Вечные времена

НАЧАЛО

Недьо постучал в ворота. Немного подождал: в доме было тихо, никакого движения. Он снова постучал: опять тишина. Наконец послышался скрип открываемой двери, шаги, звон упавшего котелка. Появилась бабка Неделя. По смущенному лицу Недьо она сразу поняла, в чем дело, но все же спросила:

— Началось?

— Вроде да, — пробормотал он.

— Сейчас иду, — сказала она.

После сна с совой Дачо проснулся. Провел рукой по лицу в поисках ран — сова долго и сильно клевала его в лицо — но ран не было. Услышав стук в соседние ворота, Дачо встал с постели и подошел к окну.

— Началось, — сказал он жене.

— Что? — сонно спросила та. — Дождь?

Ей как раз снилось, что на улице жара, как-то по-особому парит, а на горизонте собираются тяжелые тучи.

— Да нет, — толкнул ее Дачо, — никакой не дождь, а Зорка рожать собралась. Недьо пришел за бабкой Неделей.

— Ой! — вскрикнула жена и соскочила с постели.

Пока Дачо будил Лесника, она сбегала к Графице. Та разбудила Спаса, а Спас — Босьо. Графица сбегала к Оглобле, а потом к деду Стефану. Услышав на улице голоса, Гунчев вместе с Американцем разбудили Йордана-цирюльника, которому как раз снилась восхитительная женщина — крупная, сильная; четвертая его жена тоже умерла, и все говорили, что это он ее уморил, как и трех предыдущих. Генерал вообще еще не ложился. Он встал из-за пишущей машинки, не успев прочесть написанного. Председатель услыхал под окном шум и голоса и подумал, что, как и в прошлом году, загорелась кооперативная солома, и вытащил из-под подушки револьвер. В домах, что стояли в верхней части улицы, уже зажигались лампы, старухи поднимались с постелей, старики надрывно кашляли. Село проснулось среди ночи, все еще укрытое снегом, хотя с вечера было слышно, как бушует южный ветер на перевале, а известно, что если он спустится вниз, в село, от снега не останется и следа. Генерал надел старую шинель и вышел; по улице шли люди, и он пошел вместе с ними; одни тихо разговаривали, другие молчали, еще не до конца проснувшись. Перед домом Недьо скоро собралась целая толпа. Зоркин дом был темным. После женитьбы Недьо разобрал ограду между двумя дворами, но со стороны улицы все оставил по-старому, и сейчас у них было двое ворот и два дома, а двор один. Люди входили в ворота, искали местечко посуше, хотя ничто не предвещало дождя. Все село собралось во дворе Зорки и Недьо.

— Фельдшер Кольо, как назло «только что уехал на курсы. — с досадой говорил Лесник. — Надо было вызвать из Златаново акушерку. Бабка Неделя уже плохо видит, да и вообще…

— Бабка Неделя, Лесник, — повитуха что надо! — заявила бабка Анна и пошла в дом — помогать. Вслед за ней двинулись бабка Велика, бабка Петра, бабка Ралка, бабка Черна, бабка Дамяница. Графица и Стояна пошли было за ними, но Председатель их остановил.

— Хватит там народу, — сказал он, застегивая дубленый полушубок. — Вы что, совещание хотите устроить?

— Хорошо, — отозвалась Графица, — но ведь и мы можем чем-то помочь — воды принести или еще что…

— Там есть кому это сделать, — успокоил их Председатель. — Мы уже дали соответствующие распоряжения, образована бригада по оказанию помощи. Если потребуется, пошлем и вас, а пока стойте и помалкивайте.

Но помалкивать никому не хотелось. Одни толпились, тихо разговаривая, у сараев и под навесами, другие топтались в снежном месиве посреди двора. Завывание южного ветра утихло, слышался звон капели, кашель, треск зажигаемых спичек. Пахло печным дымом, который из-за безветрия стелился по земле, прижимаясь к закопанным виноградным лозам, табаком, овчиной и еще многим другим. Люди принюхивались к этим запахам и удивлялись, как давно они не собирались вместе. А посреди зимней ночи и вовсе никогда не собирались. Потому-то им и не хотелось молчать. Даже Улах испытывал желание сказать что-то, но не знал что именно. Директор бывшей школы учитель Димов взволнованно прошептал:

— Это первые роды за столько лет!

— А Улах? — напомнил Спас.

— Улах не коренной житель, — сказал Лесник.

— Ты что хочешь этим сказать? — почувствовал себя задетым Председатель. — Я тоже не коренной житель Еще чего не хватало — делить людей на коренных и не коренных жителей! В нашей республике все граждане равны!

— Конечно, равны, — спокойно произнес Лесник, — но население состоит из различных слоев.

— Какие еще слои? — Председатель в хмурился и тихо шепнул Леснику: — Ты что, разжигаешь расовые вопросы? Что это за дискриминация?

— Да нет, Председатель, — засмеялся Лесник. — Улах — наш, но в селе человек еще новый.

— Не такой уж и новый, — еще больше обиделся Председатель. — Я тоже не такой уж новый.

— Да нет, конечно, — вмешался Спас. — Мы к тебе уже привыкли.

Они замолчали, примиренные. Дачо воспользовался моментом:

— А мне как раз снилась сова, будто она клюет меня в лицо. Наверное, это не к добру…

— Не к добру, — подтвердил дед Стефан. — Мне однажды тоже приснилась сова. Тоже клевала меня в лицо… А вскоре у меня отобрали бахчу.

— Ты эту бахчу сто лет не можешь забыть, — недовольно прервал его Лесник. — Возьмем да и вернем тебе ее, подумаешь, каких-то тридцать соток…

— Тридцать две сотки, — поправил его дед Стефан. — Не нужно мне ее возвращать. — Он хлюпнул носом. — Я уже не горюю о ней. А кроме того, ежели что-то отобрать, а потом вернуть — это не то.

— Это точно, совсем не то, — мрачно заметил Американец. — Уж кому как не мне это знать!

Босьо тоже хотелось вмешаться и сказать, какие справедливые эти слова, но он сдержался. «Да, — подумал он, — ничего, что когда-то было, не возвращается таким же. Вот и птичка — вернулась, спела мою собственную песню, а я не могу объяснить ее другим. И тополь уже не тот, прежний, который мы срубили с отцом. Всякий тополь, всякая песня, всякая птичка-различны, — грустно заключил Босьо, — и мы тоже различны, хотя вроде бы те же самые». — И Босьо мысленно умолк.

Облака немного поредели, показались звезды, но капель продолжалась. Во дворе тут и там трепетали огоньки сигарет, трепетали и человеческие сердца. Люди расселись на кадушки, на ящики, на колоды, на дрова под навесом — повсюду. Дед Стефан взобрался на свою бывшую бричку, купленную сельсоветом для погребальных целей, а сейчас стоявшую во дворе у Недьо после ремонта рессор.

— А мне снилось, что пойдет дождь, — решила сказать что-то и жена Дачо, но он грубо оборвал ее:

— Помолчи! Тебя никто не спрашивает, что тебе снилось.

Женщина замолчала, но мысленно ответила мужу, как полагается. Удовлетворенная, еще несколько раз повторила про себя свой ответ, потом притихла, ожидая, что скажут другие. Но тут опять заговорил Дачо:

— Приходится удивляться этой Зорке! У самой уже внуки и опять рожает! Здоровая у нее утроба, весь род у нее такой — крепкий, здоровый.

— А сыновья и дочери Зорки и Недьо, что живут в городе? — проговорил Спас. — Они проклянут их навеки.

— Не проклянут, — сказал Председатель. — Мы все на стороне Зорки и Недьо. Вся страна на их стороне и все законы. Я оформил их гражданский брак, как вдовца и вдовы. Столько лет были они добрыми соседями, а сейчас между ними любовь, чего же им жить в одиночестве? Никто не имеет права их проклинать.

— Только бы ребенок родился здоровым! — прошептал Гунчев, его красивые женские глаза неотрывно глядели на освещенные окна.

— Может и умереть, — сказал Дачо. — В определенном возрасте кровь у женщин становится ядовитой.

— Это у тебя рот ядовитый! — не выдержала его жена, но он толкнул ее в бок и прошипел:

— Тебя никто не спрашивает! Лучше молчи!

— Ой, хоть бы ребеночек был здоровеньким! — промолвила Стояна, и слезы покатились у нее по щекам. Заплакала и Графица, заразившись стояниными слезами, некоторые из женщин тоже начали всхлипывать, вспомнив, когда сами рожали, прослезились и мужчины: плач ведь как смех, передается от одного к другому — не остановишь.

— Уф. ну что вы распустили нюни, будто на похоронах! — возмутился Лесник. — А ты, Улах, принеси на всякий случай кларнет.

— Не хочу, — испугался Улах. — Не принесу я его. Я ему говорю одно, а он играет другое.

— Будет играть то, что ты ему скажешь! — отрезал Лесник. — От тебя зависит, что он будет играть. Иди принеси кларнет!

— Не принесу, — заупрямился Улах и начал отступать к воротам.

— Ступай за кларнетом! — крикнул ему Лесник. — Не бойся, не будет никаких выводов.

— Ну, если не будет, принесу, — недоверчиво протянул Улах.

Недьо ходил по террасе, как пьяный. Передвигал стулья, потом спустился вниз, взял коромысло, снова повесил. Из комнаты доносились стоны роженицы и тихие заклинания бабки Недели. То и дело туда входили и оттуда выходили старухи, возбужденно перешептывались, прогоняли Недьо, заговорщицки улыбаясь друг другу.

— Недьо. — крикнул ему снизу Лесник, — иди сюда, к народу! Ты свое дело сделал, теперь будешь ждать вместе с нами.

Вспыхнул смех, слезы высохли, даже Оглобля засмеялся. Босьо мысленно улыбнулся, только Американец сохранил на лице неизменное выражение, хотя внутри у него все дрожало от смеха.

— И все же эта сова, что мне приснилась, не к добру, — сказал Дачо.

— Не каркай, брат, — одернул его Спас. — Хватит уже про эту сову! Человек ты вроде прогрессивный, а веришь снам.

— Не верю, — отозвался Дачо, — но кто его знает, ведь каждый сон что-то да означает.

— Это верно, — согласился Спас. — Действительно, означает, но это целая наука, а не суеверие. Я читал об этом. Все, что ты пережил, в тебе перемалывается, а потом снова появляется.

— Но я уже давным-давно не видел и не слышал совы! — удивился Дачо. — Откуда она тогда появилась?

— Просто ты до сих пор ее не замечал, — расплылся Спас в ухмылке, подмигивая в сторону его жены.

Все разразились смехом, только Дачо с женой не могли понять причину этого веселья, но на всякий случай обиделись и замолчали.

В этот момент примчался, запыхавшись, ЖэДэ. Вытирая носовым платком лицо, он уселся на чурбан и прерывающимся голосом принялся рассказывать:

— Проснулся я… так, без причины… гляжу, все село освещено… Ну… говорю себе… или всеобщая мобилизация… или атомная война началась… Всю дорогу бежал… а оно, оказывается, вот что!

— Ты, ЖэДэ, от любопытства лопнешь! — подал голос дед Стефан со своей бывшей брички. — А ежели сейчас поезд, кто даст ему путь?

— Сейчас нет поездов. Первый будет ровно в ноль-пять, ноль-ноль. Пройдет по первому пути.

— А кто пройдет по второму пути? — спросил Спас.

— По второму пройдешь ты, — зло ответил ЖэДэ. — Как его построим, отправим по нему тебя ногами вперед вместе с твоим проклятым казанлыкским ишаком.

— Тут новая жизнь рождается, — сказал Спас, — а он смерть кличет! Похоже, у нас теперь две совы!

Все рассмеялись. С террасы их одернула бабка Анна:

— Тише! Раскудахтались тут, будьте неладны!

Из комнаты роженицы доносились короткие вскрики. Недьо снова кинулся к дому, но бабка Анна вернула его обратно. Председатель хотел взглянуть на часы, но оказалось, что он их забыл дома. В то же время карман его оттягивал револьвер. «Фу ты, черт, — мысленно выругался Председатель, — зачем мне нужно было брать с собой эту штуку? А часы забыл. Когда родится ребенок, мы даже не узнаем, в котором часу он родился». Крики в комнате усилились, люди навострили уши. Но потом все стихло, и вдруг зазвенело кровельное железо, завыло в печных трубах, затрещали ветви деревьев, захлопали створки ворот. Это внезапно прилетел южный ветер. Стало слышно, как он воет на перевале: если там есть снег, за несколько часов растает. Каждому пришло в голову, что завтра после южного ветра может прилететь северный и снова засыпать село снегом. Только Недьо не думал ни о перевале, ни о ветрах. Сев на перевернутую корзину, он прошептал:

— Она может и умереть, бедняжка!

— Не умрет! — уверенно заявил Спас. — Вот увидишь, это я тебе говорю! Родит и не умрет!

— Не умрет, — сказал Лесник.

— Не умрет, — поддержал его Председатель. И тогда все, кто собрался во дворе, сказали:

— Не умрет!

Видя перед собой столько лиц, слыша столько голосов, Недьо проговорил:

— Боже мой!

Генерал, молча стоявший, прислонясь к поленнице, расстегнул шинель: ему стало жарко. Он знал, что обязательно напишет об этой необыкновенной ночи; ему казалось, что он уже пишет — порой ведь так трудно отличить реальное от изложенного на бумаге. «Да, — записал он в уме, — люди живут и выдерживают все. Жизнь продолжается, несмотря ни на что, она сильнее любых преград и несчастий, она течет, идет, летит — везде и повсюду. Получилось немного схематично, — подумалось ему, — как статья, но ведь статьи таковы; жизнь». И он продолжал писать в уме.

— Хорошо, но как тогда мы назовем ребенка? — спросил в наступившей тишине Дачо.

— Если будет девочка, надо назвать ее именем нашего села, — произнес Гунчев, его красивые глаза расширились. — Будет совсем неплохо.

— Девочка не родится, — сказал Йордан-цирюльник.

— А ты-то откуда знаешь? — спросил Лесник.

— Знаю. У Недьо рождаются только мальчишки.

— А у Зорки — только девчонки, — возразил ЖэДэ. — Будет девочка.

Разгорелся спор, кто вероятнее всего родится. В это время появился Улах с завернутым в мешок кларнетом. Войдя во двор, он поспешил скрыться в тени подальше от Лесника. Со своей бывшей брички подал голос дед Стефан:

— Родится мальчик. Как его назовем?

Председатель почесал в голове:

— У меня есть идея — назовем его Димитром в честь нашего долгожителя деда Димитра, который недавно скончался, прожив сто лет. Пусть ребенок будет носить его имя и живет сто один год!

Люди задумались. Прикидывали и так, и эдак и решили, что будет хорошо, если новорожденную назовут в честь села, а новорожденного — в честь деда Димитра.

Ведь дети Зорки и Недьо были названы в честь своих бабушек и дедушек, так что родовые традиции соблюдены, а этот новый брак — совсем другое дело. Каждый чувствовал, что он как-то причастен к нему. Лесник прямо заявил об этом:

— Мы все причастны к этому браку, он — наше общее, коллективное, я бы даже сказал, — государственное дело. Решать вопрос об имени ребенка должны мы с вами, и я даже предлагаю проголосовать открытым голосованием. Кто согласен?

— Все согласны! — Люди подняли руки.

— Погодите! — крикнул Спас. — Погодите и послушайте, что я скажу, все же я посаженый отец Недьо. Существует ведь демократия, а мы даже не спросили отца и мать ребенка. Вот он Недьо, сидит на корзине, а мы голосуем без него.

— Тогда снова проголосуем, — проговорил Недьо, как во сне, вставая с корзины.

Лесник торжественно объявил:

— Хорошо. Кто за то, чтобы назвать новорожденного в честь нашего села, если будет девочка, или в честь деда Димитра-долгожителя, если будет мальчик? Кто согласен, прошу поднять руки.

И поднял руку. Все проголосовали «за», включительно и Недьо. Никто не был «против», никто не воздержался. Люди даже не заметили, что при голосовании все встали, даже Улах вышел из тени. «Да, — записал мысленно Генерал, — мы все единодушно проголосовали «за» и были сплочены, как полк перед боем. Словно нам предстояло тяжелое сражение, самое крупное и важное для нашего полка». «Да, — произнес про себя Босьо, — каждый рождается один раз и только раз находит свою птичку. Только она может спеть ему песню, созданную для него одного и ни для кого больше».

Председатель огляделся вокруг и громко произнес в тишине:

— Эй, ну и люди у нас! Золото!

— Иван! — позвал Спас, и все обернулись к нему, чтобы понять, к кому он обращается. Председатель тоже оглянулся, увидел, что Спас смотрит на него, и произнес его имя. — Иван… — повторил Спас. — Иван! — сказал он в третий раз и замолчал.

Тогда все позвали в один голос:

— Иван!

Председатель разинул от удивления рот: впервые его называли по имени, причем все сразу; Лесник тоже растерялся, люди стали о чем-то перешептываться, с ними что-то случилось, но что именно — никто не понял, а если кто-то и понял, то не смог бы сейчас объяснить. Все были настолько увлечены голосованием, а потом внезапно наступившим смятением чувств, что не заметили, когда на террасе появилась бабка Неделя. В следующий миг, увидев ее, ощутив яркий свет ее вечно молодых зеленых глаз, толпа качнулась к ней. А она громко, изо всех сил, чтобы услышали все собравшиеся, возвестила нараспев:

— Поздравьте себя, люди! Родился мальчик!