Я веду Его за руку куда-то под лестницу, торопясь и охая, путаясь в замках и застежках. Обжигаю дыханием, прижимаюсь щекой к горячему животу, стою на коленях, как будто прошу милостыню.
– Если бы ты был деревом, я вырезала бы твои инициалы у тебя на боку. И ты бы не почувствовал боли, потому что деревья не чувствуют боли.
– Я бы почувствовал.
Он пульсирует между рукой и ладонью, провожает каждый сантиметр, каждую линию, протягивается вдоль лица, будто пересекает.
А я жадно касаюсь кончиком языка по краешку, по самому жгучему – острому – лезвие – разрываясь и тая, чувствуя, как по губам больно хлестнули тяжелые и соленые брызги.
– Зачем тебе это?
Мои руки все еще дрожат. Прячу их в карманы, втягиваю голову в плечи.
Птичий клюв позолоченной маски утыкается мне в плечо.
Отворачиваюсь и зажмуриваюсь, потому что миллиарды глаз опять распахнулись по всему телу.
– Зачем? – он повторяет уже у виска.
– Потому что с тобой!
Даже не насквозь, поверх тела, по изгибам, точно и уверенно, как по струнам. Врывается вовнутрь, больно, напирая и раздирая в кровь кожу на пальцах, с шумом вдыхая чужой запах города.
Даже не приподнимусь, чтоб коснуться, чтоб сесть потом спина к спине, упираясь лопатками в друг друга.
– Не надо! – скажу зачем-то.
И голос прозвучит эхом, наполнит звенящую пустоту запахом, движением и жестом. Вплетусь, как лента в косы, вожмусь, чтобы запомнить, чтобы вынести на коже хотя бы частицу. Остыну, не разжимая дрожащих рук.
– Карлсоны не плачут! – прошепчешь в самое ухо. – Запомни, ладно?