Болван.
Чудовище.
Это было долгая и мучительная поездка, более сотни миль из Йорка в Алнвик, Нортумберленд. Лайл начал её, находясь в гневе на Оливию, и закончил, злясь на себя.
На то, что он сказал вчера.
Она его друг. Правда, друг опасный и сводящий с ума, но и он сам далёк от совершенства.
Его характер, к примеру. Слишком взрывоопасный, как Перегрину было известно, но разве он когда-либо прежде набрасывался так жестоко на женщину?
На женщину, которая преданно и честно писала ему письма, неделя за неделей. На женщину, которая всегда понимала, что означает для него Египет.
Осёл. Животное.
И это было лишь начало. Ко времени, когда граф приехал в «Белый Лебедь» в Алнвике, через пару часов после заката, он перебрал все известные ему эпитеты на полудюжине языков.
Понимая, что изнурительная поездка, отсутствие ванны и ужина сыграли свою роль во вчерашнем фиаско (хотя это ничуть его не оправдывало), он выкупался, сменил одежду и отужинал прежде, чем подошёл к комнате Оливии.
Лайл постучал, дважды. Бэйли открыла дверь.
— Я должен поговорить с мисс Карсингтон, — сказал он.
— Меня нет, — отозвалась Оливия. — Я вышла. Отправилась продавать свою порочную душу Люциферу.
Лайл жестом приказал Бэйли оставить их. Она посмотрела на свою хозяйку, потом на него. Затем Бэйли сделала шаг в сторону.
— Бэйли, в самом деле, — сказала Оливия. — Поверить не могу, что ты позволяешь ему запугивать себя.
— Да, мисс, — ответила Бэйли. — Простите, мисс.
Горничная ушла в соседнюю комнату, оставив дверь полуотворённой.
Лайл подошёл к двери и закрыл её.
Он повернулся к Оливии. Первоначальный осмотр комнаты говорил ему, что она сидит у камина. Теперь он обнаружил причину, по которой она не вскочила, чтобы броситься к двери и попытаться вытолкать его вон, или стукнуть кочергой, или ударить перочинным ножом в шею.
Облачённая в халат, под которым, очевидно, находилось очередное кружевное бельё, Оливия сидела с приподнятыми юбками, опустив ногу в большой таз с водой. Он вспомнил и устыдился. Бесполезно говорить себе, что она поранилась потому, что вела себя как дурочка. Ей больно, и он наговорил ей возмутительных вещей.
Он подошёл, чтобы встать прямо перед ней, таз оказался между ними.
— Ты не должна меня ненавидеть, — сказал Перегрин.
Ошибочные слова. Он это понял ещё до того, как она яростно сверкнула на него синими глазами. Оливия ничего не ответила и только перевела пылающий взгляд на свою ногу.
Казалось, тишина наносит ему удары его по голове и в сердце.
Не ненавидь меня… не ненавидь меня… не ненавидь меня.
Лайл взглянул на ногу девушки, такую стройную, белую и хрупкую. Он знал, что должен сказать. Это находилось где-то там, в его голове.
Прости.
Одно-единственное слово. Но тяжесть у него в груди и медлительность помешали ему, и Оливия первой прервала молчание.
— Я тебя презираю, — сказала она голосом тихим и дрожащим. — Ты разбил мне сердце. Жестоким образом.
Перегрин воззрился на неё.
— Разбил сердце?
— Да.
Он себя вёл как скотина и говорил жестокие вещи, но… сердце?
— Да, ладно, — произнёс Лайл. — Ты знаешь, что я ничего подобного не делал.
Ещё одна убийственная вспышка синих глаз.
— Сравнить меня с твоими родителями, из всех людей — именно с ними! Когда ты знаешь, как часто я боролась с ними за тебя, когда тебя здесь не было, чтобы постоять за себя. И сказать, что всё это время ты оставался в-вдали из-за м-меня..
Она посмотрела в сторону.
Всё вышесказанное было правдой. Оливия его друг, но она подобна урагану: внезапный, сильный вихрь, который проносится над пустыней и поднимает песок, словно приливную волну, заставляя всё живое искать укрытия. Он срывает шатры и разбрасывает пожитки, швыряя людей и животных, словно игрушки. Это явление прекрасное и драматичное, оно лишь изредка несёт смерть, но всегда оставляет после себя разрушение.
Оливия является ураганом человеческого рода, и Лайл не мог отрицать того факта, что она была одной из причин его разъездов, но он бы скорее вырвал себе язык, чем снова сказал правду.
Он встал на колени, чтобы вглядеться ей в лицо.
— Ты ведь на самом деле не плачешь?
Оливия ещё больше повернула голову в сторону камина. Свет пламени танцевал в её волосах, зажигая медные искры в непослушных кудрях.
Будь эта девушка его сестрой, он мог бы погладить её волосы. Будь она его любовницей… ноони не могли стать любовниками. Никогда. Он не может её обесчестить и не может взять в жёны ураган, такова простая и неизменная истина.
— Зачем мне тратить слёзы на такого бессердечного негодяя вроде тебя? — заговорила Оливия. — Почему я позволяю уязвлять свои чувства дьявольской несправедливостью твоих слов?
Дьявольская несправедливость.
Драма. Это хорошо. А также справедливо. Тяжесть у Перегрина в груди стала понемногу исчезать. Если Оливия прибегла к обвинительной тактике, то прощение уже не за горами — хотя оно могло требовать времени и привести к неслыханным словесным оскорблениям, которых он полностью заслуживал.
— В самом деле, зачем? — произнес Лайл. — Я никогда при тебе не стеснялся в выражениях и вряд ли стану. Но буду, если ты этого хочешь. У меня было достаточно практики. Но я должен тебе сказать, что это станет ещё более гнетущим для моего настроения, чем адский климат Шотландии, мои чёртовы родители и их проклятый замок. Если нам предстоит находиться вместе, кто его знает сколько времени, в этой глуши, с двумя обитательницами Бедлама, и я не смогу по душам говорить с тобою…
— И не пытайся, — ответила Оливия. — Не нужно притворяться, что я твоя наперсница, после того, как ты сделал и сказал всё возможное, чтобы уверить, что я ею не являюсь. Если твоё представление о разговоре по душам включает в себя оскорбление меня самым постыдным образом…
— Постыдным!
Отлично. И тоже справедливо.
— Я не собака, которой можно дать пинка, когда ты не в духе, — продолжала она.
— Ты можешь дать пинка мне в ответ, — возразил Перегрин. — Обыкновенно ты так и поступаешь.
— Я бы с удовольствием, — ответила Оливия. — Но, как видишь, я временно недееспособна.
Граф посмотрел на её обнажённую ногу в воде. Он помнил ощущение этой босой ступни на своей ноге. Ящик Пандоры. Он мысленно захлопнул крышку.
— Очень болит?
— Нет, — отвечала она. — Я слегка подвернула щиколотку. Но Бэйли вообразила, что она опухла, и заставила меня опустить ногу в воду. Я должна делать, как она говорит, или она от меня уйдёт, а если она меня оставит, то ты же знаешь, что я пропаду.
— Она тебя не оставит, — сказал он. — И я тоже, до тех пор, пока это дурацкое Благородное Дело не будет завершено. Ты меня втянула в него и теперь будешь вынуждена мириться с последствиями. Нравится это тебе или нет, Оливия. Ты сама на себя это накликала.
Лайл сказал себе, что это хороший момент для прощания, не хуже любого другого. Уход будет самым разумным действием. Его простили, более или менее. И ему больше не хочется повеситься.
… но её нога.
Бэйли считает, что она опухла.
Плохой знак. Ему было известно многое о таких вещах. Дафна Карсингтон научила его лечить распространённые болезни и раны слуг и матросов.
Возможно, Оливия не просто подвернула ногу. Она могла её вывихнуть, или сломать одну из множества мелких косточек.
Перегрин стал на колени перед тазом. Он отрешился от дамского нижнего белья, озарённых огнём локонов и всей прочей ароматной женственности, сосредоточившись на её правой ноге, словно она существует сама по себе.
— На мой взгляд, не выглядит опухшей, — сказал Лайл. — Но трудно быть уверенным, пока нога под водой.
Он нежно взял её ступню и вынул её из таза.
Оливия резко вдохнула.
Что-то дрожало. Либо его рука, либо её нога.
— Больно? — спросил он.
— Нет, — ответила девушка.
Осторожно Лайл повернул ногу сначала в одну, потом в другую сторону. Узкая стопа, элегантного сложения, пальчики изящно уменьшаются по размеру, как у египетских статуй. Влажная кожа была такой гладкой под его рукой.
— Думаю, ты достаточно посмотрел на неё, — проговорила Оливия сдавленным голосом. — Становится холодно.
Да. Достаточно долго. Слишком долго.
— В любом случае, ножную ванну пора заканчивать, — живо отозвался Перегрин. В своём голосе он расслышал дрожь. Он надеялся, что Оливия её не распознала. — Кожа уже сморщилась.
Лайл взял полотенце, лежавшее возле таза, разложил у себя на бедре и поставил туда её ногу. Он мягко растёр ступню полотенцем, от щиколотки до пальцев. И снова. Наверх до колена. И ещё раз.
Оливия сидела совершенно неподвижно.
Он опустил повреждённую ногу на другое полотенце и проделал то же самое с левой ногой.
Лайл соблюдал осторожность, держа полотенце между своими пальцами и кожей девушки. И вместе с тем, он чувствовал изящный контур её ступни: подъём стопы, лодыжка, тонкий ряд пальчиков.
— Если ты преклонил колени передо мною, — неуверенно заговорила Оливия, — то это, должно быть, извинение.
— Да, возможно, — ответил Перегрин.
Это была та самая нога, которой она скользнула по его ноге прошлой ночью.
Он поднял ногу, как будто хотел поставить её на полотенце, как сделал с правой ножкой Оливии. Но заколебался. На одно мгновение, которое было вечностью. Невыносимая волна желания прокатилась по нему.
Лайл наклонился и поцеловал подъем ноги.
Он услышал её резкий вдох. Перегрин мог едва дышать от бешеного стука сердца, сердца, рвущегося наружу.
Осторожно он опустил ногу Оливии на полотенце. Спокойно встал.
Неправильно. Неправильно. Так неправильно. Несправедливо по отношению к нему, к ней, ко всем остальным. Но это произошло, и он остановился, его широкий сюртук скрывал то, что Оливия с ним сделала — или он сам сделал с собой.
— Или, возможно, я свожу с тобой счёты, — проговорил Лайл.
Он не спеша вышел из комнаты, с видом спокойным, будто ничего не произошло, в то время как самум бушевал у него внутри.
Как только дверь за Лайлом затворилась, открылась дверь соседней комнаты, и вошла Бэйли.
— Мисс, простите, — начала она, — я знаю, мне не следовало…
Оливия подняла руку.
— Ничего, — проговорила она.
Она едва узнала собственный голос. Задыхающийся голос. Поскольку её сердце до сих пор билось мучительно сильно, и так быстро.
— Он…, — она умолкла.
Какого дьявола он себе воображает? Они же договорились, что Эпизод в Стамфорде был Ужасной Ошибкой. Но они перешли границу… и он мужчина, а когда мужчине в голову засядет идея — о, что за нелепица! Мужчины вечно думают об этом. Но ему полагается держать дистанцию.
Ему не полагается соблазнять её, ну что за идиот!
Задумывалось ли это как извинение или как месть, он пошёл на самоубийственный риск. Рискнул её будущим! Своим будущим!
— Мужчины, — сказала Оливия.
— Да, мисс, — согласилась Бэйли.
— Это моя вина, полагаю.
— Не могу знать, мисс.
— Я рассердилась, ты же знаешь.
— Да, мисс.
— То, что он говорил.
Ей до сих пор было больно вспоминать.
— Я должна была прикрыть ноги, когда он вошёл. Или, по меньшей мере, опустить юбки.
— Да, мисс. Я должна была это сделать, но я вас бросила.
— Не твоя вина, Бэйли. Я Делюси. Неважно кем ещё я являюсь. Делюси всегда берут верх. Он ранил мои чувства, и мне пришлось отомстить, ответив провокацией. Разве можно быть ещё глупее? Разве не я преследовала его на балу у бабушки? Разве не ясен незримый знак над его головой? «Опасность. Не играй с огнём». Любая из Делюси увидела бы это. Беда в том, что любая Делюси всё равно поступила бы так же.
— Да, мисс.
— Так тяжело устоять перед риском.
— Да, мисс.
— Но он слишком опасен.
Его такие умелые руки и их прикосновение, невыносимо интимное. Такие терпеливые и методичные. Если он задумает соблазнить женщину, то будет действовать именно так. Не спеша. Методично. Так, как он целовал её прошлой ночью: полностью сосредоточенно. Никакой пощады.
Если бы другой мужчина так прикасался к ней и так целовал, её моральные устои развалились бы на куски, и она сдалась бы, с радостью.
— И так плохо, и этак, — проговорила Оливия. — Если ты замужем, то можешь заводить романы. Но замужество — рискованная авантюра для женщины. Поставишь не на ту карту, выйдешь не за того мужчину — и проведёшь остаток жизни в том или ином аду, одни будут хуже других, но все они — или почти все — будут адом.
— Так и есть, мисс, — сказала Бэйли, которая была невысокого мнения о мужчинах. Наблюдение за тем, как мужчины себя ведут рядом с Оливией, могло разрушить иллюзии любой молодой женщины.
— В то же время, её светлость, ваша матушка…
— Умоляю, не используй маму в качестве примера, — сказала Оливия. Батшеба встретила любовь своей жизни. Дважды. — Всё совсем не так. Она хорошая.
Оливия пыталась проснуться до рассвета, как поступала последние два дня. Однако сегодня перспектива снова вытаскивать этих двух капризных дам из постели затемно и увлекать Лайла в весёлую погоню потеряла свою привлекательность.
Солнце уже поднялось и светило в окно, когда она, наконец, была готова встретить день.
Бэйли принесла ей поднос с завтраком. На нём лежало письмо.
Надпись гласила «Мисс Карсингтон». Чёткий угловатый почерк был ей хорошо знаком.
Оливия сломала печать, развернула бумагу и прочла:
Алнвик, вторник, 11-ое
Срочно
Дорогая Оливия,
Когда ты будешь это читать, я уже уеду, поскольку намереваюсь достичь Горвуда, пока достаточно светло, чтобы произвести разведку. С опозданием до меня дошло (учитывая то, что я мужчина, ты не удивишься тому, что это произошло так поздно), что мы не имеем ни малейшего представления, какой мебелью обставлено это безобразие. Подозреваю, что обстановки там немного. Кажется, мне следует положиться на твоё расположение и просить тебя сделать для меня в Эдинбурге некоторые покупки. Николс написал приблизительный список, который я прилагаю к своему письму. Он сделает опись, когда мы приедем, и я вышлю её тебе в Эдинбург.
Поскольку я привык к походным кроватям или одеялам на полу гробниц, то, разумеется, не стану спорить из-за расцветок и стилей. Полагайся на собственное суждение, и если ты сочтёшь, что требуется что-то ещё, прошу, добавляй это к своим покупкам без колебаний. В любом случае, у меня нет сомнений, что твой вкус в подобных делах значительно превосходит мой.
Я направил письмо Мэйнсу, агенту моего отца в Эдинбурге, известив его о твоей миссии. Все счета отсылай ему. Я знаю, что он, как и любое другое разумное существо мужского пола, будет счастлив помочь тебе во всём, что тебе потребуется. Ты найдёшь его имя и адрес в списке Николса.
Надеюсь увидеть тебя через неделю-другую в нашем Замке Ужасов.
Искренне твой,
— О, Лайл, — сказала Оливия. — Эти игры немного ребячливы. И всё же…
Она задумалась.
— Да, ты не полный тупица. Ты заметил ошибку в своих действиях, я не сомневаюсь. С глаз долой, из сердца вон.
— Мисс?
Оливия помахала ей письмом.
— Передышка, Бэйли. Он уехал, а мы отправляемся за покупками.
Эдинбург, 12 октября
Дорогой Лайл,
Чтобы не подвергать Леди ещё одному Долгому Дню в карете, я решила ехать в Эдинбург без спешки, с частыми остановками. Мы прибыли сегодня Поздно Вечером, и о, какое зрелище предстало перед нами, в точности как описывал Скотт:
И башни кажутся темней
От блеска солнечных лучей
Громады их издалека —
Как грозовые облака,
А замок над крутым холмом,
Как в блеске молнии немом,
Над гребнями далеких круч
Величественен и могуч.
Мой романтичный город![12]
Может быть, ты припоминаешь, что я здесь была в Детстве, но мои Воспоминания туманны, и я думала, что выдумала их: Замок, венчающий собою Огромную Скалу, виднеется сквозь копоть и туман, Шпили и Башни пронизывают задумчивую атмосферу, старинный Город с высокими Домами, громоздящимися на гребне горы. Но вот он, самый Поразительный Город в целом Мире — и да, я бы бросила вызов самому Сфинксу, чтобы соревноваться за здешнюю Атмосферу.
Однако перейду к Делу. Живописный Город полон магазинов на любой вкус. Ещё больше магазинов можно отыскать в куда менее романтичном Новом Городе, прямо на северо-западе. (Там раньше жил твой кузен, кстати, в Элегантном Здании, заполненном до ошеломляющей степени Старыми Книгами и Бумагами). Без сомнений мы сможем выполнить самые неотложные из поручений за несколько дней походов за покупками. Я пошлю тебе всё сразу, кроме слуг, без которых мы не можем обойтись. Эдвардс, наш Дворецкий, захочет сделать всё возможное, чтобы замок стал пригодным для жизни к нашему приезду. За это время я наведаюсь в бюро по найму и заявлю о наших нуждах. Учитывая УЖАС ПЕРЕД ЭТИМ МЕСТОМ у местных жителей, нам придётся полагаться на собственные Скромные Силы, по крайней мере, на какое-то время.
Я совершенно уверена, что мы быстро докопаемся до причин ПОЯВЛЕНИЯ ПРИЗРАКОВ и наймём достойную шотландскую прислугу, поскольку, как тебе известно, наши Лондонские Слуги взяты взаймы и скоро должны возвратиться. Желательно, до того как моя мама узнает, что я их Выкрала.
В среду Рой и Джок Ранкины возвращались из Эдинбурга, в их карманах побрякивала выручка от последней продажи вещей, которые им не принадлежали. Они застали горвудскую таверну, гудящей от новостей: сын маркиза Атертона, граф Лайл прибывает в Горвудский Замок с кортежем лондонских слуг. Одна карета с коробками и сундуками и прислугой уже приехала, остальные ожидаются на днях.
Рой и Джок переглянулись.
— Сомнительно это, — сказал Рой. — Какие-то лондонцы приезжают поглазеть на старый замок, как это они иногда делают. Все вокруг возомнили невесть что. Вечно думают, что кто-то приедет. Никто здесь не живёт с тех пор, как старик уехал — сколько? — лет десять тому назад.
Но окружавшие их люди были взволнованы гораздо сильнее, чем когда волновались из-за приехавших из Англии путешественников, которые желали осмотреть замок.
Через некоторое время братья покинули пивную и отправились под дождём увидеть всё собственными глазами.
Как они обнаружили, их соседи совершенно верно передали обстановку. С дороги, сквозь непрекращающийся моросящий дождь, они рассмотрели свет, по меньшей мере, в трёх окнах. Когда братья подобрались ближе, то обнаружили экипаж и лошадей в обветшалой конюшне.
— Так не пойдёт, — сказал Рой.
— Нам придётся их остановить, — добавил Джок.
Дворецкий Эдвардс был не настолько пьян, как ему хотелось бы. Дождь шёл непрерывно с тех пор, как они приехали в замок. Это была отвратительная груда камней, промозглая и пропахшая нежилым духом. Они привезли постельное бельё, но кроватей не нашлось. Для хозяина, привыкшего спать на каменном полу или голой земли, это было пустяшным делом, но Эдвардс привык к иному.
Они работали от самого рассвета и задолго после заката, пытаясь привести главную башню в место, где смогут жить дамы. Крестьяне оказались несговорчивыми. Они непреклонно отказывались понимать простейший английский, и сам господин, при всём своём знании наречий язычников, не смог ничего разобрать в их говоре.
К лондонским слугам относились как к армии захватчиков. Можно было подумать, что владельцы магазинов нуждаются в клиентуре, но попроси у них того или этого, и в ответ получаешь бессмысленный взгляд. И когда они, наконец, снизойдут до того, чтобы обслужить тебя как покупателя, то перепутают заказ.
Наконец, они поняли его верно в таверне «Кривой Посох», после того, как заставили сделать дюжину кругов и, наконец, представить заказ в письменном виде. Эдвардс остановился там, чтобы немного погреться перед тем, как тащиться обратно в проклятый замок по сырости.
Дорога была пустынной, ни единого фонаря. С одной стороны он различил силуэт церкви, сгоревшей дотла в прошлом веке. Перед ним был церковный двор, надгробные камни торчали под разными углами, словно дождь, темнота и холод тянули их книзу.
Эдвардс смотрел в том направлении, дрожа, когда услышал шорох. И вдруг она выросла прямо перед ним, белая фигура со светящимися глазами.
Он закричал, повернулся и побежал.
Он бежал, и бежал, и бежал.
Дорогая Оливия,
Тебе лучше найти нового дворецкого. Эдвардс исчез.
Искренне твой,