Глава 7

Всхлипывая, женщина бросилась к Оливии, которая инстинктивно её обняла и увлекла в свою комнату.

Оливия передала плачущую женщину Бэйли.

— Эй! — произнёс мужчина. — Это моя жена.

Подавив вздох, Оливия вернулась в коридор. Она ничего не имела против стычки, но семейные разногласия не являются настоящим спором. Как ей было известно, велики шансы того, что женщина окажется потерпевшей стороной. Таково устройство брака — вся власть отдается мужчине.

Однако это не означает, что жена не может вести себя как дурочка. Оливия подозревала, что здесь дело обстоит именно так. Но нельзя было отвернуться от женщины, которая находится в беде.

Она ненавидела супружеские ссоры.

Оливия ослепительно улыбнулась этому мужчине. Тот сделал шаг назад.

— Ваша супруга кажется расстроенной, — проговорила мисс Карсингтон.

— Скорее обезумевшей, — сказал он. — Она говорит…

— Я слышала, — перебила его Оливия. — Полагаю, весь город это слышал. Честно говоря, я думаю, что вы могли бы уладить всё более искусно. На вашем бы месте я бы удалилась и разработала более удачную стратегию. Для начала было бы неплохо протрезветь.

— Я не пьян, — проговорил мужчина. — И женщины мне не приказывают.

— Вы производите не самое благоприятное впечатление, — бодро сказала Оливия.

— Мне всё равно! Вы отдадите мне её!

Он угрожающе накренился в сторону Оливии.

Не будучи высоким, он был широкоплечим и крепким, с руками как у кузнеца. Он мог бы с лёгкостью поднять Оливию и отбросить её с дороги, если бы захотел. Дойдя до опасной степени опьянения, он мог бы это сделать.

Оливия выпрямилась во весь рост, сложила руки на груди и попыталась забыть, что одета только в ночную сорочку. Бэйли не смогла быстро найти её халат в темноте, а Оливия не стала дожидаться.

Она притворилась, что не только полностью одета, но и находится во всеоружии.

— Будьте благоразумны, — сказала она. — Я не могу с чистой совестью отдать её вам, если она этого не желает. Почему бы вам не попробовать подольститься к ней?

— Элспет! — Заорал он. — Выходи оттуда!

Так он представляет себе лесть. Ох, эти мужчины.

— Скотина! — прокричала Элспет. — Изменник! Бабник! Распутник!

— Распутник? Проклятье, Элспет, всё, что я сделал, это прогулялся по конюшенному двору. Ты просто смешна. Выходи оттуда, или я тебя сам выведу!

Он поглядел на Оливию.

— Мисс, на вашем месте, я бы её отдал или убрался с дороги. Это вас не касается.

Мужчина шагнул вперёд.

И тут же отпрянул назад, когда рука в белом обхватила его предплечье и развернула в сторону.

— Даже и не думай, — произнёс Лайл.

— У неё моя жена!

— Это так. Но ты за ней не пойдёшь.

Мужчина взглянул на ладонь на своей руке, затем в лицо Лайла. Оно было необыкновенно спокойным, что обычно предшествовало взрыву. Большинство людей безошибочно узнавали это выражение лица.

Разъярённый муж, видимо, тоже распознал его, поскольку вместо попытки сломать Лайлу челюсть, он повернулся, чтобы окинуть хмурым взглядом Оливию:

— Женщины!

— Я сочувствую вам, поверьте, — сказал Лайл. — Но здесь вы ничего не добьётесь. Говорят, что разлука усиливает любовь. Почему бы вам не спуститься вниз и не подождать, пока ваша спутница жизни придёт в себя?

— Глупая дурёха, — проговорил мужчина, но уже без энтузиазма. Опасно спокойная манера Лайла остудила его пыл.

Лайл освободил его руку, и одинокий супруг ушёл, бормоча что-то насчёт женщин.

Лайл провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду. Затем он повернулся к Оливии. Его серебристый взор скользнул по ней, от её всклокоченных волос, по муслиновой ночной рубашке, до босых ног. Она ощутила каждый дюйм этого осмотра.

Оливия ответила ему тем же, медленно скользнув взглядом вниз, от его спутанных волос, к подбитому глазу, по ночной рубашке, доходившей лишь до коленей, вниз по обнажённым, мускулистым икрам к босым ступням.

Тут она пожалела, что не смотрит вместо этого на стену позади него. Девушка ещё помнила его запах, ощущение его тела и жар соприкосновения с ним. Глубоко в животе началось что-то странное.

— Зная тебя, мне следует в это поверить, — заговорил Лайл. — В голове крутится одно и то же. Сейчас глухая ночь. Ты подошла к двери — практически раздетая — и открыла её незнакомцам.

— Я не раздета, — возразила Оливия. — Либо если я раздета, то и ты тоже.

И словно для того, что опровергнуть её слова, Николс скользнул в сторону своего господина и помог ему облачиться в великолепный халат зелёного шёлка с подкладкой винного цвета.

Не отводя взгляда от Оливии, Лайл отсутствующе принял услуги своего камердинера и жестом отослал его. Николс исчез так же тактично, как и появился. Как человек вроде Лайла может удерживать такого превосходного и опытного камердинера оставалось для Оливии такой же загадкой, как и маленькие картинки и завитушки, которые Лайл рисовал ей в письмах, чтобы проиллюстрировать тот или иной момент.

Элегантный халат, должно быть, дело рук камердинера. Лайл не из тех людей, которые заботятся об одежде. Оливия всегда полагала, что одевать его должно быть занятием неблагодарным. Однако камердинер оставался с ним и мужественно терпел лишения в Египте.

Она ощутила укол зависти, которую быстро подавила. Что завидного в том, чтобы вести жизнь невидимки?

В то же время, пока Бэйли занималась истеричной женой, только Оливия оставалась практически голой.

— Это были чрезвычайные обстоятельства, — сказала она. — Нельзя ждать, чтобы прилично одеться, когда кто-то нуждается в помощи.

Она жестом указала на женщину, которая сморкалась в то, что выглядело, как один из носовых платочков Оливии.

— Женщина была в беде, — продолжила Оливия. — Что бы ты хотел от меня?

Лайл покачал головой. Свет, льющийся из канделябра позади него, придавал расплывчатый блеск его солнечным волосам, наподобие нимба — как будто его ангельский облик нуждается в подобном усилении.

Девушка перевела взгляд ниже, чтобы удержаться от искушения запустить пальцы в его взъерошенные со сна волосы. Вместо этого она глянула на пояс его халата, но это лишь напомнило ей о подтянутой талии, за которую она держалась несколькими часами ранее. Оливия не знала, куда ей смотреть.

— Я бы хотел, чтобы ты подумала, — сказал Перегрин.

— Нет, — возразила она. — Ты бы хотел, чтобы я тихо сидела в ожидании мужчины, который придёт, чтобы подумать за меня.

— Даже мне известно, что напрасно ждать от тебя, что ты станешь тихо сидеть. — Проговорил он. — Я думал, что ты не будешь ввязываться в супружеские перебранки. Ты никогда не слушаешь, что тебе говорит твой приёмный отец? Разве это не одно из его правил?

Оливия отчаянно осознавала, что его голые ноги находятся в нескольких дюймах от её ног.

— Думаю, он также учил тебя правилу относительно споров с леди.

— Благодарю за напоминание, — сказал он. — Ты импульсивна до самоубийственной степени и всегда была такой. Напрасная трата времени спорить с тобой в любое время, и в особенности в холодном коридоре посреди ночи.

— На тебе же тёплый халат, — заметила Оливия. — А я не чувствую холода.

Взгляд Перегрина упал на её грудь. Она не стала делать то же самое. Ей это не требовалось. Она сама сознавала состояние своих сосков.

— Некоторые части тебя его чувствует, — произнёс Лайл. — Но ты начнёшь спорить и об этом тоже, а с меня достаточно.

Он повернулся и зашагал по коридору.

Оливия некоторое время стояла, наблюдая, как он от неё уходит.

Лайл всегда уходил… или уезжал… или уплывал к своим приключениям. К своей возлюбленной — Египту. Он возвращался оттуда ровно настолько, чтобы лишить её равновесия. На время она получила назад своего друга и союзника, но после его отъезда она останется в ещё большей тревоге и досаде. Она станет ждать его писем, чтобы разделить его жизнь, а он — ох, он напрочь забыл бы о ней, не пиши она ему постоянно, напоминая о себе.

Оливия сжала кулаки и пошла за ним.


Лайл вошёл в комнату, закрыл за собой дверь и с закрытыми глазами прислонился к ней.

Боги! О, боги! Полуобнажённая Оливия.

Стоящая в коридоре гостиницы на всеобщем обозрении. Супруг Элспет наверняка нагляделся вдосталь: груди Оливии во всей красе под этой жалкой пародией на ночную сорочку.

Член Лайла тоже встал по стойке смирно, как будто уже не растратил достаточно энергии на то же самое.

— Иди вниз и принеси мне стакан бренди, — сказал он Николсу. — Нет, лучше бутылку. Три бутылки.

— Я мог бы приготовить вам поссет [11], сэр, — предложил Николс. — Очень успокаивает после такого напряжения.

— Я не хочу успокаиваться, — проговорил Лайл. — Я хочу забыться. Эти проклятые женщины.

— Да, сэр.

Камердинер вышел.

Дверь едва закрылась за ним, когда прозвучал стук.

— Уходи прочь, — ответил Лайл. — Кто бы ты ни был.

— Я не уйду. Как ты смеешь разворачиваться ко мне спиной? Как смеешь меня отчитывать, и мне приказывать, и…

Перегрин рывком распахнул дверь.

Там стояла Оливия, все также неподобающе одетая, с рукой занесённой, чтобы снова постучать.

— Иди к себе в комнату, — сказал Лайл. — Что, чёрт побери, с тобой?

— Ты, — ответила она. — Тебя не бывает годами. Ты приезжаешь ненадолго и потом уезжаешь.

Оливия делала широкие жесты, которые заставили муслин туго натянуться на груди.

— У тебя нет права приказывать мне или вмешиваться. Как ты взял на себя труд указать, ты мне не брат. Ты никак не связан со мною. У тебя на меня нет никаких прав.

Ещё более драматичная жестикуляция. Волосы в буйном беспорядке свисали ей на плечи. Одна из лент на лифе начала развязываться.

— Если я пожелаю впустить десяток женщин в свою комнату, ты не имеешь права меня останавливать, — продолжала негодовать она. — Если я захочу впустить десятерых мужчин к себе в комнату, ты меня не остановишь. Я не твоя собственность, и ты не будешь мне приказывать. Я отказываюсь подвергаться осуждению за то, что поступаю так, как считаю правильным. Отказываюсь!

Оливия запнулась, вскрикнув, поскольку Перегрин ухватил её за руку, молотившую воздух, втащил в комнату и захлопнул дверь.

Девушка оттолкнула его.

Лайл отпустил её и отступил назад.

— Всё это очень раздражает, — проговорил он.

— Соглашусь с тобой, — ответила Оливия. — Я совершенно забыла, каким противным ты бываешь.

— А я совершенно позабыл, что ты теряешь всякое чувство меры, так же как и представление о том, где ты находишься, когда на тебя находит… одно из твоих настроений.

— Это не настроение, тупица!

— Мне безразлично, как ты его называешь, — сказал Лайл. — Ты не можешь разгуливать, едва одетая, устраивая публичные сцены. Не будь тот бедняга столь очарован своей темпераментной супругой, или будь это иной тип мужчины, либо было бы двое, когда ты открыла дверь, последствия могли быть… Нет, я отказываюсь даже думать о них. Дьявол тебя разбери, почему ты никогда не думаешь прежде, чем действовать? Разве ты никогда не останавливаешься, хоть на секунду, чтобы поразмыслить о том, что может произойти?

— Я знаю, как позаботиться о себе, — ответила Оливия, поднимая подбородок. — Тебе, как никому другому, следовало бы это знать.

— Ах, так? — проговорил он. — Тогда позаботься о себе, Оливия.

Перегрин обхватил её рукой и притянул к себе.

— О, нет, ты…

Он крепко взял её за подбородок и поцеловал.

Оливия знала, как себя защищать. Она потянулась, чтобы вцепиться ногтями в его запястья. Она была готова ударить его ногой в пах.

Но что-то пошло не так.

Оливия не могла освободить лицо, поскольку он удерживал её подбородок, мягко, но твёрдо. И это лишало её всякой возможности избежать шокирующего ощущения его губ и давления рта, непреклонного, требовательного, настойчивого. Лайл был упрям до мозга костей, и, что бы он ни делал, он уделял этому полное внимание, не оставляя Оливии ни малейшего шанса отвернуться или проигнорировать его. Она не удержалась, чтобы не ответить ему. Она не могла не упиваться ощущением его губ и его вкусом.

Затем пагубно соблазнительный аромат мужчины проник ей в нос, ударил в голову и наполнил её мечтаниями, томлением и жаром. Земля ушла у девушки из-под ног, словно она поднималась на воздушном шаре.

Оливия провела руками по плечам Лайла. Затем её руки обвились вокруг его шеи, и она ухватилась за него так, словно ей придётся падать сотни миль до холодной поверхности земли, если она не будет держаться.

Она предполагала лягнуть его в голень. Но вместо этого её босая ступня поползла вверх по его ноге. Свободная рука Лайла скользнула по её спине вниз, сжала ягодицы, и он привлёк девушку ближе, к своему паху. Лишь несколько тонких слоёв муслина и шёлка осталось между ними. Они ничего не скрывали и не защищали. Его возбуждённый орган, горячий и тяжёлый упёрся ей в живот.

Оливия не была совершенно невинной. Ей уже доводилось ощущать мужское возбуждение, но жар не разливался в ней, словно пламя по пороховой дорожке. Она ощущала возбуждение раньше, но не испытывала такой боли, как на сей раз. Она не чувствовала такого буйного нетерпения.

Перегрин прислонился спиной к двери, увлекая её за собой, и всё, что было ей известно, испарилось. Все её знания и раздражение ушли в небытие. Она могла лишь томиться, но не в приятном романтическом влечении, а в безумии. Оливия тёрлась об него и открыла рот, чтобы принять его в себя и отведать его вкус. Это был жаркий и греховный поцелуй сплетения языков, вторжений и отступлений, как совокупление, к которому взывал каждый её инстинкт.

Оливия услышала звук, но он ничего не означал. Смутный звук, который мог быть чем угодно. Какой-то звук, где-то. Она не знала, где. Это могло быть её сердце, которое каждым ударом отмечало физическое осознание каждого дюйма мускулистого мужского тела, прижимавшегося к ней. Это могла быть барабанная дробь желания, которое, казалось, продолжалось вечно.

Это был стук, но сердце Оливии стучало в грудной клетке, от жара и потребности… и от страха, потому что происходящее вышло из-под её контроля.

Ещё стук. И голос.

— Сэр?

Мужской голос. Знакомый. По ту сторону двери.

Инстинкты выживания Делюси, отточенные поколениями, выдернули Оливию из той безумной вселенной, куда завели её чувства. Она вернулась в свой, неожиданно равнодушный, холодный мир.

Девушка ощутила, как Лайл напрягся и начал отодвигаться.

Она отпустила его.

Оливия осмелилась бросить взгляд на его лицо. Оно было идеально сдержанным. Перегрин уверенно стоял на ногах.

Он спокойно вернул на место её ночную сорочку.

Чтобы не отставать, она разгладила его халат.

Более того, Оливия даже дружески похлопала Лайла по груди.

— Ну, пусть это послужит тебе хорошим уроком, — сказала она.

Девушка распахнула дверь, царственно кивнула Николсу и выплыла, на дрожащих ногах и с кружащейся головой, надеясь, что не врежется в стену и не упадёт навзничь.

Половина седьмого утра.
Воскресенье, 9 октября.

Во сне на Оливии было лишь очень тонкое бельё. Она стояла наверху каменной лестницы и манила его к себе. За ней стояла непроглядная тьма.

— Иди, взгляни на моё тайное сокровище, — говорила она.

Лайл начал подниматься по ступеням.

Девушка ему улыбнулась. Затем она юркнула за дверь, которая с грохотом захлопнулась за нею.

— Оливия!

Он постучал в дверь. И услышал ответный стук. Но нет, это не стук. Ему знаком этот звук. Скалы, сдвигающиеся с места. Ловушка. Он обернулся назад. Темнота. Лишь грохот огромных камней, катящихся к выходу.

Удар. Удар. По дереву.

Не по камню. В дверь.

Кто-то стучит в дверь.

Лайл полностью проснулся, как он научился делать много лет назад в Египте, где умение мгновенно стряхнуть с себя сон могло означать разницу между жизнью и смертью.

Он принял сидячее положение. Неяркий свет, сочащийся из окна, подсказал ему, что солнце уже взошло.

Где, к дьяволу, находится Николс? В такое время, он, весьма вероятно, выбирается из постели горничной, либо же он нашёл дорогу в спальню одной из дам?

Проклиная своего камердинера, Лайл выбрался из кровати, натянул халат, втолкнул ноги в шлёпанцы и потопал к двери.

Он открыл дверь.

Оливия замерла, с поднятой рукой.

Лайл затряс головой. Ему всё ещё снится сон.

Но нет. Коридор за ней был освещён тем же серым светом, что и его комната.

Оливия была полностью одета. Его затуманенный сном рассудок медленно уяснил: чрезмерно украшенная шляпка… высокий воротник дорожного платья, с модными рукавами-фонариками… ладные полуботинки. Одежда для поездки, как доложил его сонный разум. Но в этом не было никакого смысла.

— Что? — спросил он. — Что такое?

— Мы готовы выезжать, — ответила Оливия. — Повозки со слугами уже поехали вперёд. Дамы ждут в карете.

Лайл понятия не имел, о чём она говорит. В уме он перебирал образы минувшей ночи: она, почти голая… он, утративший рассудок. Большая ошибка. Ужасная, огромная, почти роковая ошибка.

Но она стояла здесь, не более чем в расстёгнутой сорочке, с рассыпавшимися волосами, пока она размахивала руками, и прочие части тела двигались вместе с ней.

Перегрин видел каирских танцовщиц. Даже находясь на публике, и будучи полностью одетыми, они двигались так, что наводили на непристойные мысли. На частных приёмах они заходили куда дальше, временами оголяя свои груди и животы, или танцуя в одном лишь поясе. Несмотря на способности их удивительно гибких тел, Лайл удерживал голову на плечах.

Оливия сейчас стояла перед ним, сердясь и не пытаясь его соблазнять. Строго говоря, одежда закрывала её тело с головы до ног, — и он терял от неё голову.

Если бы Николс не подошёл к двери.

— Который сейчас час? — спросил Перегрин.

И какой день? Он всё ещё видит сон?

— Половина седьмого, — ответила девушка.

— Утра?

Она улыбнулась ослепительно и опасно.

— Если мы выедем сейчас, то приедем в Йорк до заката.

— Выедем? — спросил Лайл. — Сейчас?

— Мы легко обгоним почтовый дилижанс до Йорка, — пояснила она.

— Я спал всего три часа, — возразил он. — Что с тобой такое?

— Я бы хотела как можно скорее приехать в Горвуд, — ответила Оливия. — Чем быстрее мы доедем, тем скорее сможем завершить нашу миссию, и тем скорее ты сможешь вернуться в Египет.

Она оглядела его сверху донизу:

— Ты, кажется, не готов?

— Разумеется, я не готов.

Ещё одна ослепительная улыбка.

— Ну, что ж, тогда ты приедешь в Йорк, когда приедешь, осмелюсь сказать.

Оливия повернулась и ушла.

Перегрин стоял в дверях, недоверчиво глядя, как она неторопливо уходит по коридору, покачивая бёдрами.

Он попятился в комнату и закрыл дверь.

— Я знаю, что это, — проговорил он. — Это месть.

— Сэр?

Вошёл Николс, неся поднос.

— Я заметил, что леди готовятся уезжать, — сказал он. — И подумал, что вы пожелаете выпить кофе.

Загрузка...