Воспоминания

Расторжение брака

Я должна была вернуться в Швецию на Рождество, но вдруг пришла телеграмма от короля, чтобы я поехала в Италию к королеве, находившейся на Капри.

Королева была тогда уже на положении инвалида, не переносила холодов, а потому проводила здесь зимние месяцы. Теперь ее состояние ухудшилось, она нуждалась в компаньонке.

Я передала сына на попечение кронпринцессы, которая проездом была в Париже, и выехала в Италию в сопровождении двух дам Рудебек (которые, кстати, не состояли в родстве). Через несколько дней мы по Неаполитанскому заливу добрались до Капри. Вилла королевы находилась в самой высокой части острова, там мы и встретились.

Кроме фрейлины и камергера, которые жили на вилле, у королевы был врач.

С доктором М. я не была прежде знакома, но много слышала о нем в Швеции. Будучи по рождению шведом, он редко приезжал в страну. Ему на Капри принадлежали две виллы, в одной из которых он жил уединенной жизнью и ежедневно навещал королеву. Он пришел к вечернему чаю на следующий после моего приезда день, и с той поры вошло в привычку, что мы потом час или более музицировали. Королева была превосходной пианисткой, она аккомпанировала, а мы с доктором пели. Доктор М. был мужчиной средних лет. У него была маленькая бородка, тронутая сединой, как и его волосы, он всегда носил синие очки. Он утверждал, что практически слеп, но когда я узнала его ближе, то замечала, что сильные линзы не могут скрыть его живой и острый взгляд.

Он явно стремился завоевать мое доверие, что оказалось нетрудно сделать. Он приглашал меня на пешие прогулки и показывал красивые места острова, который любил. Обладая проницательным умом, он глубоко знал человеческую натуру. Никогда в жизни со мной еще никто так не разговаривал. Долгие годы одинокой жизни многому его научили, он помогал мне разбираться в том, о чем я читала в книгах, что наблюдала в жизни, но чего прежде не понимала. Я бывала у него дома, в старинной крепости, выстроенной во времена сарацинов. Он жил как отшельник, предаваясь размышлениям и созерцанию природы.

Обстановка в его доме отличалась простотой, но каждый предмет был редким и ценным. По вечерам, когда темнело, зажигались старинные масляные лампы из чеканного серебра. И всё в этом удивительном доме находилось в гармонии — серебряные лампы и кексы с цукатами и орехами, которые готовила старая крестьянка, занятная кухонная утварь, которой она пользовалась на кухне.

Ненавязчиво и деликатно доктор М. расспрашивал меня о моей жизни. Я была с ним полностью откровенна. Я рассказала ему о детстве, полученном воспитании, о своем замужестве, огорчениях и разочарованиях, о своем одиночестве, сомнениях и переживаниях. Я поведала ему о своем стремлении найти цель в жизни, о проблемах со здоровьем, которые я считала следствием своего душевного состояния, о том, как я несчастна. Он слушал меня со вниманием, но проявил интерес лишь к моему здоровью. Он расспрашивал меня о том, чем я в детстве болела, о наследственности. Уж не знаю, к какому он тогда пришел заключению, но сказал он мне неожиданно и весьма категорично вот что: у меня явные симптомы почечной болезни, мне противопоказано жить в холодном климате.

Он предложил убедить королеву написать мужу, что состояние моего здоровья требует более длительного пребывания на Капри, и раз уж решено, что к Новому году мне следует вернуться в Швецию, потом я должна снова приехать на Капри. Королева согласилась с его доводами, а я вернулась в Стокгольм с чувством, что нашла в докторе М. настоящего друга и даже, возможно, весьма полезного союзника.

В Швеции я с упоением занималась зимними видами спорта, забыв про все свои недомогания, действительные или выдуманные. Моя невестка организовала женскую хоккейную команду, и мы тренировались почти каждый день.

В феврале король, как обычно, поехал провести отпуск на Капри и взял меня с собой. Было согласовано, что я поеду без сопровождения. Король провел на Капри только несколько дней, а потом уехал в Ниццу. Я осталась на вилле королевы.

Никогда прежде мне не приходилось жить в таком полном уединении; ни одного постороннего звука, ни одного постороннего лица, казалось, остальной мир не существует для нас. Мы возобновили прежнее занятие: я и доктор пели, а королева аккомпанировала нам. Мы снова гуляли по окрестностям и вели бесконечные разговоры.

Но отношение доктора ко мне странным образом изменилось: прежде он был снисходителен, а теперь чрезмерно строг. Он обвинял меня в легкомыслии, корил за то, что жизнь моя пуста и бессмысленна.

Я слушала его, не возражая и не протестуя. Я была молода и неопытна, мне казались вполне естественными все его упреки, я честно пыталась найти в его словах то, что могло бы мне помочь, какой нибудь ориентир на будущее. Но он так ловко использовал мою неуравновешенность и другие недостатки, что в конце концов я впала в отчаяние и стала еще более сомневаться в своих возможностях. Ко мне вернулась, даже усилилась, прежняя неуверенность в себе, и я чувствовала, как постепенно теряю то малое, чего мне удалось достичь за последние несколько лет в попытке самоутвердиться в этой жизни.

В марте доктор решил, что королеве и мне на пользу пойдет перемена обстановки, и мы все вместе поехали в Сорренто, а потом в Амальфи. На обратном пути королева простудилась. Ее состояние не внушало тревоги, но требовало полного покоя; казалось, мое присутствие в доме мешает ей.

Доктор М. телеграфировал в Стокгольм, чтобы на Капри приехали лица из моей свиты, и помог нам найти для проживания свободную виллу. Делал он это с большой неохотой. Ему хотелось изолировать меня от всякого влияния, чтобы никого, кроме него, возле меня не было.

Прибытие обеих дам Рудебек значительно улучшило мое самочувствие. Мы приятно и весело проводили время на белой вилле, выходящей на залив. Быстро бежали дни, наступила весна, прелестное время года с ароматом розмарина и легким ветерком с моря. Наступило время уезжать с острова.

Доктор снова выражал озабоченность состоянием моих почек. Он был уверен, что я серьезно больна. Мне необходимо, сказал он, поехать с ним и королевой в Германию и показаться там специалисту, при любых обстоятельствах следующую зиму я должна провести на Капри.

Как только королева стала лучше себя чувствовать, мы поехали в Неаполь, оттуда в Рим, где прожили несколько дней в «Гранд–отеле». Затем мы отправились в Карлсруэ, потом в Мюнхен на консультацию к специалисту. Меня обследовали два врача, которые, посовещавшись, подтвердили мнение доктора М.

Холодная зима в Швеции, объявили они, губительна для меня. Участь моя была решена. Отныне каждую зиму — на Капри! Я с беспокойством думала о том, как это повлияет на мою дальнейшую жизнь. Мне придется покидать семью, дом и каждый год более шести месяцев проводить в чужой стране, обреченной на положение инвалида. Приговор был вынесен, согласие короля и королевы получено.

Но доктор М. хотел заручиться теперь поддержкой моей семьи. Так случилось, что в это время тетя Элла была за границей, впервые за время своего вдовства она решила поехать в Англию, чтобы повидаться с сестрой, принцессой Викторией Баттенбергской, которая перенесла операцию. По настоянию доктора я написала ей и попросила приехать в Швецию.

К моему большому удивлению, она приехала. Я принимала ее в Стенхаммере, она была в монашеском одеянии. Я была искренне рада, что снова вижу ее. В ней чувствовалась спокойная уверенность, полное удовлетворение от того, чем она занималась, и я ей позавидовала. В тот момент мне показалось, что ее община может стать убежищем для меня, где я найду себе занятие, стану приносить пользу, обрету покой. Я попросила ее взять меня с собой, принять в свою обитель. Она лишь печально улыбнулась на мою горячность и ничего не ответила.

В Стенхаммер приехал доктор М., и они несколько часов беседовали наедине. Ему не составляло труда добиться от нее желаемого. Она отбыла в полной уверенности, что я в хороших руках. Доктор М. получил теперь все необходимое, чтобы стать абсолютным диктатором, распоряжающимся моей жизнью.

В 1913 году праздновалось трехсотлетие правления Романовых. Торжества проходили летом в Москве, и я на них присутствовала.

Император, императрица и императорская семья только что вернулись из Костромы, колыбели семьи Романовых, и жили в Кремле. Дмитрий встретил меня в Николаевском дворце. Он стал выше ростом и был хорош собой. Он служил в конно–гвардейском полку в Петербурге и вел довольно независимую жизнь. Я была поражена, увидев его таким повзрослевшим, таким уверенным в себе в том же самом дворце, где всего несколько лет назад он носился в синей фланелевой блузе. Теперь это был лихой офицер, гоняющий по извилистым московским улицам на автомобиле в сто лошадиных сил.

Император и императрица были, как всегда, полны обаяния. Усталость от празднеств и приемов сказывалась на императрице, которой часто нездоровилось, она проводила дни в постели, вставая только, чтобы надевать парадные платья с длинными шлейфами и тяжелые драгоценности, предстать перед толпой на несколько часов с лицом, отмеченным печалью.

Почти каждый день мы с Дмитрием бывали во дворце у императора и его дочерей. Поскольку императрица отсутствовала, за чаем я выполняла роль хозяйки. Император был весел, Дмитрий развлекал его и детей шутками и забавными историями.

Проходило множество официальных обедов и приемов. Особенно помнится мне бал в Дворянском собрании, где я с Дмитрием танцевала подряд семь вальсов, после чего император, с улыбкой наблюдавший за нами, послал адъютанта, который передал нам его просьбу выбирать себе в дальнейшем партнеров из гостей. Но то, как мы с ним вальсировали, было отмечено всеми, то был настоящий успех!

Вернувшись с большой неохотой в Швецию, я узнала, что жизнь моя на ближайшее время уже распланирована. Доктор М. снял для меня виллу на Капри и подыскал слуг. Он сказал, что мне следует прибыть туда в середине октября, а он приедет за десять дней до меня. Сын мой должен остаться в Швеции с отцом и нянями.

Кроме того, было решено, что в этот раз я поеду на Капри не через Париж, а через Берлин, где принц будет представлять страну на торжествах, посвященных столетию Лейпцигского сражения. Из Берлина я проследую в Италию, а принц вернется в Швецию.

Иначе говоря, доктор М. считал мое пребывание в Париже нежелательным, дабы избежать всякого постороннего влияния на меня, а потому устроил все таким образом, что я не имела возможности повидаться с отцом.

Я не знала, как быть в сложившейся ситуации. Я с опасением относилась к его затеям и чем больше думала над его планом, тем менее он мне нравился. Я чувствовала себя в ловушке.

Нет ничего удивительного в том, что, когда я познакомилась с доктором М., мне показалось, что это именно тот человек, который может помочь мне разобраться со своими проблемами, найти верную дорогу в жизни. И наши разговоры с ним в первое время внушили мне такую надежду, но потом все переменилось. Я была полна энергии, но не знала, куда ее приложить, испытывала жажду деятельности, хотела лучше узнать жизнь и рассчитывала на его поддержку, он же относился к моим метаниям с явным неодобрением. Он полагал, что я склонна к необдуманным, опрометчивым действиям. Своими убедительными доводами он сбивал меня с толку, лишал уверенности в собственных силах, я теряла почву под ногами. Я была впечатлительна и легко поддавалась чужому влиянию, этим он успешно пользовался.

Раскритиковав меня, что он предложил взамен? Ничего. Никаких полезных советов я не услышала, круг действий и возможностей не был обрисован. Он ничем не помог мне, а я все же чувствовала, что способна жить иначе.

Это верно, что до встречи с ним жизненные обстоятельства, постоянное вынужденное притворство, неудовлетворенность, тревоги, переживания расшатали мои нервы, но в том не было ничего серьезного. Он же убеждал меня, равно как и других своих пациентов, как я теперь понимаю, в опасности подобных «симптомов». Он внушал мне исключительно негативные представления, что вызывало депрессию, отражалось на моем здоровье. За десять месяцев общения с ним мое душевное состояние стало хуже, чем до нашей встречи. Я не нашла понимания, не обрела покоя. Мне стало казаться, что он преднамеренно ведет себя со мной так, и я очень сожалела, что была настолько доверчива. Поначалу он представлялся мне совсем иным, но в том и был коварный умысел, на котором строились дальнейшие планы.

Формально оставаясь замужем, я была обречена по полгода жить вдали от дома якобы по состоянию здоровья, в разлуке с сыном и под наблюдением, лишавшим меня даже той малой степени свободы, какой я прежде располагала — ситуация не просто тягостная, но и нелепая. Вместо того, чтобы тешить себя напрасными надеждами, вести борьбу, на которую все равно не хватало духа, не лучше было бы порвать ставшие непрочными узы, которые связывали меня с прошлым, и начать совсем иную жизнь, где я, быть может, обрету счастье?

Эта мысль все более завладевала мной. У меня словно пелена с глаз упала. Я вновь ощутила в себе силы и желание действовать. Я вышла из под влияния, которое не давало мне свободно жить, и отныне руководствовалась собственными суждениями. Самочувствие мое значительно улучшилось.

Мне необходимо уехать. Если раньше у меня были сомнения, то теперь я преисполнилась решимостью. Я пыталась так или иначе приспособиться к положению, которое было для меня неприемлемым, и потерпела неудачу. Отныне я сама стану распоряжаться своей судьбой.

Одно внешне малозначительное обстоятельство послужило толчком. Однажды доктор М. уехал, не сказав куда, а потом я узнала, что он был в Москве, где виделся с тетей Эллой. Меня это уязвило. Очевидно, его не вполне удовлетворили результаты их первой встречи, и он решил предпринять дополнительные шаги, чтобы окончательно завоевать ее доверие; тогда бы уж ничто не могло помешать его планам в отношении меня. Отец, с которым мне не давали видеться, жил в Париже, тетя была моей единственной поддержкой в России. Если доктору М. удалось склонить ее на свою сторону, для меня все потеряно.

Я решила действовать самостоятельно. Конечно же, за помощью следовало обращаться к отцу, но прежде, чем сделать это, я посоветовалась с русским посланником, другом семьи. Мы оба написали письма. У меня уже был готов план. Чтобы легче было осуществить задуманное и избежать ненужных сцен, я решила ехать с принцем в Берлин, как и предполагалось, и там уже по прибытии объявить о своих намерениях. И вместо Италии я поеду во Францию к отцу.

От отца скоро пришел ответ. Он писал, что будет ждать меня в Булони, а Дмитрий, который должен быть в Париже, приедет ко мне в Берлин.

Я попрощалась с королевской семьей и друзьями, бросила последний взгляд на все то, что покидала, что составляло мою жизнь на протяжении более пяти лет. Тяжело было оставлять сына, но я надеялась, что скоро он будет со мной; тогда я и представить не могла, что смогу увидеть его снова лишь через много лет.

Мы уехали в середине октября. Я сочла, что будет вернее не посвящать никого в свои планы, и принцу сказала о своих намерениях только после того, как мы уже были за пределами Швеции.

В Берлине я с облегчением увидела, что Дмитрий встречает меня на вокзале. Мы имели с ним долгий разговор, а вечером встретились на торжественном обеде, на котором я присутствовала вместе с принцем. На следующий день я уехала в Париж вместе с Дмитрием и Идой Рудебек, которая не захотела оставить меня. Отец и мачеха встретили меня очень тепло, но не скрывали тревоги, они лучше меня знали все трудности, с которыми сопряжен подобный шаг.

Напряжение, в котором я жила последние месяцы, глубокие переживания лишили меня сил. Я заболела бронхитом, который перешел в пневмонию. После тщательного обследования у французского специалиста выяснилось, что с почками у меня не так плохо, как утверждал доктор М.

Отец настоятельно советовал мне одуматься. Мачеха, опасаясь, что моя выходка может задеть ее, тоже вела со мной подобные разговоры. Но все было напрасно, и когда отец убедился, что решение мое окончательное и ничто не может меня заставить переменить его, он мужественно взял мою сторону и оказал неоценимую поддержку. Он стал заниматься урегулированием этого вопроса, вел переписку.

Так получилось, что император узнал обо всем раньше: два высокопоставленных дипломата по роду своей деятельности были знакомы с доктором М., и у них сложилось о нем весьма неблагоприятное мнение. Одному из них я поведала свою историю, а он при встрече изложил ее императору. Комментария не последовало, я так и не узнала, как он это воспринял.

До сих пор я не могу понять, как столь важный вопрос мог решиться так быстро и легко. В Швеции о расторжении нашего брака объявили в декабре, а в России — несколькими месяцами позже. То не была обычная бракоразводная процедура. Император издал два указа на этот предмет, один предназначался Сенату, другой — Синоду, как высшим государственным органам.

Как только я поправилась, чтобы занять себя, я стала брать уроки живописи в студии у Детейля. В январе мы все вместе поехали в Санкт–Петербург, отец хотел присутствовать при завершении строительства его нового дома.

В Петербурге я встретила тетю Эллу, которая приехала навестить свою сестру императрицу в Царском Селе. Я очень боялась этой встречи, но, как оказалось, напрасно. Визит доктора М. в Москву произвел на нее впечатление обратное тому, на которое он рассчитывал: ей не понравилось то, как он говорил обо мне и моем будущем, призналась она. Почуяв неладное, она собиралась написать мне и предостеречь, но тут узнала, что я уехала в Париж. Короче говоря, тетя меня понимала и сочувствовала, ни в чем меня не упрекала и даже призналась, что сожалеет о поспешности, с которой она выдала меня замуж.

Мои проблемы с легкими, да и нервами тоже, продолжались, и в марте я отправилась лечиться в Италию, а оттуда в Грецию. В Греции, родной стране моей матери, я никогда раньше не была, и меня поразило, как много людей помнят и любят мою маму. Стояла прекрасная весенняя погода, и я поехала на остров Корфу, где родилась моя мать — незабываемое, сказочное место, где с красотой природы соперничает классическая красота местных жителей.

В апреле на яхте, принадлежащей русскому военно–морскому флоту, я отплыла в Крым, задержавшись на два дня в Константинополе — самом замечательном городе из всех, где я была.

Лето я провела в Царском Селе с тетей Эллой, отец и его вторая жена жили неподалеку, обживали только что построенный дом и были бесконечно счастливы — особенно мой отец — снова быть на родине. И тетя, и отец устраивали много званых обедов, приемов, пикников. Много светских развлечений было связано тем летом с визитом в Россию французского президента Пуанкаре.

Меня немного беспокоила неясность моего будущего. К личному беспокойству присоединялась и тревога из за политических событий в Европе. Казалось, в самом воздухе пахло грозой и катастрофой.

И она пришла.