Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии

Перемены я заметил с перрона. Везде шла торговля. Свободная торговля самодельными пирожками и джинсами, не доехавшими до пресса иномарками и потерянными людьми. Марина вышла замуж за серьезного человека, у него был свой банк. Соловьев разливал дома в ванной «столичную» водку. Поваляев посредничал.

– Могу достать все, – шептал он мне, воровато оглядываясь, сидя за столиком в кооперативном кафе в переулке Кропоткина. – Все! Но я мелочевкой не маюсь. Минимальная партия от вагона. Я тебя раскручу. Ищи свободные бабки!

Театром никто не занимался. Театром никто не увлекался. Публика культурной столицы расхищала соцсобственность и смотрела черные комедии и порнуху. Я ничего не понимал в происходящем, жизнь походила на старую проститутку с размалеванным фасадом и осыпающейся песком бесформенной задней частью. Я перестал пить, лежал на диване и думал. А когда кончились деньги, разменял свою «двушку» на Васильевском острове на однокомнатную квартиру в Сосновой Поляне и барсетку с рублями.

«Пускай вокруг суета и смута, делай то, что умеешь, открой свою студию» – таким был мой план. Я арендовал угол (небольшой зал в помещении подросткового клуба) под экспериментальный театр. Ремонт делал сам. По ночам писал сценарий по мотивам «Голема» Густава Майринка. Я задумал удивительную постановку и в обозначенный мною же срок сообщил о своих планах однокурсникам. – Ты, бродяга, совсем неглуп! – загудел Поваляев. – Я согласен участвовать.

Лучшего Аарона Вассертрума, чем я, не найдешь на всем постсоветском пространстве!

– И я, – сказал Соловьев. – У тебя не найдется какой-нибудь драматической роли для меня?

– Конечно, Соловей, ты же мой друг, – столь бурной реакции я не ожидал.

Марина, в которую я всегда был влюблен.

– Да, – мне пришла в голову странная мысль: уж не ради ли этой встречи с ней я все и затеял?

– У тебя кто-нибудь есть? – спросила Марина.

Боже мой, как она была хороша.

– Нет, – без колебаний соврал я.

– Ты знаешь, ты очень талантлив. Мы могли бы ужиться?

– Я был бы рад.

– Возьмешь меня?

– Да. И в жопу банкира.

Так началась моя новая жизнь. Ночью я любил Марину, днем подрабатывал продажей бананов с лотка, вечером с ребятами репетировал. Я жил в любимом Питере, у меня была любимая женщина и друзья, вместе с которыми мы занимались любимым делом. И пускай на премьеру к нам пришли неопрятные дивы, в бусах и в длинных платьях из мешковины, и бородатые, неуверенные в себе мужи – люди, не нашедшие достойного места в этом, похожем на большой балаган мире, – мы были рады. Наш театр стал для них отдушиной и приютом.

Тут очень кстати прибилась Даша и стала шить из ничего удивительные костюмы и делать потрясающий грим. И мы играли то, что хотели. Кафка, Уайльд, Достоевский – где вы еще это видели?

В жизни все хорошее кончается неожиданно. Как-то после очередного спектакля ко мне подошел, точнее, вылез из большой черной машины черный человек, одетый в женскую шубу и сообщил, что его зовут Алсу. Он сказал, что нам нужно съезжать отсюда, потому что Алсу купил это помещение. Здесь будет ресторан, острая как кинжал восточная кухня. Сюда будут люди кушать-пить приходить, отдыхать, смотреть стриптиз.

С месяц я пассивно боролся: менял замки, ходил по инстанциям. Ребята один за другим разбрелись кто куда. В один прекрасный день не пришла ночевать Марина. Она позвонила только наутро и сообщила, что наши отношения кончились в силу объективных причин, что в Алсу она нашла тот самый стержень, который всегда искала в мужчинах, и будет жить с ним.

В знак протеста я продал свой патент, лоток и бананы и опять начал пить. Я стал искать свободу внутри. И написал сценарий для новогоднего представления, с которым меня взяли работать в ДК. Там проводились танцевальные вечера, имелись кружок флористов, кружок любителей ламбады и твиста, и просто собирались какие-то безумцы на спиритические сеансы, а некто в крашенных бороде и усах – жалкая копия Александра III – создал клуб монархистов. Моя активная деятельность начиналась в конце декабря и продолжалась по вторую половину января. Все остальное время в году я мог использовать по собственному усмотрению. Стоит ли говорить, что для воплощения перфоманса я пригласил Дашеньку, Поваляева, Соловьева и Марину.

Точнее, Марина появилась сама, объявив, что это была ошибка, что она любит только меня и что я самое желанное ее недоразумение на тонких ногах.

А дети… кажется, им понравилось. Дети – самые благодарные зрители. Мы заработали немного денег и несколько дней подряд пили, в головах у нас роились и множились колоссальные планы, которым не суждено было сбыться: когда деньги кончились, все опять разбежались.

Марина ушла за картошкой и встретила там очередного нувориша, в этот раз она даже не позвонила. Поваляев продолжил карьеру второсортного тамады на свадьбах и плакальщика на похоронах. Ему по наследству достались редкие гены – работа требовала помногу пить каждый день, а он не спивался и удовлетворительно выглядел, даже когда на макушке появилась внушительная проплешина. Соловьев грузил ящики с продуктами моря, от физических нагрузок он стал жилистым, прижимистым и злым. Однажды в порту он повстречал уроженца города Сарапула, неотличимого без медосвидетельствования от автора-исполнителя Юры Лозы, закодировал его от алкоголизма и обучил исполнению песни «Мой маленький плот». Не создавая лишнего шума, они стали гастролировать по Нечерноземью. Били их редко.

Я устроился подсобником в санаторий под Зеленогорском и играл на гармони на физзарядке для престарелых, а по ночам писал сценарии и стихи, время от времени отсылая их куда следует. Надо сказать, безуспешно.

В общем, все мы как-то устроились, но каждому из нас, кажется, не хватало чего-то, поэтому все мы пили. Когда я начинал чувствовать себя плохо, то переходил с водки на пиво, а когда жизнь казалась невыносимой – с пива на водку. А еще мы часто меняли места работы: иногда выгоняли, иногда по личным мотивам. Кое-кому из нас удалось сыграть три-четыре эпизодических роли в бездарных фильмах и разжижающих мозги мыльных операх. Студиям иногда требовались типажи сумасшедших, негодяев, бездомных и алкоголиков – тех, кем мы, собственно, были.

Так шла наша жизнь – от елки до елки.