Вечные времена

ПТИЧКА

Лесник услышал звук открываемой калитки. Вошел Босьо — сперва одно плечо, потом другое — и если бы Лесник не знал его вот уже пятьдесят лет, он сказал бы, что это какой-то другой человек. Прежний Босьо никогда не шагал так широко, не улыбался, он никогда бы не пришел к Леснику, не сел рядом и не сказал:

— Я услышал ее!

— Кого? — ошарашенно спросил Лесник.

— Ее!

— Кого ее?

— Птичку! — выдохнул Босьо. — Я очень давно ее не слышал.

Лесник растерянно заглянул в его радостные глаза. В солнечном свете, казалось, даже русый пушок на румяных щеках Босьо излучает радость. «Ну, раз Босьо заговорил, — подумал Лесник, — значит, есть еще на свете чудеса!» Он не слышал, чтоб Босьо говорил с тех пор, как его знал. Один из его братьев притворялся немым еще во время первой мировой войны, чтобы его не взяли в армию, но Босьо вообще не надо было притворяться: он всегда был нем. А сейчас он сидел на доске возле пыльной метлы и вздыхал.

— А я тебя никогда не слышал, — сказал Лесник. — Насколько я помню, уже лет пятьдесят, как я не слышал, чтоб ты говорил.

— Да, полсотни лет наберется, — согласился Босьо.

— Но этим утром я ее услышал и захотел поделиться с тобой.

— Какая же это птичка?

— Моя! — убежденно ответил Босьо и снова улыбнулся.

— Ты, случаем, не свихнулся?

— Вовсе нет! Это моя птичка, я узнал ее по голосу. Мне было семь лет, когда я ее услышал в первый раз. Тогда как раз с гор подул южный ветер, и снег перед нашим домом растаял. И она прилетела и свила себе гнездо на тополе.

— Что же это за птичка? — пробормотал Лесник. — Насколько мне известно, птицы живут всего несколько лет.

— Не знаю, может, и так, но только это та самая птичка. Другие, может, не живут долго, но эта и сейчас жива. Хочешь, я тебе ее покажу, чтобы и ты услышал ее голос?

Лесник замахал руками:

— Только этого мне не хватало — слушать птичек! Я, друг, сижу тут и голову ломаю, как решить здешние проблемы, а ты зовешь птичку слушать! Агроном сбежал — мне мылят шею, кукуруза сгнила — опять мне по мозгам! Солома загорелась — мне отвечать! А вы только и смотрите, как бы увильнуть от ответственности — ни наше государство, ни наш строй вас не интересуют. Вот возьму да уеду куда глаза глядят! Да только куда мне ехать, ежели я отсюда не могу двинуться! — Лесник тяжело вздохнул: сейчас ему были противны и он сам, и село, и весь мир. Он вспомнил о больной жене Марии, лежащей неподвижно в нижней комнате, устремив гаснущий взор на потолок; о замужней дочери, живущей в городе, которая уже давно не навещала их, и добавил:

— Вам нужен не такой мягкий человек, как я, а держиморда, перед которым вы будете ломать шапку за десять шагов! Партийный секретарь, тьфу! Мне бы чабаном стать да в горы податься, на государственные луга! Лежи себе по целым дням, покрикивай на овец и радуйся чистому воздуху и жизни! Бьешься тут, чтобы открыть им глаза, мир по-новому объяснить, а они — слушают птичек!.. Слушай, Босьо, ты хорошо делал, что молчал столько лет! Замолчи-ка снова и не болтай ерунды…

— Не замолчу! — твердо заявил Босьо. — Когда нужно было молчать, я молчал. А теперь хочу наверстать! Могу рассказать тебе такое, что у тебя волосы встанут дыбом!

— Что же это за «такое»?

— Да так, разное, мои думы — только ты их не поймешь! — Прищурив глаза, Босьо прибавил: — Я сам еще не понял, так где уж тебе понять! У тебя, Лесник, душа высохла, как раздавленная на дороге лягушка. Встряхнись, наконец, ты же государственный человек и партиец, за всех нас в ответе — пошли, я покажу тебе птичку, посмотришь, где она свила гнездо.

Лесник слушал, но ему казалось, что все это сон. Босьо продолжал:

— Когда я ее услышал, душа моя открылась ей навстречу! Она запела, и я понял, что это моя птичка. Она мне пела с высоты.

— С какой высоты? — растерянно спросил Лесник.

— С вершины тополя. Мы с батей старый тополь спилили — он внутри загнил, и на его место новый посадили. Обнесли молодой тополек загородкой, чтобы коза не ела, а потом загородку убрали. Вырос тополь — настоящий великан, в самое небо уперся. И сейчас с него поет для меня птичка. Теперь я могу говорить, сколько хочу, никто не может мне запретить!

— Ну, раз хочешь говорить, говори! — устало произнес Лесник. — Кто тебе будет запрещать? Только не выступай против власти и кооперативного строя.

— Не буду, — обещал Босьо, — мне вовсе и не хочется говорить против власти и кооперативного строя. Мне хочется говорить о другом — о листьях и муравьях, о загородке вокруг тополя, которую мы сколотили с батей, и о бате, от которого остались нам только шапка да палка — только это нам прислали. Он, Лесник, видел больше всех нас и понял больше, но никому не мог этого рассказать — его все равно бы не поняли.

— Да что он такого видел! — с досадой сказал Лесник. — Будь он хоть кем-то, а то — судовой повар! Котлы с супом да очищенную картошку — вот что он видел!

— Ты не знаешь, что он видел, — кротко возразил Босьо. — Он видел небо и океан, разных рыб и китов и сколько еще всего, но не решился, бедный, обо всем этом рассказать, так и помер от непонимания.

— Я знаю, отчего он помер, — язвительно произнес Лесник. — Не хвали его чересчур! Он помер от пива. По двадцать четыре кружки пива выпивал за день, и пузо у него стало таким, будто он беременный близнецами. Он умер оттого, что слишком много пил и ел, — вот сердце-то и не выдержало. Всему селу известно, отчего он помер.

— Возводят на него напраслину, — грустно сказал Босьо. — Пиво он пил, не отрицаю, но не от пива умер. Он умер совсем от другого.

— От чего же?

— От мыслей. Ты, Лесник, не понимаешь, как это можно умереть от мыслей, а я понимаю. Я столько передумал за свою жизнь, что больше не могу эти мысли при себе держать.

— Оно и видно, — засмеялся Лесник. — От стольких мыслей ты скоро совсем свихнешься.

— Не свихнусь! Я сказал — начну рассказывать, у тебя волосы встанут дыбом. Столько всего я думал и передумал, — он потупил взор, — но вот не могу рассказать.

— Почему не можешь? — Лесник поглядел на него исподлобья: он не знал, как быть. — Раз что-то тебя грызет, расскажи, чтобы полегчало. Если ты умрешь от мыслей, пусть я буду знать, от чего именно ты умер.

— Не буду я сейчас умирать, — отозвался Босьо. — Хочу еще немного пожить. Теперь птичка от меня не улетит. Пятьдесят лет я ждал ее и сейчас ни за что на свете не упущу!

— И о чем же ты столько думал все эти годы? О ней, что ли?

— И о ней тоже, только не знал, что думаю о ней. Я размышлял, Лесник, о том, для чего мы родились на этот свет, почему трудимся, не покладая рук, и почему, когда умрем, от нас ничего не останется.

— Ну и что же ты надумал?

— Ничего. А вот прилетела птичка и про все это пропела.

— Прекрасно, — нервно передернул плечами Лесник.

— Скажи тогда мне.

— Не могу, — вздохнул Босьо, — хотел сказать, а получается совсем другое. Вот оно тут — на языке вертится, хочу тебе объяснить, а выходит совсем не то.

— Не то, потому как ничего нет, — резюмировал Лесник. — Тебе бы надо обратиться к врачу-невропатологу.

— Незачем мне обращаться к врачам, — возразил, не обижаясь, Босьо. — Я в порядке, Лесник, но вот не могу сказать тебе все это — хоть убей, не могу!

Лесник шумно вздохнул:

— Ох, Босьо, слушаю я тебя и удивляюсь: ребенок передо мной или взрослый человек? Для того ли ты молчал столько лет, чтобы сейчас бог знает чего нагородить?

— Для того. И буду говорить до тех пор, пока нс смогу объяснить всего. Не может быть, что нет таких слов. Ведь для всего есть слова, верно, Лесник?

— Верно. Есть и словари. Там все слова собраны и распределены по буквам. Откроешь определенную страницу и найдешь нужное тебе слово.

— Но этих слов, небось, нет в словарях, — с сомнением промолвил Босьо. — Ежели б они были, я бы сейчас их не искал.

— А может, и есть. Те, кто составляет словари, слушают, что люди говорят, и все записывают.

— Так и я слушал, что люди говорят, — заметил Босьо. — Всю жизнь только и делал, что слушал. Все слова запомнил, но тех, которые мне нужны, никогда не слышал.

— Раз ты их не слышал, — сказал Лесник, — значит, их нет!

— Не может, чтоб их не было, раз они нужны! Всю землю переверну, но найду!

Лесник засмеялся:

— Слушай, Босьо, спроси-ка ты птичку! Может, она тебе подскажет.

— Не смейся! Не смейся!.. Ведь она же мне спела эту песню. Птичка слов мне не скажет, она только сообщила мне то, что я никогда ни от кого не слышал. Ты, Лесник, смеешься, потому что не понимаешь, о чем речь, но я снова скажу и буду повторять до тех пор, пока ты поймешь — ты и все остальные. Я хочу, люди, вам это сказать! Всю жизнь я вас слушал и понимал, поймите же и вы меня сейчас!

— Поймем! — Лесник ободряюще похлопал его по плечу. — Для того мы здесь и поставлены — выслушивать каждого и понимать. Раз тебя что-то гложет, скажи, чтоб отлегло от сердца, для того мы и люди. Ежели это горе, тебе полегчает.

— Нет, не горе, — произнес задумчиво Босьо. — И не радость. Это что-то такое большое — больше горя и радости, больше забот, больше всего. Что-то, что каждому должно быть известно. Я так долго его ждал, а сейчас не могу выразить словами. Но понимаю, мне все ясно, я так отчетливо вижу его, вот как тебя.

— Так скажи тогда!

— И скажу! — решительно произнес Босьо, вставая. — Это так просто, мне нужно только одно словечко! Но я его не знаю, никогда не слышал, но услышу. Ежели не услышу, сам придумаю! Пусть я многого не умею, но одно-то слово могу придумать?

— Можешь! — успокоил его Лесник и тоже встал. К нему подбежали куры, глядя на него красными, словно от недосыпания, недоверчивыми глазами. — Ступай, Босьо, слушать птичку, а я пойду покопаюсь в огороде. Поговори и с другими, может, они надоумят тебя насчет слова.

— Поговорю, — грустно пообещал Босьо. — Я торопился к тебе, чтобы сказать то слово, я знал его, но сейчас вижу, что это было другое слово. То слово было для меня, а не для тебя. Я должен найти такое слово, которое будет для всех.

— Найдешь! — произнес Лесник и направился в огород, сопровождаемый курами с недоверчивыми глазами. «С каких пор я ищу это слово и не могу найти, — подумал он, — где уж тебе!»