Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии

Мы столкнулись с Людмилой Сергеевной, моим университетским преподавателем экономики, на Красном проспекте. Наш первый курс злословит над ее нарядами «а-ля выпускница Смольного института», привычкой закатывать глаза в восторге, бормотать всякую ерунду типа «культура – мультура, экономика должна быть экономной». Вообще, Сергеевна славная. Она старомодная, уютная старушка, по-житейски мудрая, хотя в мои восемнадцать любой сорокапятилетний человек кажется уже «преданьем старины глубокой». Вот сейчас она беззлобно выговаривает мне об умении одеваться скромно.

– Адочка, разве можно так откровенно себя выставлять? Топик под пиджак без лифчика надела. Эта шифоновая просвечивающая юбочка. Конечно, у тебя талия тоненькая. Но ведь бедра хорошо развиты. Ты девочка пышная.

– У меня все прикрыто: и коленки, и грудь, и плечи. – Притворно жалобно возражаю я. Беседа меня вдохновляет – пересказ в лицах получит гран-при в поточной аудитории.

– Адочка, но так нельзя. Ты посмотри – на тебя все оглядываются. Я же добра желаю. – Голос Людмилы звучит проникновенно. Но мне по-прежнему весело, и я не могу сдержать улыбки. Солнечным утром радует абсолютно все: мое отражение в витрине магазина, забавный разговор с преподавательницей, люди, снующие по улице.

– Адка, вот ты где. Извините, Людмила Сергеевна, – это на нас налетела Олюн, моя однокурсница. – Пойдем, пойдем быстрее. Помощь твоя нужна.

– Но мне еще на тренировку, а потом на семинар к Людмиле.

– Ты что ничего не знаешь? Сергеевне орден дали. Нам в деканате сказали. Мы уже всем курсом скинулись – купим ей офигительные туфли. Вон и дядька поможет. – Она кивает на стоящего в тенечке усатого мужичка неопределенного возраста. Он такой забавный – пузатенький, коротконогий, но лицо доброе и улыбается мне, как родной. Славный у Ольги родственник.

– Адка, ты же 37 размер носишь как Людмила. Вот и примеришь туфли у дядьки дома. Здесь недалеко…

– И у тебя 37 размер.

– Не могу я. В больницу надо. Простыла. – Замечаю, что Оля очень бледная, ее даже слегка знобит.

– Хорошо, Оль. Только у меня денег с собой нет на подарок. Можно завтра принесу?

– Можно, можно. Ты иди, иди.

Смертный грех не по Пауло Коэльо

Открываю глаза. Голова кружится, улетаю куда-то. Не понимаю, где я. Чужая комната: застеленный черным сатином стол с большим куском хрусталя. Рядом кресло с высокой спинкой и кушетка, застеленная одеялом из овчины. А почему я на полу? Руки и ноги занемели. Мне зябко. На стенах комнаты иконы, перевернутые «вниз головой». И кругом горят черные свечи…Олька, Олька… ее перепуганные глаза. Пустите, нет, нет нет-неееее…

Ужасный сон. Струйки пота бегут по ложбинке между грудей. Сердце готово лавиной сорваться вниз. Я загнана в яму-ловушку. Упираюсь руками и ногами в стенки и пытаюсь удержаться. Ощущение безопасности на несколько минут, а потом опять падаю вниз. Ногти сломаны, пальцы кровоточат. Я живу так последние двенадцать лет. В неволе моих снов.

Ненавижу. Себя ненавижу – доверчивая дурочка, готовая бежать на помощь, улыбаться встречной улыбке, щебетать в ответ на чужую радость. Что я имею взамен – 7 операций, тяжеленных и болезненных, бессонные ночи или такие жуткие сны. Забыть, все забыть. Молчать, никому ни слова. Не жалеть никого. И себя в первую очередь.

Но почему я должна забыть?! А если и мне попробовать, как входит нож в человеческую плоть? Олька? Эта предательница? А зачем? Она своей тени боится. Как она блеяла в больнице:

– Адочка, прости, прости. Не говори никому обо мне. Я тебя умоляю. – И рыдала в голос, целовала руки. Я ни пошевелить ими не могла, ни ответить. Немота. Крик, застрявший в груди:

– Прочь, Олька! Шалава! Ненавижу. Но живи, если можешь.

Кто еще? Дядька? Веселый толстяк, с добрыми глазами, забавной щеточкой усов:

– Эй, Усач, принимай гостью. Какую тебе цацу Олька прислала вместо себя…

Усач. Я пытаюсь его увидеть, вспомнить, но не могу. Только голос… противный такой, цепкие пальцы…слюнявые губы…