзеляжем самолета и собственными ногами. Смотреть надо было в оба.

«Но куда это так бегут фрицы?» — подумал Кирилл, увидя, как они выскакивают из кюветов, из-под машин. И тут же догадался: да это же они в его сторону, к ближайшей поляне, где по их расчету вот-вот он должен сесть «на вынужденную». Последние метры высоты. Гитлеровцы так уверовали в близкую добычу, что уже не стреляли, давая ему полную возможность или покончить с собой самому, или сдаться на их милость…

Евстигнеева не устраивало ни то, нй другое. И он, движимый мелькнувшей надеждой, начал быстро-быстро «отдавать от себя» все, какие только были в его кабине, рычажки. Нет, нет, его не осеняла еще вполне ясная догадка. В нем лишь шевельнулось что-то забытое… Винт? На большой шаг его! Первая включена. Включил вторую. «Альвеер? А что, если качать бензин вручную, альвеером?» И вдруг с первым качком альвеера мотор ожил. А самолет, едва не коснувшись фюзеляжем земли, на мгновение завис, будто оцепенел, и потом все быстрее пошел вперед и вверх.

Немцы буквально остервенели. Они открыли огонь по «лавочкину». Один из первых выстрелов обжег Кириллу голову. Он покрутил, покачал головой, чтобы убедиться, на что она способна еще, и почувствовал — слепнет. Машинально дотронулся до лба. Обрадовался, ощутив под пальцами кровь. «Так это она застилает. Значит, мы еще поживем!» — яростно подумал Евстигнеев, протирая глаза и оглядываясь. «Лавочкин» его, весь иссеченный пулями, летел, как-то странно скособочась. «Чудо-птица», — горько улыбнулся летчик и снова заработал ногами. Но педали под ногами ходили ходуном, безжизненно: тяги были перебиты. Почти неуправляемый самолет и раненый летчик из последних сил тянули на свой аэродром…

Единственное, на что оказалась способной судьба, — вырвала летчика из строя на неопределенное время. Так, во всяком случае, можно было понять врачей: «Лежите спокойно, надо лечиться…» Но летчик решительно пошел наперекор и судьбе, и приговору, вынесенному врачами.

— Уйду, обязательно уйду, — твердил он.

Летчик настоял на своем: выписался из госпиталя, не дожидаясь, пока затянутся раны. Добрался в свой полк. Ходил по аэродрому на костылях. Просил полкового сапожника сшить из плащпалатки брезентовые сапоги, чтобы легче ногам было. Начал летать, принял эскадрилью.

После русской Обояни — Молдавия.

Передо мной вырезка из фронтовой газеты за 28 марта 1944 года. «В течение одного дня, — говорится в заметке, — в трех ожесточенных боях над Молдавией 22 самолета «лавочкин-5», ведомые Кириллом Евстигнеевым и Иваном Кожедубом, сражалась со 156 самолетами противника и сбили девять вражеских машин. Две из них уничтожил Евстигнеев».

В небе Молдавии Евстигнеев довел счет сбитых самолетов до сорока, а Иван Кожедуб — до сорока двух.

В августе сорок четвертого года — боевые полеты над Кишиневом. Нещадно палило жаркое южное солнце, в прозрачном чистом небе над Кишиневом, распластав серые, с черными крестами крылья плывет вражеский бомбардировщик. Евстигнеев, взлетев, устремился в погоню за ним. Все ближе и ближе ненавистная машина. Торопя встречу с врагом, летчик подался вперед. Пальцы застыли на кнопке пушек. Еще чуть-чуть. На прицеле бомбардировщик. Что-то барабанит по очкам, острые иглы впиваются в лицо. Снаряд попал в лобовое бронестекло машины, но не пробил его.

Мгновение для ориентировки, и Евстигнеев бросается в новую атаку на врага. «Лавочкин» Кирилла, задрав нос, круто, почти отвесно ввинчивается в небо и оттуда, сверху, камнем падает на самолет врага. Стучит в висках, липнет к спине взмокшая под комбинезоном гимнастерка. По лицу катятся струйки пота. Рев мотора заглушает короткую, как удар ножом, очередь. Знакомый запах горелого пороха щекочет ноздри. От пушек «лавочкина» тянутся огненные шнуры к вражескому самолету. Евстигнеев еще стрелял, когда позади него послышался взрыв. Летчик оглянулся. Из черного дымного облака падали обломки «Юнкерса».

Внушителен боевой счет Кирилла Евстигнеева. В боях за Украину и Молдавию он сбил 31 вражеский самолет. Целый полк! Что и говорить, враг, зажатый в ясско-кишиневском котле, хорошо почувствовал силу евстигнеевских ударов.

Были бои у смелого летчика и после Молдавии. Всего за войну он сбил 57 вражеских самолетов, став одцим из самых результативных советских летчиков-истребителей. Родина высоко оценила орлиное мужество Кирилла Евстигнеева — на его груди сверкают две Золотые Звезды Героя Советского Союза. Помнит его и Молдавия. Имя отважного летчика, генерал-майора авиации Евстигнеева, занесено в список почетных граждан нашей республики.