Вечный Египет

СЛОВО ОБ АВТОРЕ

Автор этой книги Олег Витальевич Ковтунович (1930–1988), известный советский арабист, историк, дипломат и журналист, скончался совсем недавно. Для всех его друзей и близких боль утраты слишком еще остра, чтобы можно было уже сейчас спокойно подводить итоги прожитой им жизни. Внешний облик, манера говорить, которой свойственна была особая, неброская, с виду безмятежная ироничность, скрытый смысл шуток, не всегда понятных непосвященным, образность и рафинированная культурность речи, мягкость и интеллигентность в обращении — все это еще живет в памяти. Как бы по инерции не верится, что человека уже нет на свете, хочется увидеться с ним или позвонить по телефону, узнать его мнение о происходящем, согласиться или поспорить, но главное — повидаться, поговорить, пообщаться… Все это, к сожалению, невозможно. Человека нет. Но он еще не воспринимается как ушедший навеки. И поэтому писать о нем очень трудно. Так и кажется, что он вдруг войдет и, заглянув в рукопись через плечо пишущего, усмехнется: «Да, не каллиграф ты, не каллиграф. Каллиграфия — это ведь искусство».

Очень трудно писать о человеке, с которым пять лет учился на одном курсе и в одной группе, сидел рядом на лекциях и семинарах, у которого часто бывал дома, с которым нередко спорил, к которому сам бывал несправедлив и от которого, в свою очередь, выслушивал несправедливые упреки, — но которому, при всем этом, многим обязан. О человеке и его жизни невозможно рассказать все. Каждый из нас видит неповторимость другого лишь настолько, насколько может. Поэтому любой рассказ о ком-либо даже лучшего друга — лишь часть правды.

Мы учились на арабском отделении Московского института востоковедения (впоследствии, в 1954 г., закрытого) в 1948–1953 гг. Олег Витальевич был, что называется. гуманитарий божьей милостью: учился легко, как бы шутя, успевал многое сверх программы. У него на все хватало времени — и на занятия, и на развлечения, и на чтение серьезной литературы. А жил он тогда трудно, в полуподвальной комнате тесной коммуналки, без отца, погибшего на фронте в Великую Отечественную войну, на свою стипендию и на скромную зарплату матери. Но Олег Витальевич помнил о дворянском происхождении отца (который из-за этого так и не смог получить высшего образования ввиду существовавших в 20–30-е годы социальных ограничений) и всегда держался с достоинством, которое нам, его сокурсникам, казалось несколько преувеличенным.

Его, однако, это мало смущало. Он даже подчеркивал, что считает признаком аристократизма, например, играть в шахматы, говорить на иностранных языках, любить оперу и разбираться в ней. Помню, как-то проспорив ему (он доказывал, что знаменитый баритон Тито Гобби в известном фильме «Паяцы» исполнял не две, как я считал, а сразу три партии), я вынужден был повести его и одного из наших общих друзей на оперу Моцарта «Дон Жуан». Моцарт был любимым композитором Олега Витальевича. Он настолько хорошо знал его творчество и его биографию, что иногда в шутку отождествлял себя с «любимым Вольфгангом», как он его называл, и в каком-либо споре мог сказать: «Я — Моцарт! А ты — кто такой?»

Среди самых серьезных увлечений Олега Витальевича была русская классическая литература. Хорошо зная и любя Пушкина, он все же больше склонности имел к менее известным поэтам, таким, как Херасков, Языков, Батюшков. У него был свой, очень поражавший нас тогда, на рубеже 40–50-х годов, оригинальный взгляд на Толстого, Гоголя, Стасова, Чайковского. Выше всех он, пожалуй, ставил Гёте и Шекспира. В подражание последнему он даже пытался сам писать сонеты.

На редкость одаренный и разносторонний человек, он еще во время учебы обратил на себя внимание преподавателей, среди которых были такие видные арабисты, как Х. К. Баранов, Е. А. Беляев, К. В. Оде-Васильева. Блестящие лингвистические способности, острый ум, дотошность и глубина в подходе к любому вопросу, за изучение которого он брался, сочетались у Олега Витальевича с веселым нравом, неистощимым чувством юмора и редкой эрудицией. Еще студентом он мог выступить с подробным и интересным докладом на такие совершенно разные темы, как, например, арабская фонема или живопись Альбрехта Дюрера, искусство каллиграфии или музыка Моцарта, творчество Боттичелли или Бенвенуто Челлини, религия древнего Египта или книга великого немецкого зоолога Альфреда Брема «Жизнь животных».

Среди товарищей он пользовался любовью, даже среди тех, кто не всегда понимал его или втайне ему завидовал. Это сохранилось и после окончания института, когда жизнь разбросала нас в разные стороны и на разные ступеньки общественного положения. Секрет обаяния «Кафа» (так он называл себя сам по начальной букве арабского начертания своей фамилии) заключался в его постоянной готовности помочь, верности в дружбе, открытости и непосредственности характера (даже когда он довольно серьезно произносил: «Я — эгоцентрист!»). Вместе с тем он пользовался непререкаемым авторитетом благодаря тому, что много знал и охотно делился знаниями, судил всегда обо всем нелицеприятно и честно.

Природное эстетическое чувство и тонкий художественный вкус, рано проявившиеся у Олега Витальевича, в дальнейшем сказались в его работах, посвященных искусству, культуре и архитектуре арабского мира, в частности в его статьях и книге о египетском скульптуре Махмуде Мухтаре (о котором речь идет и в настоящих очерках) и в написанной совместно с С. Ходжаш монографии о Багдаде. В этих работах чувствуется не только начитанность и профессиональная умелость автора, но и его искренняя взволнованность избранной темой, ее глубокое понимание и переживание, эстетическая интуиция, чувство меры и стиля.

С детства свободно владея немецким языком, Олег Витальевич в дальнейшем изучил арабский, английский и французский, читал по-испански, занимался одно время персидским языком. Он стремился стать востоковедом широкого профиля, и у него были для этого все данные. Мне лично он напоминал и по широте интересов, и по логике рассуждений, и по литературному стилю своих еще первых, студенческих работ русских востоковедов прошлого века, уделявших много внимания общей культуре исследования, изучению языков и собственным эмпирическим впечатлениям.

После окончания института Олег Витальевич поступил на работу в МИД СССР и был направлен в Египет. Эта страна, в которой ему довелось в разное время и в разных должностях проработать свыше 11 лет, была предметом его особой любви. Он знал все ее мифы и легенды, историю и культуру, жизнь в древности и в наши дни, ее народный язык и устную литературу,' с многими творцами которой он был знаком лично.

«Египет и Ковтунович — это тема для целого романа». Слыша подобное, Олег Витальевич не возражал. Находясь вне Египта, он вспоминал его храмы и города, колоссы и гробницы, нравы и обычаи. А приезжая в Египет, каждый раз с наслаждением погружался в нестерпимую жару, многолюдные толпы на улицах Каира, в нежную лазурь бухты Александрии, в тенистую зелень Исмаилии. Он писал мне как-то из Верхнего Египта, что готов слиться с древнеегипетским богом Солнца Амоном-Ра, а один раз, очевидно, не зная, куда деваться от зноя, все же подписал письмо: «Возлюбленный Амона-Ра, истомленный его жаркой любовью».

Он не мог судить объективно о Египте и египтянах, резко (что в общем-то не было ему свойственно) возражая против любых попыток хоть как-то критически взглянуть на египетскую реальность наших дней. Например, когда ему говорили о массовом бакшишничестве, он отвечал: «Это — не бакшишничество, а природная смекалка и предприимчивость». Конечно, он хорошо знал язвы этой страны. Но не терпел, когда кто-нибудь о ней говорил худое слово.

Ему все время хотелось возвести Египет на особый пьедестал, не видеть в нем каких-либо недостатков. Здесь он пережил много тяжелого как в личном, так и в служебном плане. Но здесь же он окончательно сформировался как разносторонний арабист с широким кругозором и многообразными интересами. И здесь же он встречался почти со всеми деятелями июльской революции 1952 года, что во многом помогло ему впоследствии при работе над кандидатской диссертацией и выполненной на ее основе монографией «Революция ’’свободных офицеров» в Египте» (М., 1984). Египтом Олег Витальевич занимался всюду и всегда. Незадолго до своей безвременной кончины он сдал в издательство последнюю книгу об этой стране. В ней сказано многое, в том числе — еще никем не замеченное и не записанное.

Долгие годы Олег Витальевич работал в Сирии и Ираке, хорошо знал эти страны, дружил со многими арабскими учеными, писателями, деятелями культуры. Он досконально изучил все закоулки старинного рынка Хамидийе в Дамаске, восхищался замечательным искусством сирийских ремесленников — ткачей, гончаров, чеканщиков, граверов, резчиков по дереву. Хозяев многих лавок и мастерских он знал лично, некоторые из них говорили по-русски. Конечно, именно в Сирии, в благодатной тени садов оазиса Гута, можно проникнуться ощущением неспешного, тягучего, «с чувством, с толком, с расстановкой», проникновенного наслаждения жизнью, которое мы раньше называли «кейфом» (был даже глагол «кейфовать», ныне замененный вульгарно-жаргонным «ловить кайф»), Олег часто рассказывал о нравах и обычаях сирийцев, о «меззе» (многовариантной и многосменной закуске, описанной многими, но каждый раз — по-разному), об их неторопливых беседах, преисполненных чувства собственного достоинства, а иногда — и превосходства по отношению к другим арабам. И, конечно, если это касалось египтян, Олег выходил из себя. Он, по его признанию, всегда предпочитал «предприимчивых и смышленых египтян» всем остальным.

Разумеется, и в Сирии он много работал, живо интересовался древностями, коллекционировал античные монеты, побывал и на развалинах сказочной Пальмиры, и в национальном музее Дамаска, и в легендарной мечети Омейядов в Дамаске. Он много рассказывал о вырубленном в голубоватых горах арамейском ауле Маалюля, о монастыре в Седнайе с иконой богоматери, писанной рукой «самого святого Луки», о великолепной цитадели древнего Халеба (Алеппо) и прекрасно сохранившемся замке крестоносцев Крак де Шевалье. Я сам повидал все это, добывав в Сирии, и, наблюдая жизнь сирийцев, не раз ловил себя на том, что многие из моих наблюдений были подготовлены, объяснены, предугаданы рассказами Олега.

Ирак был единственной арабской страной и вообще единственным местом за пределами родины, где нам удалось повидаться. Шел апрель 1967 года, но жарко было, как в июле. Олег был занят, но все же нашел время нас встретить, а на следующий день мы с ним поехали к упоминаемому в его книге доктору Юсефу Иззаддину, писателю и историку, занимавшему тогда одновременно посты генерального секретаря Академии наук и Союза писателей Ирака. На встрече присутствовала также египетская поэтесса Карима, у которой с Юсефом Иззаддином завязался, казалось бы, чисто филологический спор, о том, на каком языке будут говорить арабы в будущем. Доктор Юсеф говорил, что, вне всяких сомнений, они будут говорить на современном арабском литературном языке (на котором и шла беседа), но Карима отстаивала перспективу перехода всех арабов на египетский диалект. Я был на стороне Юсефа. Но Олег мне потом сказал: «Будущее — за египетским диалектом. Юсефа я очень уважаю, но вряд ли его пророчество осуществится. Сам посуди — здешние арабы смотрят фильмы на египетском диалекте, вечерами видят по телевидению египетские пьесы — тоже на египетском, а не на иракском диалекте. Египетский диалект более обогащен литературной лексикой и более модернизирован, чем все прочие арабские диалекты».

Я тогда уже не помню в какой раз посмеялся над «египтоманией» моего друга, но потом задумался и пришел к выводу, что его мысли не лишены оснований. Что же касается Юсефа Иззаддина, то в память о встрече с ним у меня хранится его книга о правлении Дауда-паши в Ираке. Причем самое поразительное в этой книге — наличие в списке использованной автором литературы произведений на грузинском языке. Дауд-паша, как и другие правители Ирака конца XVIII — начала XIX в., был грузином по происхождению, и Юсеф Иззаддин, чтобы осветить соответствующий период истории своей страны, специально выучил для этого грузинский язык.

В Ираке — древнем Двуречье — Олег прожил четыре года. И он очень четко, уже в первых письмах, установил разницу между «смышлеными и предприимчивыми египтянами», «мягкими и медлительными сирийцами» и «жесткими, резкими, мужественными иракцами». Уже потом, через много лет, мне приходилось слышать примерно то же от арабских социологов с мировым именем, например известного эксперта ООН Самира Амина. И мне до сих пор приятно сознавать, что мой друг, не будучи ни социологом, ни этнографом, не проводя каких-то специальных изысканий, на основе только лишь своей эрудиции и интуиции пришел к тем же выводам, что и видные ученые.

Вспоминается также визит в Ассоциацию иракских адвокатов в Багдаде, которая пригласила к себе группу советских востоковедов.

На этой встрече выступил (после всех советских гостей) президент ассоциации, известный юрист и дипломат Файк ас-Самарраи, который, сказав о помощи СССР арабам, упор сделал на «священные права арабов Палестины, до сих пор попираемые захватчиком». Это было сказано в апреле 1967 г. и как бы предвосхитило будущие научные занятия Олега Витальевича.

Работая в 1979–1986 гг. в Институте востоковедения АН СССР, он много занимался ближневосточным конфликтом и проблемами его урегулирования, был участником международных конференций и семинаров по палестинской проблеме в Нью-Йорке, Женеве и Джакарте. Его перу принадлежит в общей сложности свыше 40 печатных работ (в том числе — 4 книги), многие из которых публиковались под псевдонимами (О. Ковтун, О. Ляхов).

Смерть застала Олега Витальевича на посту советника посольства СССР в Сирии. Он был прежде всего востоковедом-практиком, отдавшим все свои незаурядные способности, знания и силы на службу отечественной дипломатии, делу не только политического, но и культурного, духовного, человеческого сближения народов СССР и арабских стран. К сожалению, именно вследствие загруженности практической работой Олег Витальевич многого не успел сделать как ученый. А замыслы у него были необъятные — и в области истории, и лингвистики, и искусствоведения, и в сфере изучения современных социально-политических проблем арабского мира. Те, кто близко знал его, глубоко верили в реализацию этих замыслов.

Его жизнь — в какой-то мере и пример, и урок многим. Пример с О. В. Ковтуновича надо брать тем работающем за рубежом молодым нашим востоковедам, которые не знают, чем им заняться в свободное от служебных занятий время. Олег же, как только попал в Египет в конце 1953 г., начал собирать материал для словаря и учебника египетского диалекта. Я видел этот материал и долгие годы потом пилил моего друга за то, что он так и не реализовал этот очень интересный, а для своего времени — просто революционный замысел, ибо тогда на русском языке не существовало пособий по арабским народным диалектам. Олег хотел написать воспоминания о своих встречах с Мухаммедом Нагибом (первым президентом Египта после революции 1952 года), Гамалем Абдель Насером, его помощниками — Закарией Мохиддином, Абд аль-Латыфом Багдади, Али Сабри, Гамалем и Салахом Салемами. Он много рассказывал и многое мог бы написать о встречах арабских лидеров с Н. С. Хрущевым и другими руководителями СССР.

Но все это он не написал. Опыт жизни Олега Ковтуновича свидетельствует о том, что рано или поздно надо делать выбор между практической и научной работой, так как сочетание их в молодости помогает, а в более зрелые годы — мешает. Ни сил, ни времени, ни желания уже не хватает и на то, и на другое. Но Олег считал, что его хватит на все. Конечно, какое-то время и практику хорошо побыть теоретиком, а теоретику — практиком. Но весь вопрос в том, сколько именно. В искусстве и литературе, в политике и дипломатии у Олега было очень развито чувство меры. Но к своей собственной жизни он относился по-иному. Ему казалось, что его физическое существование, его богатый интеллект, его способность все быстро схватывать и остро чувствовать вечны…

В наши дни, когда многое меняется, в том числе и в востоковедении, особенно болезненна утрата таких людей, как Олег. Он всегда имел свое мнение по любому вопросу. Оно не всегда могло быть верным, но оно всегда было. И в ошибках своих, и в заблуждениях (а у кого их нет?) он оставался гуманным человеком, никогда не теряя уважения к себе и к другим. Именно сейчас он мог бы многое подсказать, помочь и, перефразируя известную арабскую поговорку, последовать за ученым, разбудить спящего, направить ищущего и отойти от невежды. Думается, что всей своей жизнью он показал, как надо служить Родине, которую он очень любил и все беды которой всегда принимал близко к сердцу.

Олег Витальевич Ковтунович был скромным, сдержанным, хорошо воспитанным и образованным интеллигентом, не терпевшим душевной грубости, вульгарности, бестактности. Он гордился тем, что он — интеллигент и внушал это чувство другим. Все, кому посчастливилось его знать, так или иначе испытывали на себе благотворное влияние его незаурядной личности и часто были обязаны ему совершенствованием своей душевной организации, обогащением своего духовного мира.