Вне закона

Глава 10

— Ну нет самогонки, так нет. Я со своим уставом в чужой монастырь не лезу. А с чего это я урка? — не растерялся с ответом Рашпиль.

— У тебя всё на роже написано. И она тебе не невеста. Пользуешь ты её, вот и всё.

Евдокия смотрела осуждающе на Рашпиля.

— Да, рожей я и вправду не вышел, не Ален Делон. А вот если ты всё знаешь, мать, скажи мне, что нас ждёт? Что впереди-то?

— Какая я тебе мать? Постыдился бы. Известно, что ждёт.

— Что ждёт?

— Плохо ты кончишь, вот что. Но только ты сам себя в эту пропасть тащишь.

— Походу, у тебя и вправду крыша съехала, баба Евдокия, как в деревне говорят.

— Может быть, я и вправду безумна? — она посмотрела сначала на меня, потом на Алису, будто интересуясь нашим мнением, но не дождавшись ответа, продолжила, указав пальцем в сторону деревни:

— Что же, может быть и так. Только я намного нормальнее тех, кто считает, что в шестьдесят нельзя вплетать в косы ленты. Они безумно глупы! В шестьдесят, когда бо́льшая часть жизни прожита, можно делать всё что угодно, лишь бы не во вред другим людям.

— Вот это по мне. Я тоже люблю делать всё, что душеньке угодно, — Рашпиль сел за стол. С его лица уже съехала его ехидная улыбочка.

— Нет, тебя это не касается. Ты так заигрался в пацанские игры, что ты больше не умеешь жить обычной, нормальной жизнью вне тюрьмы. И всё твоё нутро так и норовит попасть обратно.

— Значит, мы оба с тобой ненормальные, бабка. Одинаковые.

Он говорил это, пряча глаза. Невероятно. Казалось, что Рашпиль стыдился.

— Нет. Не одинаковые. Я делаю всё, что пожелаю, потому что я свободна и так решила, а ты из страха перед людьми и миром. Ты думаешь, что главное для человека — деньги, а я думаю, что совесть. Вот мы и делимся друг с другом тем, чего у нас в избытке.

Странная была эта шестидесятилетняя женщина. Она разговаривала с матёрым уголовником так, будто мать, справедливо спрашивающая со своего чада.

Рашпилю стало совсем невмоготу находиться в избе.

— Пойду, покурю, а то смотрю, что в хате не курят.

Он суетливо полез в карман, извлёк спички и сигареты и пробкой вылетел на крыльцо.

После ужина старуха распределила места для ночлега следующим образом:

— Ты поедешь с ней спать в сарай. Там есть лавки. Матрас, одеяла и подушки я вам выделю, а там уж как сами разберётесь, — обратилась она к урке.

Тот молча кивнул, не поднимая головы. Он вообще теперь весь вечер молчал, и это вполне устраивало всех присутствующих.

— Спасибо, бабушка, — поблагодарила Евдокию Алиса.

— Тебе постелю здесь в избе, в этой комнате на кровати.

Я посмотрел на койку с высокими перинами, стоявшую в углу у стены, рядом с окном.

На кровати, кроме перин, располагалась целая пирамида из подушек, уменьшающихся в размерах от основания к потолку.

Подушки, словно паутиной, были накрыты тонкими кружевными салфетками из белой бязи.

— На ней моя матушка отошла в мир иной, мёртвых не боишься? — старуха пытливо смотрела на меня.

— Надо бояться не мёртвых, а живых. Чего их бояться?

— Кто вас городских знает. Вот и хорошо, что не боишься. Ну, я пошла за постелью. Мы тут в деревне рано ложимся.

Она явно давала понять, что «банкет» окончен.

Вернувшись через пару минут с ворохом постельных принадлежностей и матрасом, Евдокия вручила всё это Рашпилю.

— В сарае не кури. Спалишь сарай — прокляну до конца дней, будешь болеть и воли тебе не видать. Бычки в баночку собирай, не разбрасывай.

Рашпиль кивнул и зло посмотрел на меня, мол, ну и местечко ты, Сантей, откопал для ночлега, но ничего не сказал.

Алиса пожелала нам спокойной ночи, а затем Рашпиль с девушкой направились к выходу.

— Ну что, внучок, как ты с ним связался? Небось тоже лёгких денег захотел? — спросила бабка, когда мои спутники скрылись за дверью.

— Выходит, что так. Только я с ним не по своей воле. Можно сказать, что, помогая ему, я отдаю долг.

— Нехорошие люди тебя принудили к этому.

— Вы и о них знаете? Бабушка, можно спросить?

— Валяй.

— Откуда вы всё это знаете?

— Что всё?

— Ну что он беглый зек, что Алиса ему не невеста, про нехороших людей. Вы сказали, что нас раньше ждали. Вы что, и вправду ясновидящая?

Евдокия засмеялась моему вопросу.

— Кто-кто? Ясновидящая? — она мотала головой из стороны в сторону, плечи её тряслись от смеха.

— Нет, ну я серьёзно. Что тут смешного?

Когда она успокоилась, объяснила:

— Менты про вас говорят, на ушах все стоят, я его по приметам сразу узнала.

— Ничего не понимаю, какие менты?

Ответ меня поразил как гром среди ясного неба.

— Да, Колька, племянник мой, участковым работает. Он рацию притащил и у меня оставил, говорит, чтобы мужики в опорнике не раздербанили и не пропили. Наши-то, деревенские, и не такое могут учудить.

— Радиостанцию? Милицейскую?

— Ну да. Телевизора и радио у меня в избе нет, вечерами скучно, вот я и наловчилась включать и слушать милицейскую волну.

— Ну-ка, погоди, — она отправилась во вторую комнату, которая служила спальней. Оттуда донеслось шипение радиоприёмника.

— Сейчас пока передач нет, — виновато сказала она, вернулась и села на табурет напротив.

— Обалдеть. И что? И про нас говорили?

— И про вас. Сначала, что сбежал опасный преступник, потом то, что трое, два парня и девушка устроили дебош в ресторане, избили официанта. По приметам точно ты, твой Рашпиль и его баба.

Вот оно что, значит, на вокзале транспортная милиция не зря вынюхивала и про троих расспрашивала.

Студент пришёлся как нельзя кстати. Но как объяснить, что она нас ждала?

— Вы сказали, что ждали нас раньше.

— А сон я видела, вещий. У меня все сны вещие, всегда сбываются с самого детства. Снятся, правда, редко. Может по году и даже по два ничего не сниться. Но если вижу сон, всё сбывается капелька в капельку.

— И вы прям нас во сне видели?

— Нет, просто во сне ви́дение мне было, что гости меня посетят. Троица. Только не ангелы, как на иконе, а две белых души и одна тёмная.

Я не очень верю в вещие сны, но её слова звучали убедительно. Старуха чем дальше, тем больше казалась вполне здравомыслящей, а ленточки в волосах просто причудой.

— А как вы поняли, что они не жених и невеста?

— Да очень просто. Они всё время в разные стороны смотрят. Нет между ними искры. Этот, так вообще её за человека не считает. Она для него то мебель, то отмычка для замков. Мир-то для него заперт. Вот он её и использует. А ещё скажу я тебе, он её совсем не топчет. Девка-то больно красивая. Если бы он был женихом, то она бы не смотрела на тебя голодными глазами.

— На меня? — я вытаращил глаза от удивления.

— Слепые вы всегда, мужики. Ничего в жизни толком не видите.

В комнате снова затрещала радиостанция, и из динамика донеслись обрывки переговоров. Два мужских голоса.

— Четвёртый, четвёртый, приём!

Второй отвечал неразборчиво.

Как же я совсем не подумал о том, что Евдокия приходится тёткой участковому милиционеру.

— Ты за ментов не беспокойся, — сказала она, словно снова прочитав мои мысли, — я вас не выдам, переночуете и поедете утром с Богом.

— У вас же Колька участковый.

— В том-то и дело. Из-за него молчать буду.

— Не очень понятно.

— Чего непонятного? Во сне голос сказал, что если Колька узнает о гостях, то умрёт он.

Старуха говорила об этом совершенно спокойно, будто рассказывала мне про поход на базар.

— Ну ладно, давай укладываться. Можешь мне верить. Бабушка тебя не обманет. С утра напеку вам в дорогу пирожков.

Она встала с табурета и направилась во вторую комнату. Я пожелал ей спокойной ночи и осмотрел скудное убранство избы.

Хоромина та ещё. В некоторых местах пол вспучился. Одно окно только на светлую сторону, два других на север — даже в солнечный день в избе темновато.

С потолка свисал атласный абажур с единственной лампочкой.

По стенам шла допотопная электропроводка с выключателями и розетками из далёких тридцатых годов.

Наверно, со времён электрификации рабочего посёлка, к ней ни разу не притрагивались. Провода испачканы белой краской.

Стены недавно белены. Русская печь, керосиновая конфорка, рукомойник с носиком на стене, рядом нарядное полотенце, наверняка повешенное к приезду гостей.

Под ними белая эмалированная мойка, из которой использованная вода стекала в ведро. Рядом кухонный комод.

Кружевные плетёные занавески на окнах, икона в углу, стол, лавки и собственно кровать, на которой мне предстояло спать.

Остальные удобства во дворе.

Несмотря на всю бедность, я бы даже сказал некоторую убогость обстановки, здесь было невероятно уютно и безопасно.

Я откуда-то знал, интуитивно чувствовал, что Евдокия говорит правду и не станет вызывать милицию.

Только сейчас я почувствовал настоящую усталость, навалившуюся на моё тело. Последние трое суток были довольно напряжёнными.

Убрав лишние подушки, я разделся и лёг. Не успела моя голова коснуться постели, как я провалился в глубокий сон.

Среди ночи в абсолютной темноте я проснулся оттого, что почувствовал, как чьи-то руки гладят меня по груди, животу, плечам и шее.

— Саш, я вся горю, — услышал я шёпот Алисы. Она лежала со мной в одной постели.

Моё мужское естество пробудилось, напряглось, и я стал гладить молодое женское тело в ответ.

По спине, талии, пояснице. Мои ладони скользнули ниже к её попе.

Она была без нижнего белья, абсолютно голой. Алиса прижалась ко мне обнажённым телом и поцеловала в губы.

Внутри всё пылало. Это был приятный огонь предвкушения тайны.

Я вот-вот должен был познать, каково это — быть с такой девушкой тёмной ночью в старом деревянном доме.

Это познание должно было содержать что-то дикое, первобытное, великое.

Кровать с железной сеткой предательски жалобно заскрипела под весом наших тел.

Мы замерли и прислушались к мирному посапыванию Евдокии, доносящемуся из соседней комнаты.

— Давай перейдём на пол, — тихо прошептала девушка и обхватила горячими губами мою мочку.

Меня будто ударило током. Мы торопливо встали с кровати. Я не дал ей стащить на пол перину, а развернул её лицом к столу.

Она почувствовала мои руки: одну на бедре, вторую на спине.

Я властно наклонил её вперёд и придавил её тело к столешнице. Ощущая возбуждение Алисы, я стал с ней одним целым.

Её дыхание стало прерывистым, оно задерживалось само по себе, без её воли, будто она ныряла и выныривала из пульсирующей неги.

Я же ощущал волны тепла и будто она втягивает в себя весь мир, а вместе с ним и моё тело, через своё игольное ушко.

Ту самую женскую петлю удовольствия, одарившую мужчин миллиардами мгновений счастья и одновременно принёсшая также много бед.

Меня бросало в приятную дрожь от осознания, что я обладаю этой красивой девушкой.

Потом я перестал думать и понимать, что происходит. Сознание, объединившееся с подсознанием, рисовало в воображении причудливые мозаичные узоры.

Когда всё закончилось, я обнаружил себя лежащим прямо на полу на спине рядом с Алисой.

Мы тихо, жадно и измождённо вдыхали воздух полной грудью и ощущали, что нам по-настоящему очень хорошо.

Она повернулась ко мне лицом и ещё раз поцеловала.

— Это было волшебно.

Она встала и начала нашаривать свою одежду в темноте.

— Подожди, не уходи. Объясни, что это было? — я наслаждался её силуэтом с трудом различимым во тьме избы.

— Потом, — прошептала она в ответ.

— А как же Рашпиль? Может, лучше останешься, а я утром с ним переговорю?

— Всё в порядке. Не переживай. Между мной и ним ничего нет. Не нужно с ним говорить.

— Как это?

— Не знаю, он после зоны как сам не свой. Короче, как-то так.

— Не понимаю.

— Не хочет женщин. Сказал, чтобы я отвалила. Типа, ты свободна.

— А раньше? Так было всегда?

— Нет. Раньше он был нормальным в этом смысле. С женщинами у него было всё в порядке.

— Вот как?

— Да, говорит, что на зоне ему кололи лекарство.

Лекарство? Иногда наркоманы так называли дозу наркотика. Это могло объяснять его неуравновешенное поведение, проблемы с алкоголем и перепады настроения. Я промолчал.

Она надела тоненькие трусики и застегнула лифчик на спине.

— Несмотря на всё это, мне нужно идти. Лучше его не бесить. Потом поговорим, спасибо тебе за то, что не бросил нас. Давай постель положим обратно на кровать.

— Оставь, я всё сделаю.

Она попросила не провожать её, того, как она оделась.

Послав мне улыбку и воздушный поцелуй, она на цыпочках подошла к двери и тихонько вышла на улицу.

Я подошёл к окну, и тут мне показалось, что во дворе промелькнула чья-то тень.

Каналья! Неужели он всё это время стоял за окном и подглядывал? В таком случае Алисе грозит опасность.

Одно дело на словах дать свободу, другое — иметь реальный повод обвинить в измене.

В преступном мире такое не прощается.

Я быстро накинул на себя одежду и выскочил во двор вслед за Алисой, как раз тогда, когда её фигура скрылась за воротами сарая.

Я обшарил весь двор и никого не нашёл.

Сколько я ни всматривался и ни вслушивался, ничего подозрительного мне обнаружить не удалось.

Я подкрался к сараю и услышал громкий мужской храп. Похоже, урка всё-таки спал всё это время и ничего не знал о нашем внезапном ночном свидании.

Постояв ещё немного для верности, я решил, что мне мелькнувшая тень привиделась впотьмах, и отправился обратно в кровать.

Я прилёг, мечтательно перебирая в памяти ощущения ночной встречи с Алисой, и снова не заметил, как заснул.

На этот раз я проснулся оттого, что услышал, как Евдокия возится со своим тестом на кухне.

— Проснулся?

— Доброе утро, который час?

— Уже седьмой, я всегда в четыре встаю. Кто рано встаёт, тому Бог подаёт.

— Это точно, — сказал я и улыбнулся.

— И что же это ты у нас такой довольный, как кот, съевший сметану.

— Жизнь прекрасна, бабушка.

— Ты бы поосторожнее с этой жизнью. Я тебе вчера не для того про девку сказала, чтобы ты тут мне трах-тибидох устраивал.

Вот это поворот, неужели она всё слышала?

— Простите, наверное, мы разбудили вас, старались не шуметь.

— Дело не в шуме, у тебя всё на лице написано.

Евдокия продолжила:

— Я тебя не осуждаю, сама по молодости горячая была, за что и поплатилась. Говорят, до свадьбы ни-ни, может оно и правильно, да только что молодым телом поделаешь? Оно любви и ласки требует.

Я слушал её с интересом. В словах старухи не было ни капли пошлости.

— Девка она, конечно, хорошая и видная, но только не пара она тебе.

— Почему?

— Натура у неё такая, ей всё время приключения на свою задницу нужны.

— Спасибо за совет.

— Дело твоё, но ты бы повременил с этим делом, не нравится мне этот урка. Ненадёжный он, скользкий, как уж.

— Если честно, мне он тоже не нравится, но он только с виду грозный, а так подухарится и сдувается.

— Нет, ты его за дурака не держи. Внимателен будь с ним, сынок. Я наколки тюремные читать умею, ему человека убить — раз плюнуть.

— Откуда такие знания, если не секрет?

— От верблюда. Вставай, умывайся, буди своих, завтракать будем, а потом вам в дорогу собираться надо.

Рашпиль зашёл в избу первым. От вчерашнего стеснения и задумчивости не осталось и следа.

Он уселся во главу стола с наглым видом.

— Так, что у нас есть пожрать, мать?

— Я тебе не мать, что дадут, то и придётся пожрать.

Он ухмыльнулся.

— Ну не мать, так не мать.

Следом зашла Алиса.

— Всем доброе утро, бабушка Евдокия, чем мне вам помочь.

— А вот и наша краля!

Что-то изменилось в его поведении, с чего бы это.

Я бросил быстрый взгляд на оттопырившуюся на спине рубашку. Так и есть. Ствол. Он добрался до ключа и вытащил оружие.

Чёрт, неужели Алиса приходила ночью за этим? Даже если и так. Я провёл одну из лучших ночей в своей жизни. Оно того стоило.

— Ну, как поспала наша краля? — докапывался до Алисы Рашпиль, — или, может, совсем не спала?

Алиса покраснела и, смутившись, опустила голову.

Его глаза хищно блестели.

— А с кем ты спала? — он оскалился в улыбке, — сладко было нашей крале? Ой, как сладко…

— Так, хватит! — я стукнул ладонью по столу и вскочил.

А дальше произошло и вовсе неожиданное.

Рашпиль стремительно потянулся за спину, чтобы выхватить пистолет до того, как я подскочу и врежу ему.

Но не успел. Раздался звук закрывающегося затвора, а за ним щелчки взведённых курков.

Из спальни быстро вышла Евдокия с двустволкой в руках и приставила ружьё к его затылку.

Рашпиль замер.

— Ну-ка, руки на стол! Я не шучу, дробовик заряжен! Ишь, чего удумал!