Восстание

ГЛАВА XII

Уже стемнело, когда Катон распределил зоны Лондиниума, которые его люди должны были патрулировать до тех пор, пока их не сменят на рассвете. Те, кого выбрали для патрулирования, не скрывали своего гнева, и раздался нестройный хор протестов, пока центурионы не прикрикнули на них и не пустили вход свои витисы до тех пор, пока порядок не был восстановлен. Катон прекрасно понимал их настроение. После изнурительного марша с Моны и позднего прибытия они ожидали отдыха, пусть и короткого, прежде чем готовиться к тому, что от них потребуют дальше. Восьмая Иллирийская когорта отлично проявила себя во время всей последней кампании, и в колонне, отправившейся из Девы, было меньше всего отставших. И вот теперь пропретор поручил им следить за порядком на улицах города.

Катон наблюдал за своими людьми с трибуны, расположенной на одной из сторон гарнизонного укрепления, когда они расположились и встали по стойке смирно под настороженными взглядами своих центурионов. В свете факелов и жаровен, расставленных на открытом пространстве, он мог разглядеть их усталые лица в красноватых отблесках пламени. Им нужно было что-то, что подняло бы их дух, чтобы вновь призвать к стойкости. Он прослужил достаточно долго, чтобы уметь уловить настроение своих людей и понять, как лучше использовать их запасы силы и мужества. Он знал, что должен сказать, и в то же время испытывал определенную степень презрения к цинизму, с которым он играл на их чувстве собственного достоинства. Тем не менее, это нужно было сделать.

— Я понимаю, что вы чувствуете. Кажется, что Восьмую отбирают на самые трудные задания в этой армии. Нет такого опасного, неудобного или трудного задания, чтобы нас не призвали ее выполнить. Об этом красноречиво свидетельствуют знаки отличия на наших штандартах. И это досталось нам дорогой ценой, когда мы вспоминаем о товарищах, которых мы потеряли, и о ранах, которые мы получили, служа Риму… — Он сделал паузу и увидел, что люди кивают, а некоторые бормочут и ворчат. Однако есть причина, по которой Восьмая когорта должна справиться с этими проблемами раньше других подразделений. Причина в том, что мы — лучшие в армии. Мы больше всех маршируем и храбрее всех сражаемся, когда приходит время битвы. Если Светонию нужны лучшие, он обращается к нам. Он знает, что мы его не подведем. Вся армия смотрит на Восьмую когорту как на образец для подражания, и многие бойцы других частей смотрят на нас с завистью, желая иметь честь служить в наших рядах.

Мы заслужили свою репутацию самым тяжелым из возможных способов. Теперь мы призваны встретиться лицом к лицу с величайшей опасностью нашего времени. — Он поднял правую руку и направил ее на восток. — Наш враг идет на Лондиниум. Они значительно превосходят нас числом и достаточно самонадеянны, они считают, что одно это ослабит нашу решимость и заставит наше мужество иссякнуть настолько, чтобы гарантировать наше поражение в битве. Когда это время настанет, наша судьба будет висеть на волоске. Как и судьба Рима. Если мы потерпим поражение здесь, в Британии, то наши враги по всей Империи будут смелее нападать на нас по всем фронтам. Вот почему мы должны удержаться здесь. Вот почему мы должны одержать победу здесь. — Он указал на землю у своих ног, чтобы подчеркнуть этот момент. — И победа достанется тем, кто сражается изо всех сил, тем, кто вдохновляет своих товарищей, тем, кто отдает последние силы и мужество на службу Риму. Тем, кто удостоился чести служить в рядах Восьмой Иллирийской когорты! За победу!

Он ударил кулаком в воздух и повторил клич, который подхватили его люди. Он эхом отразился от стен зданий вокруг гарнизона.

Он дал крикам утихнуть, а затем продолжил. — Парни, битва, которая станет самым славным часом Восьмой когорты, еще впереди. А пока наш долг — разобраться с врагами Рима здесь, на улицах Лондиниума. С теми, кто использует тень мятежного воинства как прикрытие для совершения своих преступлений. Те, кто мародерствует, грабит и издевается над мирными жителями, которых мы обязаны защищать. Тех, кто подрывает законы Рима и ослабляет боевой дух нашего народа. Тех, чьи действия служат целям Боудикки и ее варварской орды. Мы должны выслеживать их и изгонять с улиц. Мы должны расправиться с ними без пощады.

Наместник объявил военное положение и приказал ввести в Лондиниуме комендантский час от сумерек до рассвета. Копии приказа будут выданы каждому патрулю, который будет выставлен на главных перекрестках города. Если вы увидите гражданских лиц, вы должны сказать им, чтобы они вернулись в свои дома. Если вы встретите сопротивление или поймаете мародеров на месте преступления, вам будет приказано применить силу, вплоть до казни на месте. Убейте их и оставьте тела под ближайшим объявлением о комендантском часе, чтобы люди поняли, какую цену придется заплатить за вызов власти наместника и Рима. Мы контролируем улицы. Не преступный сброд, который где-то там ворует, сжигает и издевается над горожанами. Пусть они знают, что Восьмая когорта здесь и за все отвечает… Удачи, воины!

Он кивнул Туберону, который призвал людей к вниманию. Катон отсалютовал, и они последовали за своими центурионами, чтобы начать патрулирование. Теперь в их походке появилась заметная энергичность, с облегчением заметил он. Эта тактика была стара как мир для командира — рисовать картину мужества и исключительности своих людей, и все же она почти каждый раз оказывала свое волшебное действие на рядовых. Он не мог не задаваться вопросом, что же такого в этом призыве, что он так легко воодушевляет военных, в то время как гражданскую аудиторию обычно убедить гораздо труднее. Что бы это ни было, он был рад, что это облегчило ему жизнь.

Когда все покинули территорию, он осмотрел тех, кто отдыхал в казармах, и приказал им погасить лампы и немного поспать. Затем, выполнив свои обязанности, он отправился к «Собаке и Оленю», полный надежды найти там Клавдию, Луция и Петронеллу вместе с Порцией и, возможно, узнать что-нибудь еще о судьбе Макрона. Шлем он не снимал, чтобы встретившиеся патрульные признали в нем офицера, прежде чем у них возникнет соблазн прирезать его в порыве чрезмерного исполнения приказа наместника.

В обычных условиях Лондиниум представлял собой исследование контрастов, но этой ночью контраст, казалось, перешел в хаос. На некоторых участках улиц было тихо и темно, в то время как в других местах горели пожары, и цепочки граждан передавали ведра с водой, набранной из корыт и колодцев, чтобы потушить пламя. Несколько его людей из патрулей помогали, в то время как их товарищи охраняли город от любых банд преступников, которые могли причинить неприятности. Отправляясь в путь, Катон предпочитал идти один, но время от времени он замечал движение и бормотание, поэтому старался держаться подальше от узких переулков, отходящих от главных улиц. На полпути к трактиру он остановился, чтобы взять у одного из встреченных патрулей факел, и оставшуюся часть пути держал его наготове, используя колеблющееся пламя, чтобы освещать себе дорогу и давать знать мародерам о приближении солдата.

Двери и окна трактира, выходившие на улицы, расположенные по обе стороны перекрестка, были заколочены, в щелях между крепкими бревнами виднелся слабый свет. Обогнув угол и спустившись по улице ко входу во двор с обратной стороны, Катон проверил засов, но с дальней стороны ворота были заперты. Он погасил факел в сточной канаве, проходившей по центру улицы, и перебросил железную скобу через стену, после чего взобрался наверх. Перевалившись через верх, он спустился во двор и поправил сползший вперед шлем.

— Стой на месте, а то выпотрошу! — раздался рядом голос.

Катон отступил к стене на случай, если в темноте затаились еще люди. Он выхватил меч и держал его наготове.

— Убирайся отсюда! — прорычал голос. — Сейчас же! Мы не дадим тебе другого шанса… Уходи, пока я не приказал своим людям разобраться с тобой!

В словах прозвучала фальшивая нотка, и Катон понял, что говорящий блефует, и что он один. В голосе было что-то смутно знакомое, и он вспомнил немного нервного и не шибко умного человека, который работал у матери Макрона и иногда согревал ее постель.

— Денубий, это я, префект Катон. — Он улыбнулся. — Ты можешь отозвать своих людей.

— Префект Катон? — с инстинктивным подозрением отозвался тот. — С вами кто-нибудь есть?

— Я один. Как и ты.

Из мрака появилась фигура с крепкой дубиной в правой руке. — Слава богам, это вы, господин. У нас столько хлопот с тех пор, как пришло известие о Камулодунуме. — Облегчение в голосе Денубия сменилось печалью. — С тех пор мы скорбим по центуриону и остальным, господин.

— Другим? Ты имеешь в виду Аполлония?

— Да, господин. О нем и мальчике, Парвие.

Катон вспомнил немого мальчика, которого Макрон и Петронелла, взяли к себе в дом и воспитывали как сына. Парвий играл с Луцием, который боготворил старшего мальчика. В голове зашевелился насущный вопрос. — Что с Клавдией Актэ, Луцием, Петронеллой?

— Все в безопасности, господин, и внутри. Ты знаешь дорогу. — Денубий махнул дубинкой в сторону двери через двор, которую Катон помнил по предыдущим визитам в трактир.

— А ты не пойдешь со мной?

— Пока нет, господин. Я буду дежурить здесь до полуночи. Тогда все успокоится. По большей части.

Катон вложил меч в ножны и похлопал пожилого мужчину по плечу, затем пробрался через мощеный двор в дальний угол и нащупал железную задвижку. Петли заскрипели, когда дверь открылась внутрь, открывая короткий узкий коридор, тускло освещенный масляной лампой, свисающей с кронштейна. Дверь в конце зала была закрыта, но мгновение спустя Катон услышал женский голос, доносившийся с дальней стороны.

— Денубий? Что-то не так?

Он закрыл дверь во двор и направился по коридору. — Все хорошо.

— Кто ты? — требовательно спросила женщина. — Где Денубий?

— Дежурит во дворе. Это я, Катон. Впусти меня, Порция.

— Катон? Катон!

Раздался скрежет отодвигаемых засовов, затем дверь распахнулась, и на пороге появилась мать Макрона, выглядевшая еще более худой и хрупкой, чем он когда-либо ее видел. Но в ее глазах был блеск, а на губах — радостная улыбка. — Волею судеб это ты. Входи! Заходи внутрь, мой мальчик.

Она отошла в сторону, и Катон, нырнул под дверную раму, вошел в главный зал трактира, когда Порция закрыла дверь и задвинула засов на место. Перед ним находился тяжеловесный прилавок, а за ним — открытое пространство, которое раньше было заставлено столами и скамьями. Теперь эта грубая мебель была сложена у двери и окон, выходящих на перекресток. В центре комнаты остался только один стол, за которым сидели две женщины лицом друг к другу, над мисками с тушеным мясом и кубками, наполненными вином. Молодая женщина с темными волосами длиной до плеч оттолкнула скамью и вскочила, бросившись через всю комнату в его объятия. Она прижалась лицом к чешуйчатой броне его лорики, а ее руки обняли его за спину, крепко притягивая его к себе.

— Катон, любовь моя… Ты в безопасности!

Обняв ее и вдыхая ее запах, он наклонился, чтобы поцеловать ее макушку, и почувствовал знакомую легкость в сердце и всплеск непреодолимой привязанности, поднявшейся из глубины его души, когда он прошептал: — Клавдия, моя дорогая…

Они долго обнимали друг друга, прежде чем отстранились, чтобы посмотреть друг другу в глаза.

— Я слышал новости о Камулодунуме, — сказал Катон. — Я надеялся, что вы все сбежали, пока не стало слишком поздно.

— Не все… — Клавдия легким движением глаз указала на женщину, все еще сидящую за столом. Петронелла отодвинула свою скамью и выглядела так, словно не могла решить, оставаться ли ей на месте или подойти и рискнуть прервать их встречу. — Макрон отослал всех гражданских из колонии до прихода мятежников. Разве что Парвий покинул нас, и почти наверняка он вернулся в Камулодунум вместе с собакой.

— Кассий? — Катон вспомнил огромного зверя, которого он встретил бродячим на восточной границе, и который привязался к нему, однажды спасши ему жизнь. Теперь, когда он подумал о Кассии, его пронзила скорбь об участи собаки вместе с судьбой Парвия. Но больше всего он горевал о Макроне, и Катон изо всех сил старался сдержать свои чувства, направляясь к Петронелле. Она встала, выражение ее лица разрывалось между облегчением при виде его и эмоциональным опустошением из-за потери ее мужа и Парвия. Ее нижняя губа задрожала, а затем, когда Катон подошел, чтобы обнять ее, она покачала головой и разрыдалась, закрыв лицо руками. Катон колебался, чувствуя себя неловко, не зная, что делать. К счастью, Клавдия поспешила к пожилой женщине, обняла ее и притянула к себе. На мгновение единственным звуком в таверне были глубокие рыдания и почти животные стоны, пока Петронелла не отстранилась, потирая глаза, и не посмотрела на Катона извиняющимся взглядом.

— Просто, видя тебя, я вспоминаю… как вы были вместе. Несмотря ни на что. Он всегда говорил, что ты для него наполовину друг, наполовину сын, а наполовину брат. Может быть, такова жизнь солдата. Может быть, он и был моим мужем, но в какой-то мере мне казалось, что он был женат на армии.

— Я понимаю. — Катон кивнул. — Да, это так. Но никогда не думай, что его чувства к тебе на много слабее чем твои. Я знаю Макрона достаточно хорошо, чтобы понимать, что ты — любовь всей его жизни.

Петронелла слабо улыбнулась. — Ты говоришь о нем так, как будто он все еще жив. Это то… что ты чувствуешь? Как и я?

В ее глазах горела душераздирающая надежда, и Катон разрывался между холодной, рациональной вероятностью того, что его друг мертв, и тоской в сердце, что каким-то необыкновенным чудом Макрон все еще жив. Сердце победило, отчасти из сострадания к Петронелле, отчасти из необходимости верить, что Макрон выжил.

— Я знаю, что он никогда бы не покинул Камулодунум. Пока люди там держались, Макрон стоял бы с ними до конца. В то же время я служил с ним достаточно долго, преодолевая с ним трудности и опасности, и если какой-либо человек и мог пройти через все это живым, то этот человек — Макрон.

Петронелла кивнула.

— Я согласна. — Она коснулась груди над сердцем. — Я чувствую это здесь, что он все еще с нами.

Катон повернулся к Клавдии.

— Где Луций?

— Спит. Я поместила его в комнату наверху. Это самое безопасное место для него. — Она указала на забаррикадированные двери и окна, и при ближайшем рассмотрении Катон увидел, что ножи и тесаки были разложены неподалеку.

— Если кто-нибудь попытается вломиться, они пожалеют об этом, — сказала Порция. Она взяла один из тесаков и тяжело опустила его на край скамьи, прислоненной ко входу. — Я не позволю ни одному из этих ублюдков ограбить «Собаку и Оленя». Или причинить вред кому-либо из нас.

— С твоей репутацией они были бы дураками, если бы попытались это сделать, — ухмыльнулся Катон. Он отметил отсутствие каких-либо других признаков жизни в здании. Из коридора, который вел за занавешенную перегородку в бордель, пристроенный к гостинице, не доносилось ни звука. — А как насчет ваших женщин?

— Если и случаются какие-то неприятности, то больше всего страдают женщины, — сказала Порция. Я посадила их на корабль, идущий в Рутупий, как только здесь стало не безопасно. За них отвечает одна из пожилых женщин. Я дала ей достаточно денег, чтобы она могла присматривать за ними в течение нескольких месяцев. Будем надеяться, что к тому времени наместник разберется с мятежом, и все вернется на круги своя. Даже если Макрон… — На ее лице появилось страдальческое выражение, затем она повернулась к проходу, ведущему на кухню. — Ты, должно быть, проголодался. Я принесу тебе миску.

Катон сел напротив Клавдии и Петронеллы.

— Как Луций справляется?

— Он еще ребенок, — сказала Петронелла. — Вы знаете, каково это в таком возрасте. Все — приключение, и ты не понимаешь, что происходит, кроме того, что ты играешь, ешь и спишь.

— Он думает, что это захватывающе приключение, — добавила Клавдия. Бедняга. Возможно, это к лучшему.

Порция вернулась и поставила перед Катоном чашу из самосской глины, а затем положила немного тушеного мяса из кастрюли, стоявшей в конце стола. — Вот. А теперь расскажи нам, как ты здесь очутился. Я думала, что армия все еще сражается с друидами в горах.

За едой Катон рассказал в общих чертах о кампании и высадке на острове Мона, которая ознаменовала окончательное завоевание очага культа друидов. Он рассказал им, как в тот самый момент, когда Светоний и его уставшие от битв люди праздновали победу, до них дошла весть о начале восстания и падении Камулодунума, а также о том, что они должны добраться до Лондиниума раньше Боудикки и ее орды.

— Наместник здесь? — Взволнованно спросила Порция. — И армия тоже?

— Нет. Только всадники из моей когорты и несколько других конных подразделений. Основные силы отстают от нас на несколько дней.

— Прибудут ли они вовремя, чтобы остановить мятежников? — спросила Клавдия.

— Я не знаю. Повстанцы гораздо ближе к Лондиниуму; они могут быть здесь в течение нескольких дней, если захотят. Задолго до прибытия основной колонны. Мы больше всего надеемся, что Второй легион доберется сюда первым. Наместник послал за ними еще до того, как мы покинули Деву. Они могут прибыть в любой момент, и тогда есть шанс удерживать город достаточно долго, чтобы прибыла остальная армия и дала нам шанс победить Боудикку.

— А если Второй легион не прибудет вовремя, что тогда? — Клавдия сделала паузу. — Можно ли удержать Лондиниум?

— Нет. У Светония достаточно людей, чтобы восстановить некое подобие порядка на улицах, но слишком мало, чтобы иметь хоть какую-то надежду удержать дворец наместника, не говоря уже об остальном городе. Если помощь не прибудет в ближайшее время, ему придется вывести своих людей.

Порция нахмурилась. — Он не может этого сделать… Да как он смеет? Я уже потеряла все, что было на моем складе. Мой запас вина расстащили мародеры. Все, что у меня осталось, — это этот дом и мой сундучок с серебром. Если я брошу трактир, все, что мы с Макроном вложили в это дело, пропадет. Я не уйду. Если мятежники придут, я буду их ждать.

Петронелла взяла ее руку и слегка сжала.

— Если солдаты уйдут из города, то и мы должны уйти. Нет смысла оставаться здесь, чтобы умереть.

— Тьфу! Я старая женщина, моя девочка. Слишком стара, чтобы начинать все сначала. Я пустила корни в Лондиниуме и здесь и останусь, и если мятежники придут за мной, что ж, я пойду на смерть, сражаясь за свое, как и мой сын.

Катон наблюдал за ней отчасти с жалостью, отчасти с изумлением. Он понимал, откуда у его друга такая упрямая храбрость, но, как бы ни были похвальны слова Порции, у нее не было шансов выжить, если она решит остаться, а Светоний и его солдаты уйдут. Нужно было заставить ее образумиться.

— Я буду с вами откровенен. Я сомневаюсь, что у нас есть шанс удержать Лондиниум, даже если бы Второй легион прибыл вовремя. В наши дни это легион только-лишь по названию. Большинство парней в его рядах все еще проходят обучение перед отправкой на усиление других легионов в Британии. Им не хватает опыта, и кто знает, как они проявят себя в первом же бою, не имея рядом ветеранов, которые могли бы показать пример. Кроме того, оборона города находится в плачевном состоянии. Здесь все открыто. Конечно, можно забаррикадировать улицы и на какое-то время задержать врага, но если у него есть численность, он всегда найдет способ пройти или обойти любую импровизированную оборону. Единственная надежда на то, что остатки армии доберутся до нас раньше повстанцев. Но и тогда…

— Все настолько безнадежно? — тихо спросила Клавдия.

— Думаю, да. Лучше всего будет уйти. Я хочу, чтобы вы с Луцием ушли отсюда.

— Покинуть Лондиниум?

— Покинуть Британию. Вам следует отправиться на корабле в Галлию, пока там еще есть свободные места. То же самое касается и тебя, Петронелла, и тебя, Порция.

— Нет! — твердо ответила старушка. — Я остаюсь. И если мой мальчик вернется, я буду ждать его здесь.

Катон вздохнул.

— Пожалуйста, будьте благоразумны.

— К черту разум. Я слишком стара, чтобы уходить. Если на этом все закончится для меня, то так тому и быть.

— Вы не понимаете о чем говорите.

Порция схватилась за рукоять тесака и подняла его.

— Испытай меня.

Катон поднял руки в притворной капитуляции. — Хватит! Я сдаюсь. Возможно, мы сможем поговорить снова утром.

— А что утром, по-твоему, должно измениться? — с вызовом спросила она его.

— Посмотрим, — сказал он и отодвинул пустую миску. — А сейчас мне нужно поспать.

— У меня комната рядом с Луцием — сказала Клавдия. — Кровать достаточно удобная для двоих.

— Ты читаешь мои мысли. Но сначала я должен увидеть своего сына.

Поднявшись из-за стола и пожелав остальным спокойной ночи, они направились к лестнице, ведущей в проход за прилавком, взяв с собой лампу, которая освещала им путь. Клавдия привела его в комнату, где спал Луций. Тихо открыв дверь, Катон вошел и встал над сыном. На мгновение ужасы окружающего мира растворились, а сердце наполнилось нежностью и глубочайшей любовью к Луцию. Катон с трудом удержался от желания погладить его по волосам и прижать к себе, но сейчас была глубокая ночь в темном мире, и он счел за милость дать мальчику спать дальше. Мальчик свернулся клубочком на боку и тихонько похрапывал, его маленькие ручки сжались в кулачки, он хмурился и бормотал какую-то вызывающую чепуху из сна.

— Я вижу, Порция передалась ему по наследству, — прошептал Катон.

— Я думаю, что его дядя Макрон научил его задолго до нее.

Катон усмехнулся, с нежностью глядя на сына, а затем последовал за Клавдией в ее комнату.

Она была чуть более трех метров в поперечнике, стропила наклонены вниз, так что ему пришлось слегка приседать, когда он подошел к кровати: простой деревянный каркас с пуховым матрасом, который был восхитительно мягким на ощупь. Клавдия помогла ему снять доспехи, калиги и тунику, и он сел на кровать, оставшись в одной набедренной повязке. Он почувствовал, как под тонкими складками ткани зашевелился его пах. Она поставила лампу на столик рядом с кроватью и сняла с себя столу, обнажив мягкие контуры своей кожи. Когда она распустила волосы и позволила коротким локонам упасть на плечи, Катон протянул руку и обхватил ее грудь, прежде чем наклонился вперед, чтобы нежно поцеловать ее сосок. Она тихо застонала от удовольствия и погладила его темные кудри, когда он зарылся лицом в ее мягкую плоть.

— Я хочу тебя, — просто сказал он.

— Полагаю, с первыми лучами солнца тебе нужно будет вернуться к своим людям, — размышляла она одновременно печально и практично, как это делали женщины солдат.

— Да. Вот почему я хочу тебя сейчас. — Он наклонил голову, чтобы поцеловать ее в живот, а затем коснулся бахромы волос на лобке и был вознагражден еще одним тихим стоном.

— Ты можешь взять меня, — сказала она, указывая на стену, которая отделяла их от Луция. — Но не шуми громко, ладно? Дай ему поспать, бедняжке. Он отказывается думать, что Макрона больше нет.

Катон сделал паузу и поднял глаза. — Надеюсь, он прав.

— Мы все этого хотим. — Клавдия села на кровать, затем откинулась на покрывало и поманила его. — Иди ко мне, Катон. Я хочу, чтобы ты был внутри меня…