Ведьма. Истоки

“Окуни-и-ис-с-сь-погрузи-и-ис-с-ь с-с-силой целе-е-ебной напита-а-айс-с-ся” запела-зажурчала вода, едва я сунула пальцы под струю, настраивая температуру.

С долгим стоном, что начался как болезненный, но под конец стал блаженным, я улеглась на дно только начавшей наполняться огромной ванны. Вода не просто обтекала меня, согревая места ссадин и ушибов, а как будто даже разминала, как если бы там умело касались невидимые пальцы. После моих тренировок я тоже ощущала нечто подобное, но не так отчетливо. Хотя тут дело наверняка в том, что повреждения тогда были не такие значительные и чувствительность, соответственно, меньше.

— М-м-м, кайф-то какой, — протянула я, закрывая глаза, наслаждаясь тем, как постепенно утихает боль в ушибленной спине, как исчезает жжение в ссадинах.

Лежала и лежала, впитывая беспрерывный шепот-журчание и отстраненно отслеживая поразительное ощущение того, как говорящая со мной живая жидкость не только омывает мою кожу, но и непостижимым образом проникает сквозь нее, будто проходя свободной волной от макушки до кончиков пальцев, и вымывает не только боль, но и негатив, зацепившийся за разум и душу от происшествия в клубе и от визита гадкой бабы, а еще усталость и воспоминание о холоде. Стало так хорошо-хорошо, тихо, тепло, уютно, ничего не нужно, вот так бы лежать и лежать, не нуждаясь ни в ком и ни в чем, даже в новом вдохе. Звуков нет, забот не существует, единственное движение — мягкое течение, что укачивает как дитя в колыбели.

— Да блин! — выдохнула досадливо, резко выныривая из накрывшей полностью воды и садясь. — Нельзя так делать! Нельзя!

Я погрозила содержимому ванны пальцем, хоть и понимая, что это бесполезно. Вода никогда не перестанет пытаться заполучить меня всю и насовсем, это я уже успела понять. Как и я, похоже, не смогу перестать подспудно желать в ней полностью раствориться. Видимо, так работает наша связь. Может, с получением полной силы это как-то изменится, или я смогу влиять, запрещать эти заманивания? Кто бы знал.

— Да уйди ты с дороги, поперешник бестолковый! — услышала я голос Лукина из-за двери.

— Не велено было пущать. Кормить велено, а пущать бельма бесстыжие пятить на прелести хозяйские — нет.

— Пялить? Ага-ага! — хохотнул ведьмак. — Обещаю, бельма почти участвовать не будут. Серьезно, отвали с дороги, ветрогон деловой, и вали спать в свою конуру, нам с твоей хозяйкой пока любопытные зыркалы по углам ни к чему.

— А ты мне не господин, чтобы указаниями кидаться! Хозяйка не прикажет — не пущу. Совести у тебя нет, буслай ты бешеный! Утянул из дому целую-здоровую, а обратно привел всю замордованную-битую, да еще теперь с удом своим прешь неугомонным! Думаешь, не знаю я, что задумал ты, шинора волочайная?

— Тьфу, королобый ты какой! — подключился к спору густой бас домовика. — Не твое то дело все, потатуй тьмонеистовый! Зелье он несет целебное хозяйке, как творил его — сам видел и гридиенты искать пособлял! Ишь ты, встал поперек, мохнаткин страж зряшный! Чай, хозяйка сама не без ума, в своем дому решать ей одной, когда яриться, а когда гнать полюбовника!

Я собралась оборвать эти вечные препирательства сразу, но почему-то замешкалась, вдруг осознав: да не напрягает меня все это. Наоборот, это вроде как повышает уровень моего нового комфорта и уюта, где эти их забавные контры стали неотъемлемой частью быта. Частью моего нового дома, его атмосферы. У каждого человека, наверное, есть этот кокон уюта, в котором он рос, но однажды наступает момент, когда появляется иной, уже твой личный. Может, вовсе и не похожий на тот, изначальный, но и не должен же. Ведь ты — не твои родители, как бы ты их ни любил. И для тебя комфортно и нормально другое. Вот в моем “комфортно” — перманентные забавные склоки домашней нечисти и Лукина.

Блин. Это что, я внезапно ведьмака тоже как-то причислила к составляющим атмосферы моего дома? Не напрасно ли?

— Эй, кончайте там эту махровую похабщину, я не оглохла и не в анабиозе! — все же вмешалась, не сумев не засмеяться я. — Алька, иди спать. Никифор, ты тоже. Данила, заходи.

— Съел? — гуднул насмешливо домовой.

— Смотри, как бы тебе тоже не объесться, маракуша суемудрый! — огрызнулся Алька, но явно уже далеко от двери.

— Обратила бы ты его в пса, василек, — ворчливо посоветовал вошедший в ванную Данила. — И так только и делает, что рычит да гавкает, пустозвон.

Он был обнажен по пояс и босиком. В руках большая кружка с поднимающимся над ней опалесцирующим паром.

— Собакен мне кушать готовить не сможет, — ответила, проходясь по ведьмаку от ступней до лица бесстыжим взглядом. — А у меня пока кухни нормальной нет.

Данила понимающе ухмыльнулся, присел на бортик ванны, протянул мне кружку.

— Давай, Люсь, мелкими глотками, но до дна. Мой же готовит, ты же ему велишь только при нас псом ходить, а работает пусть в обычном облике.

Я понюхала питье, остро пахнущее травами и медью, скривилась, но покорно выпила, как было велено. Под конец стало перехватывать дыхание, но Лукин настойчиво придержал кружку, не давая остановиться.

— Моя же ты умница! — похвалил он, убирая посудину, и его голос прозвучал как-то гулко, будто он в пустую бочку говорил, но эффект был недолгим. Странным образом гулкость звучания трансформировалась в щекотную вибрацию во всем теле, а потом меня всю залило расслабляющим жаром. Он пронесся по мне ураганом, и даже тряхнуло чуток, однако почти сразу схлынул, и осталось только легкость и небольшое опустошение, ну точно как от небольшой дозы алкоголя. — Помыться к себе-то пустишь?

— Только помыться? — вылетело из меня раньше, чем сработали тормоза разума.

— Ух ты! А зельеце-то я сварганил, видать, забористое, — фыркнул Лукин, не мешкая сдернул джинсы вместе с бельем, сверкнув индикатором полной боевой готовности, и, опершись на руки, так чтобы очень эффектно забугрились мышцы, опустился в воду, усевшись в противоположном углу большой ванны.

А я подумала, что раз те самые пресловутые тормоза сразу не сработали, то и пусть пока идут к черту, и скользнула к ведьмаку, садясь лицом к лицу поверх его бедер. Данила шумно выдохнул и откинул голову на бортик. Отказывается встречаться взглядами? Это что, такая форма отказа? И то, что сейчас тяжело пульсирует между нами, не в мою честь?

— Я даже не спросила, как ты после того ужаса в клубе, — тихо сказала, обхватывая его шею и прижимаясь губами к уже успевшему стать чуть колючим подбородку.

— Ну, все же части тела на месте, как видишь, василек, так что в порядке. — Голос ведьмака огрубел, но он и не шевельнулся обнять меня в ответ или хоть как-то проявить заинтересованность. — Меня вторым взрывом оглушило, а пока очухивался, тебя Василь уже спер. Сукин сын!

— Да брось, он нормальный, хоть и напугал по-началу, — пробормотала, пройдясь поцелуями от его скулы вниз к горлу с нервно ходящим ходуном кадыком.

— Тебя напугал? — сильное тело напряглось подо мной, Лукин слегка согнул колени, вынуждая окончательно столкнуться грудь к груди и таки взбрыкнул подо мной, отчего меня прошило острым импульсом удовольствия и выгнуло. Он же вернул мне мою недавнюю ласку, загреб мокрые пряди, не позволяя опустить голову, и прошелся краткими жгучими поцелуями по коже шеи. — Это я едва не обосрался, когда не нашел тебя сразу. Я вот сейчас мозгами понимаю, что ты не виновата, но знаешь, как хочется…

— О-о-ох! Чего? — выдохнула, опуская веки и изгибаясь еще сильнее, чтобы получить еще больше давления твердой плоти внизу, и позволяя рту Данилы добраться до моей груди.

— Пороть и карать! — рыкнул он, царапнул щетиной между грудей, но не поцеловал, а вскинул голову и почти отпустил мои волосы, позволяя наконец нашим взглядам встретиться. — Василек, что это, а? Сила оголодала?

Меня уже изрядно раскачало волнами возбуждения, и я тяжело дышала, но честно прислушалась к себе.

— Нет. Она, походу, вообще вроде бы как спит, — глядя прямо в его глаза, ответила не скрывая ничего.

Все же глаза у него потрясающие, радужка такая темная-темная сейчас, об обычном карем напоминают только крошечные золотистые искорки. Веки отяжелевшие, взгляд сквозь густые ресницы тоже тяжелый, буквально втекает в меня от такого прямого визуального контакта, подобно расплавленному камню вулканической лавы, и поджигает все и так разогретое на своем пути. Новый уровень возбуждения, такой, где ничему осмысленному или сдерживающему не место. Не выдерживает оно таких температур.

— Значит, сейчас только ты и я? — вопрос Лукина вместе с дыханием перелит из уст в уста и тут же возвращен мною.

— Здесь только ты и я? — Только два голых вожделения, ни амбиций, ни обменов дашь на дашь, ни обольщения, ни хитрости?

Сильные руки подхватили меня под ягодицы и приподняли, чуть сдвигая, позволяя его плоти безошибочно отыскать вход в меня, и безжалостно рванули назад, заставляя ослепнуть и закричать от мощи первого вторжения.

— Здесь — только я, василек. — Сиплый шепот мне в кожу — последнее предупреждение и щадящее краткое промедление перед тем, как начать сжигать окончательно жесткими пронзающими толчками.

Горела, полыхала, металась на нем, как пламя на сильном ветру, разгораясь от него только сильнее. И только когда после оглушительного взрыва жар пошел на убыль, захотелось положить ладонь прямо туда, где сейчас тяжело и гулко билось его сердце за ребрами, и спросить: ”А здесь только я?”, но вероятность получить слишком честный ответ от циничного любовника мигом отрезвила. Ну или я просто струсила, и вместо этого подняла голову с его плеча, подставляя губы под поцелуй. Ведь если в нашей игре словами, допускаю, что она вообще что-то значила, ведьмак предъявил права на мое тело, то я нуждалась в гораздо большем. А какое право у меня задавать такой вопрос, не имея для него ответа в своем сердце?