Вечные времена

ИСТИНА

Лесник вернулся домой, когда уже стемнело. За фруктовыми деревьями тихо, как послушная жена, ждал его дом. В нижней комнате горел свет. Он прошел по выложенной плитками дорожке ко входу — уставший, заросший щетиной, с привкусом горечи во рту. Ноги горели и гудели. Сев на порог, снял тяжелые ботинки с подковками, покрытые пылью. Потом взял таз, налил в него ведро воды из колодца и погрузил в нее ноги. От холодной воды они словно еще больше отяжелели, вся усталость скопилась в них, но немного погодя стала проходить, растворяться, сменяясь ощущением блаженства. Он закрыл глаза, и тут же перед ним возникла картина недавнего заседания, он услышал голоса выступавших, скрип карандаша в руке ведущего протокол, кашель Жоро и пыхтенье вечно недовольного председателя, любившего задавать вопросы, не дожидаясь на них ответа.

— Не спи! — сказал ему председатель. — Партийному секретарю не положено спать, ты должен выразить свое мнение по обсуждаемому вопросу.

— Я не сплю, — вздрогнул Лесник, — но если бы ты глаз не сомкнул двое суток, то и ты бы заснул, да так, что не проснулся. Я целый день мотался по полям.

— Я тоже мотался, — парировал председатель, — уж не думаешь ли ты, что я прохлаждался в тенечке? Все мы по целым дням мотаемся, но ты не спи, нам надо обсудить еще тринадцать пунктов повестки дня!

Обсудив последний пункт с обычными спорами, они вышли, выпустив наружу клубы табачного дыма. Затем Лесник вернулся домой, опустил ноги в таз с холодной водой да так и заснул, сидя на пороге.

Проснулся он от ощущения глухой тоски. Она пришла к нему во сне и так сдавила грудь, что стало трудно дышать. Он не мог понять, почему ему так тяжело, так тоскливо, лишь вздохнул. Вынув из таза ноги, ставшие легкими и быстрыми, он пошлепал внутрь дома. На еще теплом цементе остались мокрые следы.

Войдя в нижнюю комнату, он сперва увидел лекарства, выстроившиеся на полочке. Жена его спала. Ее лицо на высокой голубой подушке было спокойно. Электрическая лампочка светила прямо в него, но ему это было словно бы безразлично. Лесник тихо подошел к постели и взял руку жены. Ему захотелось ее погладить. Но тут же удивился, почему она такая холодная. Внезапная мысль пронзила его насквозь, одним махом разрубила ледяным ножом сверху донизу, и он остался стоять с тяжелой холодной рукой в своей руке, разрубленный пополам, но живой.

— Мария! — позвали его губы откуда-то издалека.

Она не отозвалась. Лицо спало. Лесник схватил обеими руками голубую подушку, приподнял ее и потряс.

Потом отпустил. Лицо упало вместе с подушкой, повернутое к нему. Фиолетовые губы были слегка раздвинуты, и виднелась белая полоска зубов; Лесник не мог отвести глаз от этой таинственной и нежной белизны, совсем живой в застывшем немом рту.

Необъяснимая глухая тоска отпустила, осталась жестокая реальность — живой Лесник наедине с мертвой женой. Осталась смерть — в остывающем теле, в тяжелых белых руках, в спокойном, странно сосредоточенном лице с обострившимися чертами. Лесник медленно поднялся и погасил свет, чтобы не смотреть на них. Белая полоска зубов исчезла в темноте.

И тут к Леснику вернулась вся его жизнь — обрывками воспоминаний о разных годах и разных временах года: женитьба, рождение детей, погони в ночной тьме, перестрелки в овраге, широко раскрытые глаза Марии, вобравшие в себя весь ужас перед лицом подстерегающей его отовсюду смерти, его кровь на кусте бузины, гнилой запах болота, дурманящий аромат цветущей ромашки. Лесник помчался босоногим мальчонкой к Верхним выселкам с камнями за пазухой, с дикой ненавистью в душе — дзинь! — стекло в окне корчмы вдребезги, а спустя секунду чья-то потная волосатая рука хватает его за ухо и поднимает в воздух. Камни еще за пазухой, они тянут к земле, и мальчонка падает на нее, ударяется о нее лицом… Картины его жизни неслись галопом по темной комнате и исчезали. В постели лежала его мертвая жена, а он стоял перед ней — босой и беспомощный.

Однажды он ее ударил. Она упала, как труп, и только когда заплакала тонким голоском, он понял, что она жива и что все в порядке. Повернувшись, он ушел, неся в себе чувство вины и стыда. Возвратившись домой вечером, набросился на нее и бурно обладал ею, насильно вытащив из-под одеяла. Спустя годы после этого случая, когда полиция повсюду его искала и полицейские избивали ее во дворе, он проскользнул темной ночью через все засады и долго плакал, положив голову ей на колени. Тот удар оставил в его сердце кровоточащую, незаживающую рану.

Но она заболела — сердце. У нее было сердце верной и работящей жены, тихое и кроткое. Но никакие лекарства не могли ему помочь. Долгие ночи уставший от работы и заседаний Лесник сидел возле ее постели, рассказывая, как прошел день, как они спорили, мерили луга, как в него стреляли, как они пахали и толкали застрявший трактор, как пустили воду в канал, как он лично отстреливал собак. Она молча слушала, и Лесник знал, что она понимает его и прощает.

Теперь ее не было. Некому его прощать, некому рассказывать свои несбыточные мечты, доказывать, что прав во всем, в глубине души сознавая, что не так-то уж и прав, что нечто от него ускользает, что именно из-за этого он упорно стремится к ней, чтобы получить подтверждение собственной правоты в кротком взгляде светлых глаз, в ее молчании.

Стоя посреди темной комнаты, он пытался собрать воедино отрывочные картины своей жизни, но это ему не удавалось.

— Мария, — произнес он, скорее себе, чем ей.

В нем она была еще живой, теплой, она хотела разговаривать, плакать, смеяться; она молотила его кулачками, стараясь выйти на волю, на свободу. Весь напрягшись, застыв в неподвижности, Лесник слушал ее мольбы, устремив взгляд в темноту, туда, где лежало ее мертвое чужое тело. Там лежала его мертвая жена, живая же бушевала в нем.

Она заставила его выйти наружу. Лесник вышел на дорогу и двинулся по ней, подчиняясь голосу жены. Скоро он его остановил. Лесник даже не понял, чьи это ворота. Он стал в них стучать и одновременно с ударами руки и стуком своего сердца, наконец, понял, к кому он пришел. Появился хозяин в накинутом пальто, тревожно поглядел на Лесника, ища глазами за его спиной еще кого-то. Никого не увидев, успокоился, спросил хрипло:

— Ну чего расстучался в такой поздний час?.. Когда ты появляешься в такую пору, я уж знаю, что меня ожидает… Подумал, что опять газик за мной приехал…

— Спас! — крикнул Лесник, схватив его за руку. — Спас, пойдем со мной!

Спас увидел его босые ноги, почувствовал дрожь руки и совсем успокоился насчет того, что предполагал. Но душа его дрогнула от чего-то, еще более страшного, и он испугался. Чтобы подавить это страшное, умертвить охватившее его чувство жалости, он язвительно рассмеялся, но Лесник не услышал его смеха.

— Что случилось? — спросил Спас, оборвав смех.

— Мария… — промолвил Лесник. — Мария умерла!

Спас промолчал. Они пошли вместе по темной каменистой дороге. В ночной тишине слышно было, как прыгают лягушки. Оба молчали. Когда свернули возле оврага, из-за темных домов появилась тень, приблизилась к ним.

— Я видела, как ты вышел из дому босой, Лесник, — сказала бабка Неделя. — Наверное, Мария преставилась.

— Да, Мария, — эхом отозвался Лесник.

— Упокой ее душу, господи, — прошептала бабка Неделя, крестясь. — Пойдемте!

Втроем они вошли во двор, по плиточной дорожке направились к дому. Бабка Неделя прошла прямо в комнату умершей, затем, показавшись на пороге, крикнула:

— Лесник, не майся, а разожги огонь, согрей воду, чтобы обмыть покойницу! Что ты на меня уставился? Давай дело делай!

Она снова исчезла в комнате, зажгла там свет. Лесник, словно пьяный, совался то туда, то сюда, натыкаясь на столбы и на лестницу, но голос Марии стал его направлять: она словно шептала ему, откуда взять дрова, как разжечь огонь, как и на каком крюке подвесить над ним котел, как открыть сундук с ее одеждой. Все это время Спас сидел под навесом. Все сделав, Лесник сел рядом с ним. Из комнаты уже доносились знакомые причитания бабки Недели.

— Боже-е-е!.. — тихонько голосила бабка Неделя. — Зачем ты взял ее у нас, куда повел?.. На кого ты нас оставила, Мария, почему не сказала, что уходишь? Ох, какие у тебя холодные рученьки, Мария, слышишь, Мария, как притих твой дом, как притихли деревья и листочки… боже-е-е!

Сидя под навесом, мужчины слушали. В какой-то момент Спас зашевелился. Лесник произнес дрожащим голосом:

— Спас, не уходи!

— Хорошо, не уйду! — глухо отозвался Спас.

— Не оставляй меня, Спас! — сказал Лесник.

— Не оставлю, — еще глуше проговорил Спас. — Ты прекрасно знаешь, что я тебя не оставлю. А то… ну, что ты приезжал ночью на газике… что два раза вы меня туда посылали… оставим это, вообще про это не думай. Ежели я был бы на твоем месте, и я, наверно, послал бы тебя туда… — Спас умолк, потом добавил, тяжело дыша: — Когда я услышал ночью твой стук, подумал — это они, опять за мной, мало им, что я четыре года кормил своей кровушкой комарье, плотины строил… Как увидел тебя, сказал себе — вот он опять, мало ему, снова решили меня услать… а ты пришел один, босой…

— Не оставляй меня, Спас, — повторил как во сне Лесник.

— Не оставлю! — твердо заявил Спас. — Ты очень хорошо знаешь, что я тебя не оставлю.

Они замолчали и снова стали слушать причитания бабки Недели. Она поверяла миру истину о Марии и рассказывала притихшей Марии истину о мире.