Тёплая рука в перчатке, которую держала Оливия, была крепче и твёрже, чем она помнила. Когда эта рука сжала её ладонь, она ощутила распространяющееся повсюду тепло, которое её сильно поразило. Что стало отнюдь не первым потрясением за сегодняшний вечер.
Брала ли она Лайла за руку раньше? Девушка не могла вспомнить. Но пойти с ним было инстинктивным действием, хотя он больше не был тем юношей, которого она когда-то знала.
Во-первых, он сильно вырос и не только физически, хотя эти изменения сами по себе производили впечатление.
Когда Перегрин подошёл к ней несколько минут назад, то заслонил собой всю комнату. Он всегда был выше неё. Но Лайл больше не был долговязым юнцом. Он стал мужчиной, от которого исходила ошеломляющей силы мужественность.
Оливия была не единственной, кому он вскружил голову. Среди роя мужчин вокруг неё находилось и несколько её подруг, и она видела, как они смотрели на Лайла, когда тот вошёл в их круг. Сейчас, пока они двигались в толпе по дороге к танцевальной площадке, девушка видела, как поворачиваются головы — и впервые не только мужские, и не все они смотрели на неё.
Она тоже пристально разглядывала его, когда заметила, хотя он был ей хорошо знаком. Он привлекал внимание, потому что не был ни на кого похож.
Оливия изучала его тайком, составляя мнение о нём, как сделала бы любая из Ужасных ДеЛюси.
Солнце Египта сделало кожу Перегрина бронзовой и высветлило волосы до бледно-золотистого цвета, но не только поэтому он стал другим.
Чёрный сюртук облегал его широкие плечи и худощавое туловище, а брюки подчёркивали длинные мускулистые ноги. Безукоризненно белая сорочка оттеняла сияющие чёрные туфли. Хотя на нём был тот же безупречный вечерний костюм, что и на других мужчинах, Лайл выглядел почему-то не полностью одетым, возможно потому, что ни один другой джентльмен не заставлял так убедительно представлять мощное тело под элегантной одеждой.
Оливия видела, как другие женщины замечают графа, делая паузу в беседе, чтобы рассмотреть его или попытаться поймать его взгляд.
Они видели лишь внешнюю сторону. Которая, как она признавала, была достаточно волнующей.
Оливия знала, что он отличается от остальных и в других, менее очевидных аспектах. Лайл не получил обычного воспитания джентльмена. Дафна Карсингтон научила его всему и куда большему, чем он бы обучился в школе и университете. Руперт Карсингтон научил его навыкам выживания, едва ли необходимым джентльмену: как обращаться с ножом, например, и как выбросить человека из окна.
Оливии это было хорошо известно. К чему она не была готова, так это к переменам в его голосе: провокационный намёк на иностранную напевность в аристократическом акценте и тембр, заставляющий воображать шатры, тюрбаны и полуобнажённых женщин, возлежащих на турецких коврах.
Перегрин и держался не так, как раньше. За десять лет, проведённых в опасном и сложном мире, он научился передвигаться бесшумно и плавно, как кот или кобра.
Смуглая золотистая кожа и золотые волосы заставляли вспомнить о тиграх, но не это выдавало его непохожесть. Лайд двигался как… вода. Проходя сквозь толпу, он вызывал в ней рябь. При виде него женщины мысленно падали без сознания, а мужчины начинали замышлять убийство.
Как человек, привыкший следить за окружающей обстановкой, Оливия была уверена, что Лайл замечал это, хотя его лицо ничего не выражало.
Но она, которая знала его так долго, видела, что он не настолько спокоен и отрешён, как кажется. Эта логическая и педантичная наружность скрывала пылкую и упрямую натуру. Это, как она подозревала, не изменилось. К тому же, Лайл обладал характером, который, как говорила ей линия его губ, недавно подвергся жестокому испытанию.
Оливия пожала ему руку. Молодой человек поглядел на неё, серые глаза отливали серебром при свете свечей.
— Сюда, — проговорила она.
Она провела его мимо стайки слуг, несущих подносы, выпустила его ладонь, чтобы взять два бокала шампанского с одного из подносов, и вышла из бального зала в коридор, а оттуда в переднюю. После краткого колебания Перегрин последовал за ней.
— Запри дверь, — сказала девушка.
— Оливия, — произнёс он.
— О, пожалуйста, — проговорила она. — Как будто мне есть, что терять.
Лайл закрыл дверь.
— Собственно говоря, есть, хотя уверен, что тебе следовало быть давным-давно обесчещенной.
— Деньгами и положением можно купить почти всё, включая репутацию, — ответила Оливия. — Вот, возьми бокал и позволь мне приветствовать тебя дома должным образом.
Перегрин взял предложенный бокал, их кончики пальцев в перчатках мимолётно соприкоснулись.
Она ощутила искру контакта под перчаткой, под кожей. Сердце тоже вспыхнуло, и его биение участилось.
Девушка отступила на полшага назад и чокнулась с ним бокалом.
— Добро пожаловать домой, дорогой друг, — сказала она. — Я никогда в жизни никого не была так рада увидеть, как тебя сейчас.
Ей хотелось броситься к нему и обнять за шею. Она бы так и сделала, несмотря на Приличия, но то выражение серебристых глаз, когда он впервые её заметил, остановило её на полпути.
Перегрин её друг, конечно, и только прабабушка знает её лучше, чем он. Однако теперь онстал мужчиной, а не мальчиком, которого она знала.
— Я до неприличия скучала, — продолжила Оливия, — но выражение твоего лица, когда ты обнаружил мой бюст, было бесценным. Я сделала все, что могла, чтобы сохранить невозмутимый вид.
Лайл снова посмотрел туда, и там, куда обратился его взгляд, зародился жар, распространяясь шире и глубже. Она мгновенно снова покрылась потом, как это случилось чуть раньше, когда Перегрин впервые посмотрел на неё. Что служило необходимым предостережением: с этим огнём лучше не играть.
Он критически рассматривал её груди точно так же, как разглядывал строки иероглифического письма:
— Когда я видел тебя в последний раз, у тебя таких не было, — сказал Лайл. — Я оказался в полном замешательстве. Откуда ты их взяла?
— Откуда я их взяла? — Господи, это так похоже на него, решать загадку её груди, как будто перед ним древние горшки. — Они просто выросли. Всё растёт. Просто медленно. Разве не забавно? Я была не по годам развитой в любых других смыслах.
Оливия отпила из бокала.
— Но не обращай внимания, Лайл, на мои груди.
— Тебе легко сказать. Ты не мужчина. И я к ним ещё не привык.
А она не привыкла к тому, что с ней происходит, когда он так на неё смотрит.
Оливия рассмеялась:
— Тогда смотри, если нужно. Прабабушка сказала мне, что очень скоро придёт время, когда мужчинам не будет интересно заглядывать туда, и мне следует получать удовольствие от этого, пока возможно.
— Она совсем не изменилась.
— Она ослабела и утомляется быстрее, чем раньше, хотя всё ещё ходит. Не знаю, что будет со мной, когда её не станет.
Прабабушка была её наперсницей, единственной, кому известно обо всех тайнах Оливии. Она просто не могла рассказывать обо всем маме и приёмному отцу. Они делают то, что могут для её блага. Правда только расстроила бы их. Ей приходилось защищать их от неё.
— Не знаю, чтобы я делал сегодня без неё, — проговорил Лайл. — Она взяла в плен моих родителей и позволила мне спастись бегством.
Он провёл рукой по волосам, приводя их в такой дикий беспорядок, от которого женщины будут терять голову.
— Мне не следовало позволять им расстраивать меня, но я, кажется, так и не смог овладеть искусством игнорировать их.
— Что ты не смог проигнорировать на сей раз? — спросила девушка.
Перегрин пожал плечами.
— Их обычное безумие. Не буду утомлять тебя подробностями.
Как было известно Оливии, родители Лайла были крестом, который ему приходилось нести. Весь мир вращался вокруг них. Все остальные, включая их собственных детей, были всего лишь второстепенными актёрами в великой драме их жизни.
Прабабушка была единственной, кто мог без усилий привести их в чувство, поскольку она говорила и делала, что ей угодно. Все остальные оказывались слишком вежливыми, или слишком добрыми, или просто не считали, что игра стоит свеч. Даже приёмный отец Оливии не мог сделать больше, чем просто справляться с ними, и это было таким испытанием для его темперамента, что он так поступал так только в чрезвычайных обстоятельствах.
— Ты должен мне всё рассказать, — ответила она. — Я души не чаю в безумии лорда и леди Атертон. Они заставляют меня чувствовать себя абсолютно здравомыслящей, логичной и приятно скучной в сравнении с ними.
Он слегка улыбнулся, правым уголком рта.
Сердце Оливии дало резкий крен.
Она отодвинулась в сторону и беспечно опустилась в кресло у камина.
— Подходи, согрейся, — сказала она, указывая на противоположное кресло. — Расскажи мне, что родители хотят от тебя сейчас.
Лайл подошёл к камину, однако не сел. Он долго смотрел на огонь, потом мельком взглянул на неё прежде, чем вернуться к завораживающим языкам пламени.
— Речь идёт о развалинах замка, которым мы владеем, в десяти милях от Эдинбурга, — произнёс он.
— Очень странно, — сказала Оливия после того, как Лайл вкратце пересказал сцену со своими родителями. Он знал, что драматические детали она сможет восстановить сама. За последние девять лет Оливия провела с его отцом и матерью больше времени, чем он сам.
— Хотел бы я счесть это странным, — проговорил Перегрин. — Но для них это даже не забавно.
— Я имею в виду призраков, — объяснила она. — Странно, что рабочие сторонятся замка из-за привидений. Только подумай, сколько их живёт в лондонском Тауэре. Там есть палач, гоняющийся за графиней Солсбери вокруг плахи.
— Анна Болейн, несущая свою голову.
— Юные принцы, — добавила девушка. — Это лишь немногие, и только в одном здании. У нас призраки повсюду, и никто, кажется, не возражает. Странно, что шотландские чернорабочие могли испугаться. Я думала, им нравится общаться с духами.
— Я сказал родителям то же самое, но они отказываются понимать язык логики, — сознался Перегрин. — И это не имеет никакого отношения к замкам или привидениям. На самом деле это всё ради того, чтобы оставить меня дома.
— Но ты там с ума сойдёшь, — сказала Оливия.
Она всегда понимала его, с того дня, когда они встретились и он ей рассказал о своём намерении поехать в Египет. Она назвала это Благородным Призванием.
— Я бы так не возражал, — продолжил Лайл, — если бы они действительно нуждались здесь во мне. Я нужен моим братьям — им нужен хоть кто-то — но я в полной растерянности, что делать. Сомневаюсь, что родители будут скучать по ним, если я увезу их в Египет. Но они слишком маленькие. Дети из северного климата там не выживают.
Оливия слегка откинула голову назад, чтобы посмотреть на него. Когда взгляд этих огромных синих глаз обратился на Перегина, у него внутри что-то произошло, нечто сложное, затронувшее не только животные инстинкты и репродуктивные органы. Это что-то запрыгнуло ему в грудь и вызвало некоторую боль, словно лёгкие уколы.
Он посмотрел в сторону, снова на огонь.
— Что ты будешь делать? — спросила девушка.
— Ещё не решил, — отозвался он. — Так называемый кризис разразился за минуту до того, как мы выехали сюда сегодня вечером. У меня не было времени обдумать, как поступить. Не то чтобы я собирался делать что-то насчёт этой бессмыслицы с замком. Мне нужно подумать о моих братьях. Я проведу с ними как можно больше времени и тогда приму решение.
— Ты прав, — сказала Оливия. — Замок не стоит твоих переживаний. Пустая трата твоего времени. Если ты…
Она умолкла, поскольку дверь отворилась, и вошла леди Ратборн. С тёмными волосами и глазами, хоть и не такими синими, как у дочери, она была настоящей красавицей.
Лайл мог спокойно смотреть на неё, хотя и с любовью, но без замешательства чувств.
— Ради всего святого, Оливия, Бельдер повсюду разыскивает тебя, — произнесла леди Ратборн. — Ты должна была танцевать. Лайл, тебе следовало бы знать, что не стоит позволять Оливии заманивать тебя на встречу наедине.
— Мама, мы не виделись последние пять лет!
— Лайл может навестить тебя завтра, если только захочет проталкиваться сквозь толпы твоих обожателей, — ответила её сиятельство. — А сейчас другие юные леди требуют возможности потанцевать с ним. Он не твоя собственность, и твоё длительное отсутствие заставляет Бельдера нервничать. Пойдём, Лайл, я уверена, что ты не захочешь завершить этот бал дракой с одним из ревнивых поклонников Оливии. Эти бедные дурачки. Смешно даже сказать.
Они вышли из приёмной, и вскоре пути Лайла и Оливии разошлись. Она направилась к лорду Бельдеру и другим своим воздыхателям, а он к десяткам юных леди, которые были так мало схожи с Оливией, словно принадлежали к разным видовым группам.
Гораздо позже, во время танца с одной из них, Перегрин вспомнил, что увидел за секунду до того, как леди Ратборн вмешалась в разговор: блеск в неправдоподобно синих глазах Оливии, прежде чем их выражение стало отсутствующим. Он научился узнавать это выражение очень много лет назад.
Мыслительный процесс. Она думала.
И это, как могла бы всем рассказать её мать, всегда предвещало опасность.
Это не было официальное заседание Общества Любителей Древностей. Во-первых, они обычно собирались по четвергам. Во-вторых, их встречи не начинались до ноября.
Однако граф Лайл приезжает в Лондон не каждый день, и он, скорее всего, уедет до ноября. Каждый учёный, интересующийся египетскими древностями, хотел послушать, что он расскажет, и мероприятие, хотя и было организовано в спешке, пользовалось популярностью.
Когда он приезжал в последний раз, то читал важный доклад, относящийся к именам египетских фараонов — несмотря на то, что Перегрину едва исполнилось восемнадцать лет. Технически говоря, расшифровка иероглифов была специальностью Дафны Карсингтон. Об этом знали все. Все знали, что она гениальна. Проблема заключалась в том, что Дафна — женщина. Её должен был представлять мужчина, иначе её открытия и теории подверглись бы безжалостным нападкам и издёвкам большого и шумного количества тех, кто боялся и ненавидел женщин, обладающих хоть каплей ума, не говоря уже об уме большем, чем у них самих.
Брат Дафны, который обычно выступал от её лица, находился за границей. Её муж, Руперт Карсингтон, который был далеко не так глуп, как полагали многие, никогда не смог бы прочитать учёный доклад с серьёзным лицом или не заснуть на его середине.
Поскольку Дафна и Лайл сотрудничали многие годы, и он с величайшим уважением относился к её способностям, то молодой граф был более чем счастлив стоять на её месте и представлять её последнюю работу со всей подобающей серьёзностью.
Но один человек из аудитории считал всё происходящее шуткой.
Лорд Бельдер сидел в первом ряду рядом с Оливией и насмехался над каждым словом, произносимым Лайлом.
Если этот молодой человек намеревался произвести на Оливию впечатление этой техникой, то он облаивал не то дерево.
Хотя более вероятно, что Бельдер всего лишь хотел спровоцировать Лайла. Он точно так же вёл себя вчера, когда Лайл пришёл навестить Оливию. Но в доме её родителей находилась половина бомонда, и Лайл едва успел перемолвиться с ней словом. Он рассказал ей о докладе, который будет читать, и она ответила, что придёт, а Бельдер сообщил, что будет её сопровождать: он бы ни за что не пропустил бы «маленькую лекцию» лорда Лайла, как он выразился.
Характер Лайла отличался вспыльчивостью и в лучшие времена. Сегодня он кипел от возмущения за Дафну: Бельдер глумился над её тяжким трудом. Всё же, этому идиоту осталось недолго веселиться, сказал себе Лайл. Бельдер находится не в Олмаке или на балу, и эта аудитория плохо терпит поведение подобного рода.
И точно, не успел Лайл об этом подумать, как один из учёных заговорил.
— Сэр, — холодно проговорил это джентльмен, — не могли бы Вы приберечь Ваши остроты для более подходящей обстановки, например, для Вашего клуба, кофейни или пивной. Мы пришли сюда слушать джентльмена, который сейчас на кафедре, а не Вас.
Лайл притворился, будто смахивает пылинки со своих заметок. Не поднимая взгляда, он сказал:
— Остроты? Это были шутки? Прошу прощения, лорд Бельдер, что не ответил на Ваши замечания. Я по ошибке принял Вас за блаженного.
— Блаженного? — повторил Бельдер со смехом, без сомнения, чтобы показать Оливии, как мало его волнует, что его отчитали публично как школяра, не знающего приличий.
— Разумеется, — сказал Лайл. — Видите ли, в Египте людей со слабым рассудком или вообще лишённых последнего, называют блаженными, и странности в их внешнем виде, в речи и в поступках воспринимают как признак божественной благодати.
Слушатели зашумели. Учёные мужи воспользовались моментом отомстить, сделав Бельдера мишенью для своих шуток. Он был вынужден смириться, став лицом ярче волос Оливии.
Осадив Бельдера, на что тот так напрашивался, Лайл без помех дочитал доклад Дафны до конца.
Когда он закончил отвечать на вопросы и зрители стали расходиться, он прорвался через стену мужчин вокруг Оливии — доверчивые птенцы, сгрудившиеся вокруг сонного крокодила, как ему показалось — и предложил отвезти её домой. Отвернувшись от Бельдера, она одарила Лайла такой ослепительной улыбкой, что он на мгновение был ослеплён. Затем она взяла его под руку. Они пошли к её карете, сопровождаемые Бэйли, её горничной.
Лакей опустил лесенку, и Оливия уже двинулась к ней, когда на них налетел мальчик, который проносился по тротуару. Он бежал на предельной скорости, огибая группки учёных джентльменов, споривших о фараонах, прогуливаясь по Стрэнду.
Мальчик обогнул и Лайла, но совершил ошибку, посмотрев в сторону Оливии, и блеск её красоты ослепил его, лишив равновесия. Он споткнулся, зрение потеряло фокус, а ноги продолжали двигаться.
В то же самое время лорд Бельдер спешил за экипажем Оливии. Мальчик врезался прямо в него, и они свалились. Мальчик оказался на тротуаре, а лорд Бельдер в канаве.
Парнишка вскочил на ноги, бросил в сторону Бельдера испуганный взгляд и побежал.
— Держи вора! — завопил Бельдер. Его друзья схватили мальчика, когда тот пробегал мимо них.
Его светлость поднялся из канавы. Проходящие знакомые приветствовали его тяжеловесными шутками: «Только проснулся, Бельдер?» или «Это новая мода в косметических ваннах, Бельдер?» и прочее в том же духе.
Коричневые и чёрные субстанции отвратительного происхождения покрывали пятнами его жёлто-коричневые брюки и синий сюртук, его искусно повязанный галстук, жилет и перчатки. Он поглядел на свою одежду и затем на мальчишку. Этот взгляд заставил мальчика ойкнуть и заверещать:
— Это был несчастный случай, Ваша милость! Я ничего не брал!
— Это правда, — голос Оливии перекрыл шум. — Я видела, что случилось. Если бы он воровал, он бы…
— Подожди в карете, и позволь мне разобраться здесь, — вмешался Лайл прежде, чем она успела объяснить, как правильно осуществляется мелкое воровство. Она, в конце концов, была экспертом в этом деле.
— Не глупи, — сказала она. — Я всё улажу.
Перегрин попробовал увести её в сторону, но Оливия оттолкнула его и прошагала к мужчинам, державшим мальчика.
— Отпустите его, — проговорила она. — Это был несчастный случай.
Для Лайла предупредительные знаки были очевидны: красные пятна, разливающиеся от шеи к щекам, и морщинки на лбу, выражавшие её напряжённое состояние.
Поскольку он не мог вынудить Оливию уйти, ему придётся заглушить её слова. Но Бельдер заговорил первым.
— Вы не знаете, на что способны эти порочные создания, мисс Карсингтон, — сказал он. — Они намеренно натыкаются на людей, чтобы обчищать их карманы.
Лайл начал:
— Может быть, и так, но…
— Но не этот мальчик, — вмешалась Оливия. — Настоящий вор был бы столь быстрым и ловким, что вы бы вряд ли заметили. Он бы принял меры, чтобы не свалить Вас на землю и не привлекать к себе внимания. И он бы не остановился, а немедленно сбежал бы. Более того, они обычно работают в парах.
Оливия была совершенно права, и любой здравомыслящий мужчина бы это увидел.
Но Бельдер был не в себе, ему нужно было свести счёты, и мальчик был самой лёгкой мишенью. Он покровительственно улыбнулся ей и обернулся к прохожим.
— Позовите констебля, — крикнул он.
— Нет, — завопил мальчик. — Я ничего не брал!
Он вырывался и отбивался, пытаясь освободиться.
Лорд Бельдер ударил его по голове.
— Ах, ты хулиган, — закричала Оливия. Её зонтик взлетел вверх и опустился прямо на его плечо.
— Ой!
— Отпусти этого ребёнка! — Она замахнулась зонтом на мужчин, которые удерживали мальчика.
Бельдер схватил её за руку, чтобы помешать девушке ударить его друзей.
Лайл увидел, как грязная рука в перчатке хватает руку Оливии. Что привело его в ярость.
Он выступил вперёд, резко взял Бельдера под руку и дёрнул его в сторону.
— Не прикасайся к ней, — проговорил Перегрин низким и напряжённым голосом. — Никогда не притрагивайся к ней.