Витязь в барсовой шкуре

«Солнце! Богу так угодно, чтобы солнцем ты свободно

Лил лучи. Терзанье сродно с тем, кто от тебя вдали.

Кто вблизи, тобой сжигаем. До планет ты восхваляем.

Глянешь, — сердце дышет раем. Увидал тебя, — хвали.

Ты посмотришь, — где угрозы? В сердце свет влюбленной грезы.

Ты красивый стебель розы. Трепетать бы соловью.

Лик твой — цвет садовый ранит. И моя краса здесь вянет.

Если луч твой не достанет, жизнь иссушишь ты мою.

Бог свидетель, с словом-лаской я иду, полна опаской.

Но терпенье стало сказкой, — нет его, и в сердце тьма.

Вечно ль в муках быть повторных — от ресниц, от копий черных

Помоги, без слов укорных, а не то сойду с ума.

До тех пор, пока ответа на мое посланье это

Нет, — не знаю, ждать ли света, ты убьешь иль дашь мне жить, —

Все ж еще я существую, но терплю я пытку злую.

О, часы, когда тоскую! Жизнь иль смерть? Нельзя решить».

Это к витязю признанье Фатьма шлет, полна терзанья.

Он читает то посланье как сестры или родной.

«Ей искать меня не стыдно. Сердце ей мое не видно.

И сравнить ее обидно с той, возлюбленною мной.

Разве ворон, пролетая, нужен розе? Здесь живая

Не достанет, воспевая, песнь хваленье соловья.

То, что сделать непристойно, бесполезно и нестройно.

Что за вздор тут пишет знойно! Что за речь, чтоб слышал я

Предаваясь размышленьям, так он думал с осужденьем.

И с таким он был решеньем: «Можешь мне лишь ты помочь.

Если, в путь пойдя, ищу я той, кем друг горит, тоскуя,

Чтоб найти, все совершу я. И другие мысли — прочь».

Здесь проходит путь-дорога. Эта женщина здесь много

Видит всяких. У порога путник — ей желанный друг.

Пусть изведаю горенье, — к ней явлю соизволенье,

Нить найду в ней для стремленья. Долг ей мой отдам я вдруг».

Молвил: «Женщина, влюбляясь, с милым сердца не стесняясь,

Все расскажет, открываясь. Что ей стыд, и что позор.

Так. Для этого влюбленья дам свое соизволенье.

Может, вдруг оповещенье проскользнет в наш разговор».

Сам себе слова совета молвил: «Ежели планета

Ворожит, свершится это. Нужно, — нет; не нужно — вот.

Так со мной, и я в тумане. Мир весь в сумеречной ткани.

Чтобы ни было там в жбане, опрокинь, и потечет».