Видения молодого Офега

XVIII.

На другой день после моего первого восхождения на гору, я вышел из своего дома, пошел вниз по улице и встретил человека, стоявшего на углу; он пристально смотрел на меня блестящими, кошачьими глазами. Я продолжал свой путь, но чувствовал, что он крадется за мной. Когда я оборачивался, он отвертывался в сторону; когда я останавливался, — он тоже останавливался и рассматривал товары в окнах магазинов. Я вошел в один дом. Выйдя, я снова увидел его стоящим на углу улицы и смотревшим на меня своими кошачьими глазами. И с этого самого дня он стал преследовать меня изо дня в день, из года в год. Если я сидел в ресторане, он прокрадывался за мной и садился у ближайшего столика со своими друзьями, и я слышал его странный смех, похожий на крик ночной птицы, и я чувствовал, что он говорил обо мне.

Если кто-нибудь наступал мне на ногу, и я все таки продолжал идти, страдая еще более от неровностей тротуара, так что мое лицо передергивалось от боли — тогда он шел мне навстречу с благодушным видом; он кланялся, прижимая шапку к коленям, и старался подчеркнуть свою любезность, чтобы я обратил внимание на скрытую в ней обиду.

Но если руки у меня бывали полны тузов и козырей, завидев меня еще издали, он пробирался в переулок, чтобы избежать встречи, и я видел лишь его согнутую дугой спину, точно у выгнанного щенка, да косой, коварный взгляд его светящихся, кошачьих глаз, пылавших ненавистью.

Но вчера, когда я еще издали увидал, как он показался на улице и исчез в переулке, я бросился за ним, догнал его, остановился перед ним и посмотрел ему прямо в лицо. Он засмеялся, как смеются люди в замешательстве, и острый взгляд кошачьих глаз вонзился в землю, точно шпага, выбитая из рук противником.

— Зачем ты носишь стеклянную оболочку вокруг твоей грязной внутренности? — спросил я.

Тогда он содрогнулся, точно я пронзил его ножом, и его кошачьи глаза метнули на меня косой взгляд, преисполненный такой злобы и желчи, что я почувствовал на своем лице брызнувшую из его глаз грязь. Вдруг лицо его запылало от безмерного стыда, как будто я застал его в прелюбодеянии. Тогда я радостно воскликнул:

— Теперь я поймал тебя! Ты принадлежишь к трусливым, носящим в себе стыд своего порока и зависть к бесстрашным. Оттого у тебя дурная совесть!