Витязь в барсовой шкуре

На опушке, над потоком, в тоскованьи одиноком,

Странный витязь был, в глубоком размышленьи над рекой.

За поводья вороного он коня держал, и снова

Слезы лились из немого сердца, сжатого тоской.

Как небесными звездами, все сияло жемчугами,

Млели нежными огнями и доспехи и седло.

Был как лев он, но стекали слезы, полные печали,

По щекам, где розы вяли, а не искрились светло.

Был в кафтан одет он бурый, сверху ж барсовою шкурой,

И сидел он так, понурый, в шапке барсовой склонясь.

Толстый хлыст в руке был зримым. Так сидел он нелюдимым.

Точно был окутан дымом, весь — волшебный, весь — томясь.

Раб идет к нему с вопросом от царя, но пред утесом

Вид тех слез, подобных росам, точно стать ему велел.

Пред такою силой горя замолчи, или не споря,

Плачь, как плачет в пропасть моря дождь, узнавши свой предел.

Раб в великом был смущеньи, трепетаньи и сомненьи,

И смотрел он в удивленьи на печального бойца.

«Царь велит прийти», — сказал он наконец, вздыхал и ждал он.

Витязь нем, и не слыхал он, не поднимет вверх лица.

С наклоненным книзу ликом, весь в забвении великом,

Не внимал окружным крикам, изливал с слезами кровь.

Длил он странные рыданья, трепетал в огне сгоранья,

Нет терзаньям окончанья, слезы льются вновь и вновь.

Свеян ум его куда-то. Мысль его свинцом объята.

Раб идет путем возврата, не добившись ничего,

Снова царское посланье повторял, но нет вниманья,

Никакого нет вещанья розоцветных губ его.

Раб вернулся без ответа: «На мои слова привета

Он был глух. Мой взор от света солнца яркого погас.

Я жалел его невольно. Сердце билось больно-больно.

Вижу, ждать уже довольно, протомился целый час».

Царь дивился. Дивованье перешло в негодованье.

Изрекает приказанье он двенадцати рабам:

«Вы оружие берите, всей толпой к нему идите

И скорее приведите мне того, кто медлит там».

Исполняя приказанье, вот рабы идут. Шуршанье

Слышно ног, звенит бряцанье их доспехов. Витязь встал,

Весь в слезах еще. Но взором вскинул. Видит, тесным хором,

Люди с воинским убором. Вскрикнув: «Горе!» замолчал.

Вытер он глаза руками, укрепил колчан с стрелами,

Меч с блестящими ножнами. Вот на быстром он коне.

Что ему — рабы, их слово? Направляет вороного

Прочь куда-то, никакого им ответа, — он во сне.

Тут, его схватить желая, вмиг — к нему толпа живая,

Вот рука, и вот другая устремилась. Смерть им в том

Одного он о другого раздробил, рукою снова

Чуть махнул, убил, иного до груди рассек хлыстом.

Пали трупы вправо, влево. Царь кипит, исполнен гнева.

Он кричит рабам, но сева Смерти — жатва собрана.

Юный даже и не глянет на того, кого он ранит.

Кто домчится, мертвым станет, участь всем пред ним одна.

Царь разгневан, горячится, на коня скорей садится.

С Автандилом вместе мчится, чтоб надменного настичь.

Но, как в искристом тумане, как на сказочном Мерани,

Не принявши с ними брани, он сокрылся, кличь не кличь.

Увидав, что царь в погоне, что за ним несутся кони,

Он, в мгновенной обороне, вдруг, хлестнув коня, исчез.

Точно в пропасть провалился или в небо удалился,

Ищут, нет, и след сокрылся. Ничего. Как в мгле завес.

Хоть следов копыт искали, — нет, исчез в какой-то дали.

Словно призрак увидали, призрак был один лишь миг.

По убитым плачет кто-то. И о раненых забота.

Молвил царь: «Пришла работа. Видно, злой нас рок настиг».

Он сказал: «Всех дней теченье было только наслажденье.

Бог изведал утомленье — видеть счастье без конца.

Вот и стал восторг обманен, — как и все, непостоянен, —

Я всевышним насмерть ранен, отвратил он свет лица».

Так вернулся он, угрюмый, затенен печальной думой.

Вмиг забыты были шумы состязаний и пиров.

Стон кругом сменялся стоном. Грусть царя была законом.

Не приученный к препонам, дух легко упасть готов.

Ото всех сокрытый, в дальней царь сидел опочивальне,

Размышлял он все печальней, что погас веселья свет.

Видел только Автандила. Все рассеялись уныло.

Арфа вздохи не струила, стук не слышен кастаньет.

Тинатин о той потере счастья слышит. В полной мере

Чувство в ней. Она у двери. И к дворецкому вопрос:

«Спит ли он или не спит он?» Тот в ответ: «В тоске сидит он.

И ни с кем не говорит он. Стал он темен, как утес.

Автандила лишь как сына приняла его кручина.

Витязь в этом всем причина, странный витязь на пути».

Тинатин рекла: «Уйду я. Но коль спросит он, тоскуя,

В тот же час к нему приду я, как велит к себе прийти».

Царь спросил: «Где та, в которой ключ живой, что точит горы,

Свет любви, что тешит взоры?» Был ответ ему тогда:

«К бледной, к ней, достигло слово, что печаль в тебе сурова.

Здесь была. И будет снова. Лишь скажи, придет сюда».

Царь сказал: «Скорей идите, и ко мне ее зовите.

Лишь в одной жемчужной нити красота всегда светла.

Пусть отцу вернет дыханье. Пусть излечит тоскованье.

Ей скажу, о чем терзанье, отчего вдруг жизнь ушла».

Вняв отцовское веленье, Тинатин, как озаренье,

Полнолунное виденье, перед ним блестит красой.

Он ее сажает рядом, смотрит полным ласки взглядом,

И целует, и к отрадам вновь открыт своей душой.

«Почему не приходила? Или звать мне нужно было?»

Дева кротко возразила: «Царь, когда нахмурен ты,

Кто дерзнет к тебе явиться? Пред тобой и день затмится,

Пусть же ныне разрешится этот скорбный дым мечты».

Он сказал: «Родное чадо! Быть с тобой моя услада.

Грусть прошла, ты радость взгляда, точно зелья ты дала,

Чтоб рассеять муку властно. Но, хоть я терзался страстно,

Знай, не тщетно, не напрасно мысль к печальному ушла.

Повстречался мне безвестный витязь юный. Свод небесный

Был красой его чудесной словно радугой пронзен.

Я не мог узнать причины слез его, его кручины.

Хоть в красе он был единый, но меня разгневал он.

Чуть ко мне метнувши взором, вытер слезы, скоком скорым

На коня вскочил, — я спорым овладеть велел, но вмиг

Разметал моих людей он. Кто он? Дьявол? Лиходей он?

Я без слова был осмеян. Вдруг исчез, как вдруг возник.

Был ли он иль нет, не знаю. Горький ад на смену раю

Я от бога принимаю. Прошлых дней погашен свет.

Этой скорби не забуду, не бывать такому чуду,

Сколько дней я жить ни буду, мне веселья больше нет».

В голос звук вложив напева: «Соизволь,—сказала дева,—

Слово выслушать без гнева. Обвинять нам хорошо ль

Этот промысел всезрящий? Бог и к мошке добр летящей.

Если он раскинул чащи, разве в них он дал нам боль?

Если витязь был телесным, не видением чудесным,

На земле другим — известным он, конечно, должен быть.

Встанет весть, придет к нам слухом. Если ж он лукавым духом

Был и скрылся легким пухом, что ж тоской себя губить.

Вот совет мой, повелитель: над царями ты правитель.

Зри кто хочет, — где тот зритель, чтобы твой измерил свет?

Так пошли людей, — пусть ищут, целый мир пускай обрыщут.

Уж они ответ отыщут, смертный это или нет».

Царь зовет гонцов проворных, между лучшими отборных,

Чтобы в поисках дозорных не жалели ни труда,

Ни стараний, ни усилий, чтобы каждого спросили,

Где тот витязь, гордый в силе, и чтоб шли скорей туда.

Вот гонцы в далекой дали. Целый год они блуждали.

Никого не увидали, кто бы витязя встречал.

Все напрасны вопрошанья. Бесполезны их исканья.

Были долги их блужданья, — был успех их вовсе мал.

Пред царем рабы предстали. Преисполнены печали,

Так его оповещали: «Хоть искали мы везде,

Труд бесплоден был, хоть честен, — нам скорбящий лик уместен,

Никому он неизвестен. Укажи, искать нам где?»

Молвил царь: «Мне дочь сказала правду. В скорби смысла мало.

Здесь змея являла жало, — это был нечистый дух.

Мне мой враг был с неба свеян, это им я был осмеян.

Да блудит среди затей он, — чист мой взор и волен слух».

Позабыт им дух лукавый. Снова игры и забавы.

Песнопевец ищет славы. Закрутился акробат.

Юным царь велел и старым веселиться. Светлым чарам

Нет предела. Царским даром не один опять богат.

Автандил — полуодетый. Вкруг него играют светы.

Арфы звон и песни спеты. Вдруг гонец от Тинатин,

Черный раб в его покое: «Та, чей образ — лик алоэ,

Шлет веление такое: к ней иди, о, господин».

Светлой вестью очарован, Автандил встает, взволнован.

Тот наряд, что облюбован, самый лучший, он надел.

Видеть розу, быть с любимой, в том восторг незаменимый.

С красотою несравнимой быть — пленительный удел.

Автандил идет к ней смело. Ни пред кем не оробела

Мысль его. И пусть горела много раз слеза о ней,

Хочет видеть лик певучий той, чье пламя — свет горючий

Молний, рвущихся из тучи, кто горит луны сильней.

Та жемчужина жемчужин. С горностаем свет тот дружен.

Смотрит взор обезоружен. Ткань на нежной — без цены.

Сердце жгущие ресницы — словно ночь вокруг зарницы.

Шея млечна у царицы, косы тяжкие черны.

Хоть одета в свет коралла, но печали не скрывала,

Автандила привечала, сесть велит ему она.

Юный сел пред ней смиренно. Сердце любит, сердце пленно.

Взор во взор глядит забвенно. Мысль усладой зажжена.

Витязь молвит: «Ты, златая, светишь, страхи рассевая.

Вот, я нем. В зарю вступая, месяц солнцем вмиг сожжен.

Я не мыслю на досуге. Я не вихрь на вольном луге.

Но в каком волшебном круге, чем твой грустный ум смущен?»

Вот изящными словами, выбрав их, как меж цветами

Те, что ярче лепестками, привлекают больше глаз,

Дева молвит: «Хоть со мною не одною ты стеною

Разделен, но я, не скрою — страх твой странен мне сейчас.

Но скажу сперва пред другом, чем терзаюсь, как недугом.

Помнишь день, когда над лугом, близ утеса, над рекой,

Над водой реки хрустальной некий витязь был печальный,

Как слезу с слезой хрустальной лил он, мучимый тоской,

С той поры томлюсь всегда я. Мысль о нем, не уставая,

Жалит, жалит, точно злая быстролетная оса.

Знаю я, что ты из смелых. Так ищи его в пределах.

Всей земли — до тучек белых, что восходят в небеса.

Сердце в чувстве сердцу радо. Хоть меж нас была преграда,

Но без слов, лишь силой взгляда, увидала ясно я,

В одиноком отдаленьи, что в любовном ты плененьи,

Что горишь в изнеможеньи, и дрожит душа твоя.

Видим зорко мы друг друга. Будет мне твоя услуга

Точно витязю кольчуга, — и к тебе идет она.

Ты ведь витязь несравненный. И, любя, ты любишь, пленный.

Витязь тот — твой брат забвенный. Мысль искать его должна.

Ты любовь мою удвоишь. Скорбь мою ты успокоишь.

Злого демона укроешь. И фиалками маня,

Свеешь розы, расцветишься. И потом ты озаришься.

Лев, ты к солнцу возвратишься, встречу, встретишь ты меня.

Так ищи же мне в угоду. Трижды год уйдет пусть к году.

Но не канул же он в воду. Если ты найдешь его,

Приходи, увенчан славой. Если ж нет, он дух лукавый.

К розе нежной холод ржавый зла не свеет своего.

Мой расцвет не затемнится. О, клянусь, любовь продлится.

Пусть хоть солнце воплотится, мужем став, — с ним сердце слив,

Преисподняя пусть злая отсечет меня от рая,

В сердце мне любовь, терзая, смертью внидет, нож вонзив».

Витязь молвил: «Лик денницы! Почему дрожат ресницы?

Почему агат царицы в трепетаньи огневом?

Заслужил ли подозренье? Смерти ждал, — и жить веленье

Получил. В повиновеньи буду я твоим рабом».

Он сказал еще: «Златая! Ты заря, ты солнце рая.

Бог всевышний, создавая, быть тебе здесь солнцем дал.

Ты велишь, — идут планеты. Весь тобой я в блеск — одетый.

Мой цветок, живые светы взяв в себя, пребудет ал».

Луч — к лучу, и к слову — слово. Вот они клянутся снова.

Сердце нежное — медово, и любовь подтверждена.

Все минувшие печали чем-то очень легким стали.

Зубы белые блистали, как от молний — вышина.

О, какая им утеха — быть вдвоем, как с эхом эхо,

Средь веселья, шуток, смеха, говорят о ста вещах.

Молвит он: «Тебя, златая, можно знать — лишь ум теряя.

Сердце вспыхнуло, сгорая, сердце — пепел, жгучий прах».

Но пришел конец усладам. Он прильнул к кристаллу взглядом.

Побледнел, и слезы градом. Хоть ушел, да не ушел.

Незнакомое с обманом, сердце он, в гореньи рьяном,

Отдал сердцу. Так к румяным розам льнут касанья пчел.

Он сказал себе: «Златая! Вот уже разлучность злая.

И рубин мой, увядая, стал желтее янтаря.

Без тебя как быть в разлуке? Но стрела готова в луке.

В честь любимой сладки муки. Смерть приму — тобой горя».

Он в постели, сны мятутся. Брызги слез обильно льются.

Так листки осины бьются, как, скорбя, он трепетал.

Странен уху шорох каждый. Дух его исполнен жажды.

Стала пытка пыткой дважды, — сон о ней он увидал.

В том терзаньи отлученья — ревность, помыслы, мученья.

Слез горячих истеченье — словно нитка жемчугов.

Но тревожный сон напрасен. Брезжит день, — он снова ясен.

На коне своем, прекрасен, едет, путь принять готов.

За дворецким в зал приемный посылает, и хоть скромный,

Но в стремленьи неуемный, он царю реченье шлет:

«Мысль мою, о, царь, не скрою: Ты царишь над всей землею.

Весть о славе, взятой с бою, да ко всем кругом придет.

В путь пойду и не устану. Воевать с врагами стану.

Если недруг, в сердце рану нанесу в честь Тинатин.

Непокорный да смутится, а покорный веселится.

Ток даров не прекратится. Да горит огнем рубин».

Изъявив благодаренье, царь ответил: «Лев! Стремленье

Рук твоих — всегда в сраженье. Смелость молвит твой совет.

В путь иди, в страну чужую, позволенье я дарую.

Но, коль ты разлуку злую будешь длить, мне счастья нет».

Пред лицом царя представши и почтение воздавши,

Витязь молвит: «Услыхавши звук похвал, я изумлен.

Сколько счастья в этом звуке. Легче с ним — расстанья муки.

Бог уменьшит час разлуки. Светлый лик твой — мне закон.

Мысль свидания лелею». Царь упал к нему на шею.

С полной нежностью своею в нем он сына целовал.

Нет таких, как эти двое. Бьется сердце в них благое.

Засветило ретивое в Ростэване слез кристалл.

Вот уходит витязь смелый в чужеземные пределы.

Двадцать дней уж день он белый с черной ночью слил в одно.

В ней, златой, восторг вселенной, клад сокровищ сокровенный,

С Тинатин он мыслью пленной, ею сердце зажжено.

Входит в горы, входит в долы. Чуть он где, там пир веселый.

Речи вьются, точно пчелы. Все приносят щедрый дар.

Солнцеликим, светловзорым, в переходе этом скором,

Слух склоняя к разговорам, он не медлит в свете чар.

У него была твердыня. Замок горный на вершине.

Три он дня там медлит ныне. Шермадин — как верный с ним.

Вся душа его, вся сила, сердце все — для Автандила.

Но ему безвестно было, тот горит огнем каким.

Витязь молвит Шермадину: «Стыдно мне, но стыд содвину.

Я скрывал свою кручину. Но теперь откроюсь, верь.

Были пытки, были грозы. Я ронял несчетно слезы.

Но от той жестокой розы — луч отрады мне теперь.

К Тинатин моя истома. К ней любовь, о ней вся дрема.

Без конца у водоема слезы к розе лил нарцисс.

Боль открыть не мог доныне. Я томился как в пустыне.

Но теперь конец кручине. Упованья мне зажглись.

Мне сказала: «Неустанный, ты ищи, где витязь странный.

А когда вернешься, жданный, сердцем все возьмешь свое.

Ты как цвет к цветку над лугом. Лишь тебя возьму супругом».

Пусть утрачу счет услугам. Раб, да вознесу ее.

Я ведь витязь, — так прилично мне служить ей безгранично.

Верность трону лишь обычна. Раз слуга, служи вовек.

Взяв ее бальзам сладимый, стих пожар неукротимый.

Если ж в далях беды зримы, встреть их, встреть — как человек.

Между всех кто подчиненный, ты один мне приближенный.

Связан дружбой неуклонной я с тобою. Потому

Над моею всей дружиной, ты, владыка, будь единый,

Лишь тебе тот рой орлиный я доверю одному.

Правь же твердою рукою. Для бойцов, идущих к бою,

Ты пример являй собою. И к двору посланья шли.

И в дарах будь вне сравненья. Будь мое здесь повторенье,

Чтоб мое исчезновенье и заметить не могли.

Мною будь в военной славе и в охотничьей забаве.

Так три года, честно правя, тайну свято сохраняй.

Может быть, мое алоэ будет цвесть себе в покое.

Если ж встречу роковое, плачь по мне, скорби, вздыхай.

Шли царю оповещенье, что,увы, пришло затменье.

Будь как пьян от огорченья. «Нежеланна смерть, — скажи,—

В край, откуда нет возврата, он ушел». Сребро и злато,

Все раздай, чем жизнь богата, и ничем не дорожи.

Так поможешь мне — отменно. Пусть погибнет то, что бренно.

Но про душу, неизменно помня, медли забывать.

Сон и смерть — в черте соседства. Вспомни наше малолетство,

И, мое воспомнив детство, сердцем будь ко мне как мать».

Слышит раб — и весь слезами залился, как жемчугами.

Меркнет взор его, огнями беспокойными сквозя.

«Сердце ль будет веселиться, коль тебя оно лишится?

Но, когда твой дух стремится, удержать тебя нельзя.

Мне велишь принять господство. У меня какое ж сходство

Есть с тобою? Превосходство вижу мысли я другой —

Будешь ты один, я внемлю. Лучше ж пусть уйду я в землю.

Но разлуки не приемлю. О, возьми меня с собой!»

Витязь молвил: «Все сомненья прочь отбрось без промедленья.

Тот, кто любит, в ком томленье, пусть лишь в обществе своем

Он тоскует, бродит, бьется. Жемчуг даром ли дается?

Кто ж изменник, да сметется, в сердце раненный копьем.

Тайны кто моей достоин? За тебя же я спокоен.

Будешь верным мне как воин. Укрепляй оплот твердынь.

Враг забудет приближенье. И, быть может, дней теченье

Принесет мне возвращенье. Боже, вовсе не покинь.

Рок, губя, не знает счета, сто ли здесь, один ли кто-то.

Духов благостных забота не оставит. Верь судьбе.

Не вернусь я в срок трехлетний, — ткань надень темней, бесцветней.

Чтоб почтен ты был приветней, дам я грамоту тебе».