Вчерашний скандал

Глава 10

Она стояла на дороге, глядя на монолит, венчавший склон.

Лайл выехал из деревни и прибыл как раз вовремя, чтобы заметить карету Оливии, остановившуюся возле кладбища и развалин церкви. Он наблюдал за тем, как она вышла из экипажа и перешла на другую сторону дороги.

Оттуда она стала созерцать замок Горвуд, явно охваченная восторгом, прижав руки к груди. Процессия повозок, в основном телег и фургонов, нагруженных бог знает чем, двигалась впереди неё. Остальные следовали позади. Все обитатели деревни бросили свои занятия, и вышли поглазеть.

Лайл тоже глазел. Он не видел такой вереницы экипажей с самой коронации короля Георга IV, десять лет тому назад.

Оливия не замечала ни лошадей, ни телег, ни фургонов, проезжавших мимо. Она забыла обо всём, кроме того, что увидела в этой громадной, зловещей прямоугольной груде камней.

Лайл знал, что она видит гораздо больше того, что видит он.

На самом деле всё, что видел он — это Оливию, в столь свойственной ей позе. Перегрин подождал немного, просто глядя на то, как она стоит настолько неподвижно, что человек с фантазией мог бы поверить, что она находится во власти чар.

Поскольку это была Оливия, то она без сомнений была очарована. Не нужно быть фантазёром, чтобы это знать. Требуется просто знать эту девушку.

Лайл задумался о том, что бы Оливия подумала о пирамидах?

Глупый вопрос. Она пришла бы в восхищение. Не возражала бы против лишений и трудностей. Она же выросла на улицах Дублина и Лондона. Она была бы счастлива и потрясена… пока не потускнеет новизна, и ей не станет скучно.

Его жизнь была не всегда столь волнующей, как представлялось Оливии. Сама работа была однообразной и скучной. На поиски гробницы могли уйти дни, недели, месяцы и годы терпеливого поиска. День за днём в жаре надзирать за рабочими, осторожно расчищающими песок… медленный, тщательный труд копирования изображений из усыпальниц и храмов, зарисовок памятников, поскольку, несомненно, они могли пропасть.

Целые стены и потолки вырезались и вывозились, чтобы украсить собой музеи и частные собрания. Храмы разбирались, а камни из них использовались для фабрик.

Перегрину так её не хватало, его монотонной, кропотливой работы. Он тосковал по нахождению, измерению, сортировке и приведению в порядок.

Оливия понимала его страсть к Египту, но никогда не понимала его пристрастия к такой медленной работе. Реалии его жизни там утомили бы её до бесчувствия, а Лайл хорошо знал, что происходит, когда Оливию одолевает скука.

Она когда-нибудь увидит пирамиды, он в этом не сомневался. Она посетит их, как и другие аристократы, которые приплывают на своих яхтах, проезжают по Нилу вверх и вниз, и снова возвращаются домой, с трюмами, загруженными древностями.

Тут Оливия повернулась к нему, но мыслями она была всё ещё далеко. Будучи не готовым к этому, Лайл ощутил, как исчезает весь остальной мир. Не осталось ничего, кроме её прекрасного лица, синих глаз, жемчужной кожи и румянца, который разливается по щекам, подобно рассвету.

Чувства ударили его в сердце крохотными кинжалами.

— Ах, вот и он, владелец этого поместья, — проговорила Оливия с сильным шотландским акцентом, который, должно быть, приобрела в Эдинбурге.

Этот звук вырвал Перегрина из грёз. Он понадеялся, что она не вытащит сейчас волынку, чтобы заиграть на ней.

Граф приблизился к ней.

— Расскажи это местным аборигенам, — сказал он. — Они, кажется, думают, что я сборщик податей или палач.

Она рассмеялась низким бархатистым смехом. Лайл мог ощущать, как тонет в нём, с глупостью мухи, бродящей по краю паутины.

Факты. Придерживайся фактов. Он осмотрел её одежду так, словно они были древними артефактами.

Поверх массы рыжих локонов Оливия надела очередное безумное творение модистки: нечто с тульей размером с палубу флагманского корабля, с перьями и лентами, которые произрастали из верхушки. На ней также был очередной безумный шедевр портнихи — рукава размером с винные бочонки и широкие юбки, делающие её талию столь тонкой, что, представлялось, мужчина может обхватить её одной рукой.

Представление не является фактом. Представление — это фантазия. Перегрин отогнал эту мысль прочь, словно бесполезный сор.

Он снял шляпу и поклонился, чтобы заняться чем-то разумным.

— Добро пожаловать в Чудовищный Замок, — произнёс граф. — Надеюсь, он для тебя достаточно угрюмый и ужасный.

— Он замечательный, — сказала Оливия. — Он превзошёл все мои ожидания.

Она была сильно и по-настоящему взволнована. Это безошибочно читалось по её возбуждённому румянцу и горящим глазам.

Будь они детьми, она подбежала бы к нему и кинулась бы на шею, крича: «Как я рада, что приехала!»

Лайл ощутил минутную печаль, чувство утраты — но никто не может вечно оставаться ребёнком, и никто не захотел бы этого.

Он вернул шляпу на голову и обратился к замку Горвуд и фактам.

— Выстроен в стиле мотт и бейли [13]. — проговорил он. — В форме буквы U. Главное здание состоит из цокольного этажа и трёх верхних этажей. Два крыла отходят от западной стены главного здания, с тремя основными этажами над цоколем. Высота сто шесть футов от нижнего уровня до верха парапета. Стены в среднем по пятнадцать футов толщиной. Я согласен, это не похоже на обычную структуру, и действительно необычно, что замок просуществовал так долго, сравнительно целый.

— Благодарю за урок по архитектуре. — Оливия тряхнула головой, что заставило подпрыгнуть локоны вокруг её лица. — Ты верен себе, не так ли? Я говорила об атмосфере. Такой серой и запретной. И освещение, в это время суток — закатное солнце пронизывает облака, бросая длинные тени на безрадостный ландшафт, словно Горвудский замок распространяет своё уныние на всю окружающую долину.

Пока она говорила, чем-то встревоженная стая ворон взлетела с северной башни.

— А вот и твои тёмные призраки, — сказала Оливия.

— Атмосфера это по твоей части, — ответил Лайл. — С меня хватит атмосферных явлений. Здесь не бывает ничего, кроме дождя.

Слишком много коротких тёмных дней с дождём, за которыми наступают долгие, тёмные и дождливые ночи. И всё это время он раздумывал, что он сделал в этой жизни такого, чтобы заслужить быть сосланным сюда. Мечтая, чтобы рядом был кто-то, с кем можно поговорить, и говоря себе, что не имеет в виду Оливию, но кого-то здравомыслящего. Но вот она, сияющая, словно египетское утро, разбивая его сердце и в то же время воодушевляя.

— Тогда я провозглашаю атмосферу совершенно верной, — говорила девушка. — Идеальная обстановка для таких страшных историй, как Франкенштейн или Монах [14].

— Если так ты себе представляешь идеал, то войдя внутрь, ты придёшь в экстаз, — сказал Лайл. — Там сыро, холодно и темно. Некоторые окна разбиты, и в штукатурке есть щели. В результате, мы получаем интересные визжащие и плачущие звуки из-за сквозняка.

Оливия подошла к нему и всмотрелась в его лицо, глядя из-под гигантских полей своей шляпы.

— Не могу дождаться, — проговорила она. — Покажи мне. Прямо сейчас, пока ещё светло.

Оливия действительно была увлечена, но не преминула отметить разваливающуюся въездную арку замка, сквозь которую проезжал её караван карет, телег и фургонов. Она ожидала, что Лайл появится оттуда. Она воображала, как он стоит возле такого же разрушенного и живописного цилиндрического домика привратника, наблюдая за проезжающими экипажами и ища взглядом её. Затем он её заметит… И выйдет… И… ну, он не открыл бы ей объятия, чтобы она могла в них броситься. Но Оливия ожидала, что Перегрин выйдет оттуда, чтобы приветствовать её, как сделал бы лэрд поместья.

Вместо этого Лайл появился из ниоткуда, прямо на том месте, где лучи заходящего солнца могли озарить его волосы, когда он снимал шляпу и кланялся. Солнце заставило мерцать золотые пряди в его волосах, отсвечивало на соломе и пыли от телег, создавая вокруг него танцующие золотые искры.

Как отвратительно с его стороны внезапно появиться, в сияющем золоте, словно персонаж из средневековой легенды. На миг Оливия представила, как он подхватывает её на своего белого скакуна и уносит прочь…

Куда? В Египет. Куда же ещё? Где он сбросит её в песок и забудет о ней, как только ему на глаза попадётся рассыпающаяся в прах, вонючая мумия. Но Лайл не может иначе, как и она не могла изменить саму себя. И он приходится ей другом.

У её друга, как обнаружила Оливия, под глазами появились круги. В тени от полей его шляпы подбитый глаз был едва заметен, но эта же тень подчёркивала усталые морщинки на лице.

Перегрин был несчастен. Он держался стоически, но она слышала в его голосе и видела во всём поведении одну только решимость и никакой заинтересованности.

Однако Оливия ничего не сказала и только слушала, пока он продолжал говорить в своей педантичной манере, когда они проходили под входной аркой во двор, заросший сорной травой.

Она заметила, что оборонительные валы осыпались, но конюшни в дальнем углу двора находятся лишь в слегка запущенном состоянии. По общему впечатлению, здесь не было такой разрухи, как давали понять Атертоны. Чему не следовало удивляться. Они с Лайлом оба понимали, что замок — просто средство для достижения цели.

Они приблизились к ступеням, ведущим наверх — возможно, тридцати футов длиной — к дверям замка.

— Так мы можем попасть на первый этаж, — говорил Перегрин. — Раньше приходилось переходить через разводной мост и проходить под опускающейся решёткой с шипами, но они давно развалились. Когда в прошлом столетии здесь производили изменения, мой предок, должно быть, рассудил, что лестница более удобна. Мудрое решение, как я полагаю. От моста и решётки в наши дни проку нет, а содержать их в исправности чертовски трудно.

Оливия могла себе представить и мост, и решётку. Она видела замок таким, каким он выглядел давным-давно, когда окружавшие его стены были прочными, а мужчины стояли в карауле на башнях, воротах и парапетах.

Прежде чем она начала взбираться по лестнице, Перегрин коснулся её запястья, чтобы остановить девушку. Будь он тем романтическим персонажем, которого она воображала, он бы поднял её на руки и сказал, как сильно он соскучился.

К своей досаде, Оливия тоже по нему соскучилась. Жаль, что они не могли исследовать Эдинбург вместе. Даже Лайл был бы обезоружен его красотой. Даже он оценил бы, как сильно этот город отличается от Лондона, словно совершенно иной мир.

Но рука графа в перчатке едва прикоснулась к её запястью, прежде чем он указал ею на дверной проём цокольного этажа, который загораживали сорняки и мусор.

— Там, — произнёс Перегрин, — находится нижний этаж, насчитывающий три помещения в главном здании. Сводчатый подвал. Бювет расположен в южном крыле. Я определил вас, женщин, в южную башню. Там теплее и светлее. Гарпии будут жить в нижнем этаже, поскольку лестница их погубит.

Оливия смотрела всё выше и выше, до самой вершины замка. Внутренние лестницы будут узкими и продуваемыми сквозняком. И тёмными. В давние времена враги, которым удалось попасть внутрь, могли легко попасть в ловушку и быть убитыми до того, как они куда-то доберутся.

— С разводным мостом и решёткой с шипами было бы более романтично, — сказала она, глядя на прозаичную лестницу.

— Подземная темница [15] тебя устроит? — спросил Перегрин. — Поскольку у нас таковая имеется, огромная и промозглая, в северном крыле.

— Думаю, она может пригодиться, — заметила Оливия.

— В настоящее время она в нерабочем состоянии, — ответил Лайл. — Помимо помещения с бюветом, комнаты цокольного этажа сильно повреждены. Одна из лестниц, ведущая вниз с первого этажа, была варварски разрушена. Вместе с тем, она и крепостная стена, кажется, представляют собой самые худшие случаи разрушения.

Девушка поднялась по лестнице. Дверь отворилась, и она шагнула внутрь, мимо слуги, державшего её, и через небольшой коридор. Там она просто остановилась и замерла от потрясения, вытаращив глаза как самая настоящая деревенщина.

— У меня была такая же реакция, — донёсся сзади голос Лайла. — Если слушать моих родителей, то можно подумать, что здесь деревья растут в каминах и птицы свили гнёзда на галерее менестрелей [16].

Она знала, что его родители преувеличивают. Они всегда преувеличивали. Однако ничто не подготовило её к такому зрелищу.

Это был большой банкетный зал, и она видела множество залов, которые были богато обставлены и включали все, что нынешнее время могло предложить для комфорта. Они не указывали на своё происхождение так явно, как этот. Над ней возвышалась большая стрельчатая арка. Слева от неё, в конце длинного зала, ярко полыхал огонь в камине под конусообразным навесом. По обе стороны от него располагались большие ниши, где кто-то расставил свечи.

Комната была великолепна. Хотя в ней практически отсутствовала мебель, она выглядела так, как много веков назад, когда замок посещала Мария, королева Шотландии.

Это, как подумала Оливия, было лишь малой долей того, что почувствовал Лайл, когда впервые вошёл в древний храм: ощущение, словно вступаешь в иной, более старый мир.

Она смутно сознавала, что слуги собираются в холле, выстраиваясь рядами в ожидании, и она знала, что ей следует расставить их по рангу, но в этот момент девушка могла только оглядываться вокруг себя.

— Пятьдесят пять футов в длину и двадцать пять в ширину, — раздался голос Лайла сзади. — Тридцать футов от пола до верхушки цилиндрического свода. Кажется, балкон для музыкантов был перестроен в прошлом веке. Под ним был тайный ход. Не уверен, что его нужно восстанавливать.

Оливия развернулась к нему:

— Это великолепно.

— Рад, что ты так думаешь, — проговорил он. — Надеюсь, ты сможешь передать это ощущение прислуге. Они выглядят сомневающимися.

— Я передам, — пылко заверила его Оливия. Она точно знала, что делать. Для этого она сюда и приехала. Превратить развалины в нечто величественное и возродить к жизни деревню. Сделать нечто стоящее.

Девушка обратила внимание на шеренгу слуг, которые совсем не выглядели счастливыми. Странно, но те, кто находился здесь несколько дней, казалось, были взволнованы не больше, чем те, кто приехал с нею. Она предположила, что Лайл, как мог, укреплял их дух. Но все они были слугами-лондонцами, в конце концов. Они, должно быть, чувствовали себя так, словно очутились в тёмном средневековье.

Оливия расправила плечи, не физически, но мысленно. С этой частью она справится легко. Чем быстрее она это сделает, тем скорее будет выполнена их работа здесь.

Тогда Перегрин сможет возвратиться к своей единственной любви, а она…

О, ради всего святого, ей только двадцать два года. У неё ещё есть время тоже найти свою истинную любовь.

Шансы были невысоки, но ей и раньше приходилось выигрывать с такими шансами.

Только взгляните, как многого она достигла с того дня, когда встретила Лайла. Теперь у неё есть замок — пусть не навсегда, но ведь она сама — женщина, не склонная к постоянству.

Лайл знал, что Оливия меняет облик как хамелеон. Она может изобразить не только акцент и диалект, но и осанку и манеры. Он видел, как она сливается с уличными беспризорниками, ростовщиками и бродячими торговцами. Почему бы ей так же легко не вжиться в роль властительницы замка?

Однако он был изумлён, когда едва войдя, она сняла свою нелепую шляпу и превратилась в свою прабабушку леди Харгейт. Романтичная и затаившая дыхание, Оливия, которую он видел стоящей на дороге, стала хладнокровной и невозмутимой. Удерживая всё под контролем, она раздала указания слугам.

В первую очередь надлежало привести в порядок большой зал, поскольку в нём они проводят большую часть времени. Николс с первой группой слуг уже убрали помещение. Проинспектировав их работу, Оливия стала давать указания по размещению мебели и всему прочему.

Когда Лайл понял, что рассматривает её так же, как изучает пеленальные покрывала мумии, он собрался с мыслями и покинул холл.

Он пошёл в свою комнату и прочитал себе продолжительную и логическую лекцию о чаровницах, которые оборачиваются в песчаную бурю. Затем он собрал свои планы и чертежи и вернулся к Оливии.

Отдавая ей их, Лайл очень спокойно и логично заметил:

— Я подумал, что тебе будет легче понять строение замка, если они будут у тебя.

Она вынула листы бумаги и разложила их на большом столе, который слуги водрузили в центре комнаты. Некоторое время Оливия изучала рисунки, а свет от очага и свечей плясал в замысловатом сооружении, которое горничная соорудила у неё на голове.

— О, Лайл, это блестяще, — произнесла она.

Если он обернёт один из этих локонов вокруг пальца, каким он будет наощупь?

— У меня есть кое-какие книги и бумаги твоего кузена Фредерика, — продолжала она. — В них имеются планы и чертежи, но ничего столь подробного, как эти.

— Это то, что я обычно делаю, когда попадаю в незнакомую обстановку, — ответил Перегрин. — Мне нужно было заняться чем-то полезным. Дождь ограничил мою свободу, и так пошло с первого дня.

— В Эдинбурге шёл дождь, понемногу каждый день. — Оливия не поднимала глаз. Она продолжала рассматривать рисунки, планы и заметки.

— Здесь было больше, чем «немного», — говорил он. — Холодные потоки дождя начались с Колдстрима, нашей первой остановки после того, как мы с Николсом покинули Алнвик. Я полагаю, это проявление шотландского юмора [17]. Дождь лил беспрестанно всю дорогу сюда. Он не прекращался до прошлой ночи. Осмотр дома помог мне скоротать время.

Предполагалось, что сие занятие также будет удерживать тревожные мысли в узде. В этой части оно сработало не очень хорошо.

— Вот это ты делаешь в Египте? — спросила Оливия.

— Да. После того, как мы отчищаем весь песок.

— Твои рисунки прекрасны, — произнесла она, наконец, подняв глаза.

Лайл поглядел на разбросанные по столу рисунки, затем на ее лицо.

Этот прелестный румянец у неё на щеках. Кажется, он идёт изнутри, но, возможно, свет свечей усилил его. Даже днём сквозь узкие окна и пятнадцатифутовые стены внутрь проникало очень мало света.

— Я не шучу, и это не лесть, — сказала Оливия. — Твои чертежи превосходны.

Они обменялись смеющимися взглядами. И этим всё было сказано, подумал Лайл.

Они думали об одном и том же: в первый день их знакомства Оливия сказала ему, что его рисунки ужасны.

— У меня ушло всего каких-то десять лет на то, чтобы продвинуться от «отвратительных» к «превосходным», — проговорил Перегрин.

Оливия снова обратилась к рисунку. Он наблюдал, как её тонкий палец обводит линии большой спальни первого этажа.

— Это всё упрощает, — сказала девушка.

Упрощает ли? Или всё стало невозможно сложно: тонкий грациозный палец и её тонкокостная рука, свечение её кожи в тусклом освещении древнего холла и улыбка при общих воспоминаниях.

Перегрин отступил на шаг, прежде чем уступил искушению прикоснуться.

— Так проще установить очерёдность для ремонтных работ, — сказал он. — Когда и если мы отыщем рабочих, я буду точно знать, где им начинать и что им делать.

— И поэтому ты был сегодня в деревне, — догадалась Оливия.

— Так и есть.

— Поверить не могу, что тебе не повезло с крестьянами, — сказала она. — Ты управлял толпами рабочих в Египте.

— Там всё иначе. Я знаю достаточно разных языков, чтобы общаться с ними, и знаю их образ жизни. Культура Шотландии совершенно другая. Но я подозреваю, что обитатели Горвуда намеренно притворяются тупыми, поскольку не хотят меня понимать. И я поспорил бы на что угодно, что они специально добавляют акцент к тупости, чтобы я не понимал их.

— Я жажду докопаться до сути этого, — проговорила Оливия. — Ты сын лэрда. У них неприятности с твоим замком. Им следует ощутить, что они могут доверить тебе свои тревоги.

— Возможно, они не находят меня человеком, которому можно довериться.

Она отмела это возражение одним взмахом ладони.

— Не глупи. Тебе стоит всего лишь встать там, чтобы вызвать доверие, в отличие от нас, остальных. Но я должна заниматься всем по очереди. Первым пунктом идут наши слуги.

— Да, прости за это, — сказал Лайл. — Я не собирался терять дворецкого.

Оливия оставила рисунки, чтобы внимательно выслушать его.

— Эдвардс, — начала она. — Я намеревалась спросить тебя, но вид замка вытеснил всё остальное у меня из головы. А потом я увидела слуг, они все выглядят такими…

— Близкими к самоубийству, — подсказал Перегрин. — Их трудно винить. Им пришлось поселиться в большом зале, в точности как делали их предки столетия тому назад. Я удивлён, что все они не сбежали.

Её синие глаза загорелись интересом.

— Думаешь, Эдвардс сбежал?

— Так выглядит…

Рёв и ужасный шум прервали его. Дверь прохода на кухню распахнулась, и кухонная челядь высыпала в большой зал.

Шум голосов продолжался, усиливаясь.

Оливия взглянула на поварят, столпившихся под балконом для музыкантов, затем на двери кухонного коридора, затем на Лайла.

— Это, должно быть, Аллиер, — сказал он, назвав имя лондонского повара, которого она направила им готовить. — Он был немного угрюмым в последнее время.

— Немного угрюмым?

— Мы питаемся холодным мясом и сыром, — пояснил Лайл. — Он не печет хлеб. Говорит, что здешняя печь омерзительна. Я хотел выбросить его из окна, но он, вероятно, не пролезет, а если пролезет, то мы останемся без повара, как уже остались без дворецкого.

Оливия вздёрнула подбородок.

— Я могу помочь тебе выбросить его из окна, — сказала она, в том же невозмутимом тоне, который бы употребила леди Харгейт. — Не печет хлеб, ну и ну. Неудивительно, что прислуга находится в унынии.

С высоко поднятой головой и горящими глазами, Оливия устремилась в сторону кухни.

Николс, который беседовал с одним из перепуганных слуг, поспешил ей навстречу, чтобы блокировать двери.

— Прошу прощения, мисс Карсингтон, за то, что становлюсь у вас на пути, но это небезопасно. Мне сказали, что он угрожает тесаком. Я рекомендую вначале позволить мне его обезоружить.

Оливия осмотрела Николса с головы до ног. Он мог бы надеть доспехи и при этом всё равно весил бы не более десяти стоунов.

— Он крепче, чем выглядит, — сказал Лайл, словно читая её мысли. — И сильнее, — добавил он вполголоса. — И обладает поразительной выносливостью. По крайней мере, такова его репутация среди женского населения Египта.

Голос его был слишком низким, а губы находились чересчур близко к её уху. Тёплое дыхание Перегрина щекотало ей ухо и чувствительное местечко за ним.

На это у неё нет времени.

Эти мужчины…

— Благодарю, Николс, — произнесла Оливия. — Но мы никому не можем позволить превзойти нас.

Она повернулась к Лайлу и ответила так же тихо, как и он:

— Мы не можем позволить, чтобы казалось, будто нас запугал темпераментный французский повар. Жители деревни узнают об этом и будут смеяться до упаду.

— Прости, Николс, — заявил Лайл более громко. — Мы не можем позволить тебе повеселиться одному. Мисс Карсингтон и я займёмся этим.

Оливия повелительно взмахнула рукою.

Николс отступил с её дороги.

Ещё больше криков донеслось из-за двери.

Оливия глянула на Николса. Тот открыл перед нею дверь.

И она устремилась в логово дракона.

Оливия попыталась оказаться впереди Перегрина, но он схватил её за талию, поднял вверх и опустил позади себя. Последнее — снова отпустить её — оказалось не таким простым делом, каким должно было быть. Девушка была легче, чем выглядела, громоздкая одежда обманывала глаза. И шелестела слишком соблазнительно, чересчур схоже со звуком отброшенных простыней. Это заставило Лайла вспомнить о стройности и утончённости её ступни, грации пальчиков, шелковистом ощущении её кожи под его руками.

Все мечты и фантазии, которые он столь жестоко подавлял, восстали подобно призракам. Перегрин снова отринул их.

— Ты будешь говорить, — сказал он. — Но первым войду я, на случай смертоносных метательных снарядов.

— Не говори чепухи, — возразила Оливия. — Думаешь, мне не справиться с прислугой?

Она локтем больно ударила его в рёбра и протолкнулась мимо него в кухонные угодья. Чертыхаясь про себя, Лайл следовал за ней по пятам.

Поверх её плеча он увидел краснолицего Аллиера, размахивавшего тесаком. Поскольку он был почти шести футов ростом и трёх футов в ширину, не требовалось дара предвидения, чтобы понять, почему вся кухонная прислуга сбежала, когда он вышел из себя.

Лайл слышал его тираду по пути на кухню. Произнесённая на трёх языках, она сводилась к следующему: «Эта кухня, назвать её примитивной означает безбожно польстить! Это же пещера, для животных. Никто не может ожидать, что я стану готовить в подобном месте!»

С появлением Оливии повар остановился, с открытым ртом и рукой, занесённой в воздух.

— Не останавливайтесь, — произнесла она. — Что вы говорили?

Аллиер быстро оправился от своего удивления.

— Это невыносимо, мадемуазель! — вскричал он. — Это варварское место. Эта деревенщина. Они просто невежественные дикари. Как я могу сказать им, что мне нужно? Они не говорят ни по-английски, ни по-французски. Ни слова на немецком или итальянском. Их язык, это звериное наречие, одно сплошное рычание и бульканье губами.

— А он умеет говорить, — прошептал Лайл.

— Понимаю, — сказала Оливия. — Умственно отсталые крестьяне. Что ещё?

Аллиер махнул тесаком, вначале на печь, затем на гигантский очаг, рядом с которым даже он выглядел карликом, на каменную мойку, сковородки и кухонные принадлежности, громоздившиеся на старинном трёхногом столе.

— Ожидать, что я — Аллиер — буду готовить в таком месте, это пытка! — взревел он, однако не так уверенно, как за минуту до этого. — Бесчеловечно помещать творца в эту… эту пещеру. Я этого не перенесу.

Оливия медленно и не спеша осмотрелась по сторонам. Кухня занимала весь первый этаж северного крыла замка. Даже учитывая толщину стен и размеры очага, оставалось довольно много места. Одно из трёх больших окон было переделано под печь. Однако даже в дождливые дни освещение здесь было лучше, чем во многих других кухнях, виденных Лайлом. В некоторых богатых английских домах кухни располагались глубоко под землёй.

— Я думаю, она довольно впечатляющая, — пробормотал Лайл.

Никто не обратил на него внимания.

— Это не пытка, — заявила Оливия Аллиеру. — С пытками придётся подождать, пока подземелье оборудуют должным образом. Здесь у нас сложные условия. Великий шеф-повар может готовить где угодно. Вы помните задачу, которую князь Талейран поставил перед великим главным поваром Каремом? Целый год трапез, где ни одно блюдо не повторяется, и используются только ингредиенты по сезону, выращенные в поместье. Но если вы не можете справиться с таким заданием, ничего не поделаешь. Бесполезно желать, чтобы у вас появились умения более высокого порядка или уверенность в тех навыках, которыми вы обладаете. Если вы не отвечаете требованиям…

— Не отвечаю!

— Не забывай, пожалуйста, что у этого человека в руке огромный тесак, с чертовски острым лезвием, — шепнул ей Лайл.

— Если вы решили сдаться, мсье Аллиер, — продолжила Оливия, — тогда хватит об этом болтать, так и поступайте. Одна из деревенских женщин может заняться кухней, пока я пошлю в Лондон за настоящим поваром из Лондона. За итальянцем, на сей раз. Мне говорили, они не знают страха перед трудностями.

Выпустив свой залп, она повернулась и совершенно хладнокровно выплыла из кухни.

Лайл не двинулся с места. Какое-то время он мог только стоять и смотреть. Он видел, как Аллиер наблюдает за её уходом, с раскрытым ртом, с лицом малинового оттенка.

Лайл приготовился к худшему. Но главный повар медленно опустил руку с тесаком.

Лайл попятился в коридор. Летающих лезвий не последовало, но тишина в кухне воцарилась зловещая.

Затем он услышал голос Аллиера, ворчащий о проклятых итальянцах и их несъедобных соусах. После чего донёсся звон кастрюль, которые развешивают по местам.

Лайл прошёл половину расстояния до двери, где его ждала Оливия. И тут в мозгу у него возникла сцена: Аллиер, машущий своим тесаком, Оливия, ростом вполовину меньше повара, с её гигантскими рукавами и обширными юбками, кудри девушки закручены в шелковистые спирали. Оливия, вздёрнув подбородок, хладнокровно ставит огромного повара на место. И это выражение на его лице. И выражение её лица.

О, боги. О, боги. Оливия.

Оливия ненадолго остановилась, когда услышала этот звук. Вначале она подумала, что кого-то душат. Аллиер. Неужели он бросился в коридор? И напал на Лайла? Сердце её пустилось в галоп, и она поспешно развернулась.

Перед ней в полумраке стоял Лайл, прислонившись к стене, согнувшись пополам и держась за живот…

Он смеялся.

Оливия шагнула к нему.

— Не здесь, идиот! — проговорила она, понизив голос. — Он услышит!

Аллиер всё ещё разговаривал сам с собою, развешивая сковородки, но они стояли всего в нескольких футах от кухни.

Лайл взглянул на неё, сжал губы, но у него вырвался всхлип. Она схватила его под руку и потянула к двери. Он пошёл за нею, но через несколько шагов снова привалился к стене, ладонью зажимая рот.

— Лайл, — окликнула Оливия.

— Ты, — выговорил он. Больше ничего он сказать не успел, зайдясь в очередном приступе хохота.

— Лайл, — повторила она.

— Так смешно. Ты. Он.

— Ты себе что-то повредишь.

— Ты, — сказал он. — И только ты.

И снова засмеялся.

Оливия могла только стоять, глядя на него и удивляясь. Когда она приехала, он был таким усталым и стоически мужественным, а теперь…

Перегрин вынул платок и вытер глаза.

— Прости, — произнёс он.

— Ты переутомился, — сказала она.

— Да, — подтвердил Лайл. — Возможно.

Он отошёл от стены. И снова забился в конвульсиях, смеясь и смеясь. Как под гипнозом, Оливия стояла, беспомощно улыбаясь, в то время как внутри у неё всё снова и снова переворачивалось, как золотые пылинки, танцующие вокруг него. Она падала куда-то, падала и падала, потому что Перегрин смеялся. В его смехе звучали озорство и радость, и было невозможно не впустить его в своё сердце.

Затем Лайл остановился, снова вытер глаза и сказал:

— Прости… Я не знаю, что… Оливия, ты действительно лучше всех.

Он взял её за руку. Чтобы повести к двери, как подумала девушка.

И тут Оливия оказалась у стены, в углу за дверью, и руки Перегрина обхватили её лицо, и она ощутила вкус его смеха, когда он губами накрыл её губы.