Витязь в барсовой шкуре

Был в Арабии певучей царь от бога, царь могучий,

Рати сильного — как тучи, вознесенный Ростэван.

Многим витязям бессменный знак и образ несравненный,

Птицезоркий, в зыби пенной все увидит сквозь туман.

Был красивым он и в слове. Дочь имел, дитя любови:

Солнце — очи, ночи — брови, вся — звезда среди светил.

Петь о деве пышнокудрой может разве только мудрый,

Облик девы чернокудрой многих вмиг поработил.

Кто на это солнце глянет, вдруг ее рабом он станет,

Сердце, душу, ум заманит та, чье имя Тинатин.

Да навек пребудет славным, средь столетий полноправным,

Это имя, солнцеравным, будет имя — властелин.

Царь, когда красы царевны в возраст влились полнопевный,

Созвал знатных и, безгневный, посадил вокруг себя.

Молвил: «Вот предмет совета. Роза знает время цвета.

Отцвела, — нет больше лета, — сохнет, венчик свой дробя.

Солнце всходит и садится. Село, смотрим, тьма дымится.

Ночь безлунная клубится. День исчерпан мой сполна.

Потускнела позолота. Старость — груз. Нет горше гнета.

Вот умру — одна забота. И дорога всем — одна.

Где же свет, что тьму просветит? Пусть ваш разум мне ответит.

Пусть венец чело отметит светлой дочери моей».

Все ответили, вздыхая: «Речь твоя зачем такая?

Роза, даже отцветая, всех душистей и светлей.

И ущербный месяц ясен. Луч звезды вполне прекрасен, —

Спор звезды с луной напрасен. Так, о, царь, не говори.

От тебя и злое слово — всем нам крепкая основа.

Лик же солнца золотого, дочь твоя, светлей зари.

Дай ей царство, дай царенье. Быть женой ей назначенье.

Но от бога смысл правленья ей указан с вышины.

Отлучался ты когда-то, — и сияла без заката.

Уж когда в пещере львята, — львица, лев вполне равны».

Автандил вождя был сыном. Он в изяществе едином

Кипарисом по долинам между стройными блистал.

Как хрусталь был знаменитый, звездной шествовал орбитой,

С Тинатин мечтою слитый, без нее он увядал.

Как цветок среди тумана, страсть была в нем скрытой раной.

Роза страсти, вновь румяна стала, чуть предстал пред ней.

О, любовь есть истязанье. Тот, кто любит, весь — терзанье.

Все ж он жаждет приказанья углем стать среди огней.

В час как деве безгреховной царь велел, беспрекословный,

Власти дар приять верховный, веселился Автандил:

«Тинатин — как блеск запястья. Ей пристойно полновластье.

Видеть солнце, — это счастье, лик ее — источник сил».

Царь, как мрак дробя алмазом, повелел своим приказом:

«Да пребудет царским глазом, царской волей Тинатин.

Приходите все арабы. В похвалах не будьте слабы.

Здесь — сверканье, и когда бы ночь была, она — рубин».

Все арабы приходили. Знатных блеск умножен в силе.

Видит крепость в Автандиле многотысячность бойцов.

Весь порядок воинств явлен. И когда был трон поставлен,

Всем народом он прославлен: «Свет его превыше слов».

Тинатин, лицом сияя, воле царской послушая,

Вся горела, золотая, и венец он возложил,

Скипетр дал он чернобровой, дал ей царские покровы,

И она звездою новой воссияла средь светил.

Царь ушел, воздав почтенье. Вознеслись благословенья.

Были молвлены хваленья. Звон кимвалов с звуком труб.

Новый царь с лицом царицы был как в тучке лик денницы —

Цвета ворона — ресницы, пурпур зорь — изгибы губ.

Мнится ей, что недостойна трон отца занять, и стройно

Стан склоняет, беспокойно слезы льет, как дождь в саду.

И отец, увещевая, молвит: «Чадо — жизнь двойная.

Мне равна ты, дочь родная. Я в огне, и я в бреду.

Ты не плачь, как цвет в долине. Царь Арабии ты ныне.

Горный замок на вершине. Будь же зоркой и цари.

День ко всем выходит алым. Так и ты будь доброй к малым.

Кто наклонится к усталым, тот умножит алтари.

Будь открытой милосердью. Будь как бы щедротной твердью.

Знай, что доброму усердью подчиняются сердца.

Свяжет вольных — свет во взоре. Будь такою же, как море, —

Реки скрыв в своем просторе, влагу жертвуй без конца.

Расточая вдвое, втрое, расцветешь ты как алоэ,

Это древо вековое, чье в Эдеме бытие.

Щедрость — власть, как власть закала. Где измена? Прочь бежала.

Что ты спрячешь, то пропало. Что ты отдал, то твое».

Дева слушает с вниманьем те слова, что дышут знаньем,

Всем отцовским увещаньям у нее привет один.

Царь и пьет, и веселится. Нет причин ему затмиться.

Солнцу хочется сравниться в блеске с светлой Тинатин.

За своим дворецким старым шлет, чтоб шел он с пышным даром,

Чтоб в даяньи щедро — яром истребил сполна казну.

«Все неси. Всего мне мало». И без меры раздавала.

Не гадала, не считала. «Никого не обману».

Все дары, что знала с детства, собирала с малолетства,

Все блестящее наследство в день единый раздала.

Ей отцовская наука — достоверная порука.

Как стрела летит из лука, так поспешною была.

«Всех мулов, ослов ведите». Повелела пышной свите:

«Дорогих коней явите». Топот, ржанье, кони тут.

Блещет шелк. Толпой солдаты, царской милостью богаты,

Веселятся, как пираты, как разбойники берут.

Точно турок в горных срывах бьют, — и нет числа счастливых.

Рой арабских пышногривых легконогих мчат коней.

Разметалась, отдавая, словно буря снеговая: —

Стар ли, дева ли младая, были все богаты в ней.

День прошел. Был пир веселый. Пили, ели, точно пчелы.

На цветах. Один, тяжелой думой царь был омрачен.

С наклоненной головою он сидел перед толпою.

Шепот шумной шел волною: «Отчего печален он?»

Крася ликом пир медовый, властный в бой вести суровый,

И как лев скакнуть готовый, солнцеликий Автандил

Был с Согратом знатным рядом, и его проворным взглядом

«Почему так чужд отрадам царь?» он быстро вопросил.

«Верно, мысль пришла какая, неприветная и злая», —

Отвечал Сограт, вздыхая: «Горя — нет, и весел — час».

Автандил сказал: «Так спросим. Слово шуточное бросим.

Мы без пользы тяжесть носим. Почему стыдит он нас?»

Автандил с Согратом встали, кубки полные им дали,

И веселые упали на колени пред царем.

Говорит Сограт шутливый: «Царь, ты точно день дождливый,

Нет улыбки, нет красивой на немом лице твоем».

И добавил он лукаво: «Впрочем, сердце в скорби право:

Дочь твоя — она забава, все богатства роздала.

Не давай ей пышной части, и, лишивши царской власти,

Упасешься от напасти и уволишься от зла».

Усмехнулся царь. Такого ожидать не мог он слова.

На советчика скупого все же глянул он светло.

«Я ценю твое раченье. И достоин ты хваленья.

Но скупое попеченье никогда ко мне не шло.

Нет, не в том моя забота. Старость близится, дремота.

И остаться не охота без достойного бойца.

Дней увяло все цветенье, и не передал уменья

Быть бойцом без посрамленья никому я до конца.

Это правда, дочь имею, холил дочь, обласкан ею.

Все ж я сына не лелею. Не дал бог. И нет уж сил.

Кто здесь луком отличится? Или в мяч со мной сразится?

Автандил едва сравнится, ибо я его учил».

Гордый, юный, весь — стремленье, слушал эти восхваленья.

И с улыбкою смиренья затаил он торжество.

Как улыбка та пристала к лику юного, где ало

Рот горел, — как снег блистала белизна зубов его.

Царь спросил: «Чего смеешься? И чего ты робко жмешься?

Ну, зачем не отзовешься? Или я тебе смешон?»

Юный молвил: «Разрешенье дай сказать мне, в оскорбленье

Не вменяя дерзновенье. Да не буду осужден».

Царь ответил: «Молви слово. Не приму его сурово.

Скрепа клятвы — святость крова, имя светлой Тинатин».

Автандил сказал: «Так смело молвлю: хвастаться не дело,

Но моя б стрела поспела в цель верней, о, властелин.

Под твоими я ногами прах. Но, меряясь стрелами,

Буду первый, — пред полками эту клятву я даю.

Кто со мной в стрельбе сравнится? Ты сказал. Тут что ж судиться.

Может этот спор решиться лишь с мячом, с стрелой, в бою».

Царь сказал: «Не будем вздорить, на словах не стану спорить.

Дайте лук. Чье имя вторить будут после, так решим.

Пред свидетелями в поле будем мы на вольной воле,

Там о нашей молвят доле: кто ловчей, победа с ним».

Автандил повиновался. И на том их спор прервался.

Каждый весел был, смеялся. Чуждым был им взгляд косой.

Был заклад меж них скрепленный: тот, кто будет побежденный,

С головою обнаженной, три он дня ходи такой.

И двенадцать слуг примерных царь призвал для этих верных

Состязаний беспримерных, чтоб давали стрелы им.

«Пусть двенадцать их за мною за любой следят стрелою.

Шермадин один с тобою, хоть один, он несравним».

Ловчим молвил: «По равнинам, как гроза стадам звериным,

Соберитесь, и единым обоймите их кольцом.

Пусть помогут вам солдаты». Пир окончен, пир богатый.

Были вина, ароматы, и веселье за столом.

Автандил, чуть солнце встало, был одет уж в цвет коралла,

Лик рубина и кристалла в золотом горел огне.

Под покровом златовейным, весь он был цветком лилейным.

Так явился чудодейным он на белом скакуне.

Царь разубран знаменито. Весь народ кругом как свита.

Поле воинством покрыто. Всяк охоту видеть рад.

Многоокая облава. Смех, и шутки, и забава.

На кого-то глянет слава? Будут биться об заклад.

Царь велит готовить стрелы, чтоб во все послать пределы.

Счет велит им делать смелый, всех ударов верный счет.

И рабов двенадцать верных ждет тех выстрелов примерных.

Будут стрелы в козах, в сернах. Отовсюду дичь идет.

Без числа стада, как тени. Быстроногие олени.

Скачут козы в белой пене. Мчатся дикие ослы.

Чудо видеть — и какое! Бег напрасен, — бьют их двое.

Тетиве не спать в покое, многократен свист стрелы.

Топчут конские подковы пыль. Покров встает суровый.

Солнце скрыл. А в жертве новой, просвистав, дрожит стрела.

Кровь течет по шерсти белой. Новый свист, несутся стрелы,

Дрогнет зверь и, онемелый, рухнет, — сразу жизнь ушла.

Если ж кто стрелой лишь ранен, прочь бежит, но бег обманен,

Нет исхода, неустанен этот ток разящих стрел.

И не зеленью, не новью, все поля покрылись кровью,

Бог, исполненный любовью, в небе гневом возгорел.

Кто смотрел на Автандила, как рука его стремила

Ход стрелы, как верно била, как к нему кругом все шло,

Видя зрелище такое, сердце словом тешил вдвое:

«Он прекрасен, как алоэ, что в Эдеме возросло».

Минул день, зверям печальный. Смерян бег равнины дальной.

На краю поток хрустальный об утес волну дробил.

В темной чаще звери скрылись. Кони там бы не пробились.

Отдыхали, веселились Ростэван и Автандил.

Нет предела их утехам. И один сказал со смехом:

«Метче я!». Другой же эхом: «Метче я!» — сказал в ответ.

И зовут двенадцать верных. «Чьих же больше стрел примерных?

Счет чтоб был из достоверных. Правда — сплошь, а лести — нет».

Отвечают: «Затемненья правде нет, и, без смягченья,

Ты не выдержишь сравненья, царь, тебе враждебен счет.

Хоть убей нас, нет нам дела, но тебе мы скажем смело:

Где его стрела летела, зверь ни шагу там вперед.

Всех две тысячи убили. Двадцать лишку в Автандиле

Смерть нашли. В той меткой силе промах луку незнаком.

Как наметит, так уж строго — зверю кончена дорога.

А твоих собрали много стрел, рассыпанных кругом».

Царь смеется, смех кристален. Злою мыслью не ужален,

Он ничуть не опечален. «Что ж, победа не моя».

За приемного он сына рад, в том счастье, не кручина.

Любит сердце — что едино, любит роза соловья.

Миг вкушая настоящий, вот сидят они у чащи.

Как колосьев строй шуршащий, смотрит воинов толпа.

Возле них двенадцать смелых, ни пред чем не оробелых.

Видно, как в лесных пределах вьется водная тропа.