Был знойный летний день. Ища прохлады, я укрылся под тень большого дерева, одиноко стоявшего на голой равнине.
Только что я собирался прилечь на землю, как услышал над головой шелест. Взглянув вверх, я увидел, что все ветки густо усажены какими-то блестящими существами. Их было пятьсот тысяч. Сначала мне показалось, что это павлины, но вдруг все пятьсот тысяч существ заговорили человеческим голосом, и мои глаза, привыкнув к темноте, различили пятьсот тысяч женских лиц; я понял, что это женщины той страны.
Я снял шапку с головы, сделал грациозный поклон и начал свою речь следующими комплиментами:
— Вы — тепличные курицы и очаровательные дурочки!
Тогда поднялось громкое клохтанье, и одна сотня тысяч снялась с места и поспешно исчезла за равниной.
Я продолжал:
— Даже Соломон во всем своем величии не был одет так, как каждая из вас.
И сотни тысяч наклонили головы на бок и заколыхали павлиньими хвостами и улыбка их была до такой степени полна сахаром и сиропом, что я почувствовал тошноту.
Я прибавил:
— Но мужчина не разделит своего ложа с павлином, ему это будет так же противно, как совокупиться с животным. — Тогда зашумели три сотни тысяч крыльев, и три сотни тысяч блестящих хвостов засверкали над равниной.
— Но если найдется одна из вас, которая захочет быть со мной, когда на нас будет мчаться бешеный бык, называемый прежде Profanum Vulgus, а теперь l’Opinion, — и она с гордым, радостным чувством посмотрит на белки зверя, — и он, пристыженный, посторонится, — если найдется одна единая из вас, то...
Но не успел я еще докончить своих слов, как дерево над моей головой совершенно опустело, а далеко на горизонте блестело при солнечном свете пятно, которое я принял за последнюю сотню тысяч павлиньих хвостов.