Восстание

ГЛАВА III

Буря разразилась рано утром, вскоре после того, как конная колонна выехала из лагеря. Воздух был гнетуще неподвижным и тяжелым, когда первые раскаты грома эхом отразились от холмов справа от конных подразделений. Низкие облака закрыли небо от горизонта до горизонта и заслонили высоты над дорогой. Несмотря на постоянный топот копыт, хлест поводьев и фырканье лошадей, люди осознавали приближение потопа и ехали по большей части молча, тихо бормоча в момент нестройных разговоров. Дождь начался с внезапного прохладного ветерка, пронизавшего знойный летний воздух, тяжелые капли падали на плащи людей и крупы их лошадей и с легким стуком ударялись по их шлемам.

Катон и двести человек из его конного отряда образовали авангард колонны, двигаясь на небольшом расстоянии впереди. Он плотнее натянул плащ на плечи и наклонил голову набок так, чтобы вода стекала с надбровной защиты шлема и не закрывала ему обзор вперед. Несмотря на то, что местное племя, декеанглиев^[13], потерпело поражение в недавней кампании, в стране все еще существовали вооруженные группы, и они были способны совершать молниеносные атаки, прежде чем раствориться в холмах. Он надеялся, что врага отпугнет тот факт, что колонна состояла исключительно из кавалерии и не сопровождалась каким-либо медленно движущимся обозом. Мало что могло бы соблазнить рейдеров, но зато им было чего опасаться. Большую опасность представляла возможность устроить засаду или более скоординированную атаку, которая помешала бы продвижению колонны и привела бы к жертвам, которые наместник вряд ли мог себе позволить в своем стремлении спасти Лондиниум.

Катон услышал стук копыт сквозь шипение дождя и оглянулся через плечо, когда один из штабных трибунов натянул поводья и осадил своего скакуна рядом с ним.

— Приветствие от командующего Светония, господин. Он говорит, что лошади уже должны разогреться и перейти на галоп.

— Он хочет сделать это сейчас? — Катон взглянул вверх, когда молния осветила внутреннюю часть облаков недалеко впереди. Гром раздался разрывающим металлическим грохотом и закончился глубоким рокотом, отзвуки которого он мог прочувствовать почти что физически. Дорога впереди колонны уже была покрыта лужами, и его люди быстро превратили ее в сплошное месиво, оставив за собой засасывающую скользкую трясину. Опасное место для любой лошади, пытающейся пойти в галоп.

— Сообщите наместнику, что, по моему мнению, было бы неразумно продвигаться быстрее, пока дождь не пройдет и почва не станет достаточно твердой, чтобы рискнуть ускорить темп.

— Господин?

Катон видел, что трибун не привык к тому, что приказы пропретора подвергаются сомнению. Он пристально посмотрел на него, и молодой человек кивнул.

— Да, господин.

Он развернул лошадь, причем слишком резко, животное попало копытом в колею и спотыкалось несколько шагов, заставив трибуна неловко наклониться вперед, чтобы остаться в седле. Люди позади Катона насмешливо фыркали по поводу его плохого искусства верховой езды, и как только трибун восстановил равновесие, он повел лошадь спокойным шагом, со всем достоинством, на которое был способен.

Пока он ехал, Катон задавался вопросом, насколько спокойно наместник воспримет его ответ. В ходе кампании он внимательно наблюдал за своим командиром и узнал, что Светоний был человеком, который торопился и стремился обеспечить успешную военную репутацию до того, как возраст заставит его вернуться в Рим и уйти из армейской карьеры. Как и все члены Сената, которые могли проследить свою семью на протяжении многих поколений, он стремился превзойти достижения своих предков и повысить репутацию своего рода. Судя по многолетнему опыту Катона, такие люди были склонны пренебрегать безопасностью и жизнями тех, кто служил под их началом, если такие соображения противоречили возможности завоевать славу на поле боя. Или, в нынешней затруднительной ситуации, обратить вспять неудачу и избежать катастрофы.

К счастью, были и другие сенаторы, особенно те, которые недавно возвысились до аристократии, которые не были столь расточительны в отношении жизни своих людей. Ярким примером был Веспасиан^[14]. Он был легатом Второго легиона, когда Катон впервые вступил в армию, и его забота о благополучии своих войск произвела впечатление на его людей, которые отплатили ему лояльностью и храбростью. Если бы Веспасиан был назначен наместником, размышлял Катон, он наверняка действовал бы с большей осторожностью и обеспечил бы адекватные гарнизоны в остальной части провинции, прежде чем даже рассматривать попытку взятия Моны.

Желать такого было бессмысленно. Тяжелая ситуация была в реальности такой, какая она есть, и с ней придется столкнуться, каким бы ни был исход. Такова была природа военной службы. Вечно сталкиваться с превратностями судьбы и в то же время надеяться, что высшее командование не изобретет никаких новых способов испортить ситуацию.

— Господин, наместник выдвигается вперёд.

Катон повернулся к центуриону Туберону, офицеру, командовавшему конным отрядом когорты, молодому человеку, который начал кампанию упрямым и безрассудным, но теперь стал закаленным и более надежным в результате суровых уроков, которые он усвоил. Туберон кивнул головой, указывая на небольшую группу всадников, галопом идущих рядом с колонной. Красные гребни шлемов пропретора и его штабных офицеров, а также их тонкотканые плащи теперь промокли и потемнели, представляя жалкий портрет погодного дискомфорта.

— Префект!

Катон вздохнул и свернул с дороги, давая возможность когорте продолжить свой путь. Он поднял руку в знак приветствия, но Светоний проигнорировал этот жест, выражение его лица было суровым, а глаза блестели под краем позолоченного шлема.

— Почему ты отменил мой приказ?

— Было бы опасно рисковать увеличением скорости на дороге в таком ее состоянии, господин.

— Мне плевать на состояние дороги! В любом случае, мне она кажется вполне нормальной. Мы должны ускорить темп.

— В передней части колонны все выглядит хорошо, господин. Но условия будут ухудшаться по мере того, как ведущие лошади будут продолжать месить дорогу. Если мы попытаемся ускорить темп, вы потеряете из-за несчастных случаев и ранений больше людей и лошадей, чем мы можем себе позволить.

Катон наблюдал, как сжалась челюсть собеседника, пока он взвешивал ситуацию. Это был незначительный вызов, но, учитывая, что все еще существовала небольшая вероятность того, что колонна достигнет Лондиниума раньше врага, имело смысл позаботиться о безопасности людей и их лошадей.

Ноздри Светония раздулись от разочарования, когда он посмотрел на небо, смахивая капли дождя. — Хорошо, подождем, пока прекратится этот Харонов дождь, и тогда решим. Но впредь я был бы благодарен тебе, если в следующий раз ты не будешь подвергать сомнению мои приказы.

Катон уклончиво хмыкнул.

— И я приказываю авангарду продвинуться еще на полтора километра впереди колонны. Ты должен разведывать путь впереди, префект, а не цепляться за переднюю часть основной колонны.

Это был резкий упрек, особенно перед людьми из его собственной когорты, и Катон напрягся в седле, но сумел подавить желание возразить на такое оскорбление своей храбрости. Бесполезно протестовать против такого пренебрежения.

— Да, господин. Я об этом позабочусь.

Светоний с некоторым трудом развернул лошадь и увел своих офицеров.

Туберон встретился взглядом с Катоном и закатил глаза. — Это было несправедливо, господин.

— Возможно. На командующем сейчас лежит очень большая ответственность.

— И тем не менее…

Прежде чем центурион успел прокомментировать дальнейшие действия, Катон глубоко вздохнул и крикнул своим людям: — Восьмая, продолжить движение медленной рысью!

Он ткнул пятками в бока лошади и заставил ее ускорить шаг. Туберон и остальные по очереди понеслись вперед, и когорта двинулась впереди основной колонны, оставляя за собой клейкий слой взбитой грязи. Катон выдвигался вперед, пока не понял, что они отошли достаточно далеко, чтобы удовлетворить пропретора, затем поднял руку и отдал приказ снизить скорость. Состояние дороги улучшалось по мере того, как она поднималась на возвышенность, и перед ними открывался вид на море, серое и белое, когда ветер дул с севера.

Незадолго до полудня, насколько Катон мог оценить в темноте, они достигли развилки дороги. Слева маршрут продолжался вдоль берега до залива, где в залив впадала широкая река с сильным течением. Правая развилка вела в горы и достигала брода у Кановиума, охраняемого небольшим фортом, одним из многих, прикрывавших прибрежные линии снабжения армии, ведущие обратно к крепости в Деве. Он оставил у развилки десять человек, чтобы убедиться, что ее не пропустят под дождем. Усталые люди, укутавшиеся плащи, могли легко проехать мимо, не заметив перекрёстка путей.

По мере того, как маршрут поднимался между холмами, густые лесные склоны обеспечивали некоторое укрытие от ветра, но дождь продолжал лить стальными струями, которые шипели на покрытых листвой ветвях деревьев и вызывали конкурирующую рябь воды в лужах вдоль дороги. Выше деревья уступили место открытым склонам, покрытым папоротником-орляком. Они миновали несколько ферм, окруженных пустыми загонами, и поселение, покинутое и разграбленное армией Светония, двигавшейся на Мону. Лишь однажды Катон заметил одного из бриттов, одинокую фигуру с посохом, наблюдающую за ними с вершины скалы, пока когорта направлялась к перевалу, уходящему на Кановиум. «Суровая страна, где горные племена должны выживать, и в лучшие то времена, должно быть, эти земли были достаточно пустынными“, — размышлял Катон. Лишенный своего немногочисленного населения и мрачно освещенный слабым дневным светом, который изо всех сил пытался пробиться сквозь низкие облака и дождь, этот пейзаж не ощущался достойным призом для Империи. Здесь не было ничего, что можно было бы обложить налогом, а ужасный климат заставил его тосковать по комфорту своей виллы в Италии.

Ближе к вечеру дождь сменился легкой моросью, и среди облаков появились яркие пятна, когда солнце попыталось пробиться сквозь них. Самая высокая точка перевала проходила недалеко от подножия длинного участка скал, и Катон настороженно следил за высотой, пока когорта приближалась к вершине склона. Он увидел, как над ними появилось несколько фигур, а мгновение спустя в проезжавших мимо конных ауксиллариев был брошен залп мелких камней.

— Щиты вверх! — предупредил Катон и ткнул пальцем в сторону вершины скал. Камни приземлились и глухо ударились о колючие кочки травы слева от них. Некоторые всадники свистели и издевались над врагом, поскольку новые камни не долетали до римлян. Впереди Катон мог видеть, что скалы вырисовывались почти прямо над тропой там, где она доходила до вершины перевала. Это могло быть опасным, если бы противник планировал устроить засаду.

— Держите щиты поднятыми! — приказал он.

Туберон сблизился с ним. — Хотите, чтобы я взял с собой несколько человек, чтобы разобраться с этой толпой, господин?

Катон отверг эту идею. — Нет смысла. Они уйдут на возвышенность задолго до того, как вы сможете туда подняться. Кроме того, это лишь замедлит дело, и вы можете себе представить, что скажет на это Светоний. Проигнорируем их. Еще несколько мертвых декеанглиев ничего не изменит.

Туберон выглядел разочарованным.

— Я думал, эта кампания излечила твою жажду крови, центурион.

— Просто хочу выполнить свой долг и дать бой врагу, господин.

— Мы победили врага на Моне. Эта группа — всего лишь остатки. Кроме того, при нынешних обстоятельствах тебе еще придется сражаться за свою жизнь, когда мы выступим против Боудикки. Тебе следует сосредоточиться на том, чтобы сохранить для этого свою смелость и силы, а не тратить их на какую-то бессмысленную стычку с кучкой земплепашцев посреди холмов.

— Да, господин, — тон Туберона стал более сдержанным, и он позволил своему коню отступить, чтобы присоединиться к голове когорты.

Катон почувствовал знакомое напряжение, когда они приблизились к узкому месту между скалами. Над ними не было никаких признаков движения, но ему все же приходилось сопротивляться искушению дотянуться до ремешка овального щита, свисающего с переднего рога его седла. Несмотря на дождь, топот конских копыт эхом отражался от скал, возвышавшихся по обеим сторонам, и шум был тревожным, поскольку Катон старался уловить любой звук голосов. Ему казалось, что он уловил обрывки родной речи в ветре, дующем через щель, но их было слишком мало и слишком слабо, чтобы быть уверенным, что это было нечто большее, чем воображение, испытывающее его переутомленный и тревожный ум.

Он прошел через скалы без происшествий и, оглянувшись назад, увидел, что горстка вражеских воинов, которые ранее бросали камни в его людей, исчезла, возможно, в ожидании преследования, которое Туберон так стремился начать. Перед ним дорога зигзагообразно спускалась к участку плоской земли, а затем исчезла из виду за дальним краем. Дождь усилился, подхваченный резким ветром, еще сильнее, чем они пережили ранее за день. Он сгорбился в промокшем плаще и вложил левую руку за его складки.

Пока он ехал, он пытался отвлечься от острого дискомфорта дневного перехода, обращая свои мысли к восстанию бриттов, угрожавшему богатым землям юга провинции. Немногие города и менее крупные поселения имели гарнизоны римских войск для защиты и могли стать легкой добычей для Боудикки и ее последователей. Не говоря о том, что из тех, кто находился в гарнизонах, были отобраны лучшие люди для службы в армии Светония. Оставшиеся люди были самыми старыми, наименее опытными и наименее подготовленными, и Катон сомневался, что они выдержат серьезный бой. Наилучшей надеждой для тех, кто оказался на пути орды Боудикки, было то, что Второй и Девятый легионы быстро двинутся, чтобы преградить путь повстанцам, или, по крайней мере, дать своим разведчикам повод доложить Боудикке и заставить ее продвигаться более осторожно и таким образом задержать ее подход к Лондиниуму.

Его разум снова был наполнен мыслями о тех, кого он любил, и он еще раз помолился богам, чтобы у них хватило здравого смысла покинуть Лондиниум и отступить в безопасное место или сесть на корабль в Галлию, где он мог бы найти их, когда — если — восстание будет подавлено.

Они подошли к Кановиуму в сумерках, как раз в тот момент, когда дождь наконец утих и превратился в тихую морось, украшающую плащи влажной россыпью людей и гривы их лошадей. Впереди текла река, кувыркаясь по камням справа от них, прежде чем вылиться в широкий плавный поток, петлявший через холмы слева. Они прошли немногим более тридцати километров, с разочарованием прикинул Катон. Если погода и плохое состояние путей сохранятся, может пройти целых двенадцать-пятнадцать дней, прежде чем колонна достигнет Лондиниума.

Буцина прозвучала из-за частокола, когда колонна приблизилась к броду напротив форта снабжения, и мгновение спустя люди из гарнизона выстроились вдоль частокола и взобрались на деревянные башни. Катон одобрительно кивнул сам себе. Командир форта явно был человеком, который играл осторожно. И он должен был играть по таким правилам, в самом сердце территории декеанглиев. Вопрос «Кто идет?» слабо раздался над водой, омывающей гальку брода, и Катон поднес руку ко рту, чтобы объявить их личности, хотя они наверняка были достаточно близко, чтобы в них можно было признать римлян. Он двинул лошадь в воду, которая плескалась вокруг копыт животного, пока оно направлялось к дальнему берегу, сопровождаемое остальной частью колонны.

Центурион-ауксилларий появился из мрака под надвратной башней и отдал честь, пересекая ров, чтобы поприветствовать Катона.

— Центурион Раминий, господин. Вы выбрали прекрасный вечер, чтобы навестить нас. — Он наклонился в сторону и взглянул мимо Катона. — Это командующий там сзади?

Катон кивнул. — И он не в лучшем настроении.

— Я могу представить. Это дело с Боудиккой всех взбудоражило.

— Значит, и вы слышали новости?

— Имперский курьер очертил все вкратце, пока менял здесь лошадей два дня назад. Все выглядит серьезным, господин.

Он замер в ожидании дальнейших подробностей, но Катон мало что мог добавить, да и в любом случае он устал и ему нужно было позаботиться о своих людях. Он отвел лошадь в сторону и жестом указал Туберону и остальным на открытые ворота.

— Колонне понадобится корм для скакунов и трехдневный походный паек.

— Да, господин.

— И ужин на сегодняшний вечер. Было бы хорошо, если бы гарнизон об этом позаботился. Я хочу, чтобы мои люди как можно лучше отдохнули, прежде чем мы уйдем на рассвете. Катон указал большим пальцем на Светония. — Я бы сделал все возможное, чтобы пропретору было комфортно.

Центурион кивнул, понимая суть дела. — Я распоряжусь немедленно очистить мое помещение.

— Сделай это и убедись, что ты непосредственно позаботишься и о других наших нуждах.

Они обменялись приветствиями, и командир гарнизона уже собирался развернуться и уйти, когда Катон остановил его.

— Постой. Твои люди сохраняют бдительность и достаточно быстро оказались на своих позициях. Есть ли здесь в округе какие-нибудь признаки беспокойства?

— Ничего, с чем мы не смогли бы справиться, господин. В последние несколько дней несколько отрядов вражеских всадников вели наблюдение за аванпостом. Попыток нападения не было, но я держал людей под рукой на всякий случай.

— Очень мудро.

— Будет ли что-нибудь еще, господин?

— Нет. Лучше заняться выполнением распоряжений немедленно, — ответил Катон.

Центурион рысью пробирался между лошадьми, возвращаясь в форт. Он уже кричал, раздавая соответствующие приказы. Катон посмотрел на колонну всадников, пересекшую брод и змеившуюся вверх по склону, уже растворяющуюся во мраке с приближением ночи.

Кановиум был одним из крупнейших фортов-складов на линиях снабжения, ведущих обратно в крепость Дева. Поскольку кампания подходила к концу, внутри ее валов было достаточно места для размещения дополнительных лошадей и людей, причем последние могли даже укрыться в пустых сборных зернохранилищах, возведенных в центре форта. Позже, когда солдатам гарнизона принесли еду в дымящихся железных горшках, Туберон подошел к Катону в конце зернохранилища, отведенного Восьмой когорте. Один из рядовых следовал в нескольких шагах позади.

— В чем дело? — спросил Катон.

— Прошу прощения, господин, но вам еще предстоит принять решение о наказании ауксиллария Фаустина. Дезертир.

Катон взглянул на худого молодого человека с желтоватым лицом, который шагнул вперед и затопал по стойке «смирно». Увидев тревожное выражение лица человека, он вспомнил подробности. Прежде чем они покинули Мону, Туберон сообщил, что один из парней был пойман при попытке покинуть лагерь под покровом темноты. Катону было трудно поверить: куда мог дезертировать солдат на этих бесплодных, враждебных холмах? И велел центуриону подождать до более спокойного момента, прежде чем снова доводить дело до его сведения.

— Что за история, Фаустин? Тебя перехватили на линии пикетов с лошадью и запасом корма и пайков на несколько дней.

— Да, господин.

— Куда, по-твоему, ты собирался дезертировать?

— Я не дезертировал, префект. Я направлялся в Лондиниум.

— Лондиниум? — Катон изогнул бровь. — Если оставить в стороне тот факт, что именно туда мы направлялись в первую очередь, как, фурии тебя забери, ты думал, что один-единственный римский всадник сможет пройти через враждебную страну в одиночку?

— Я знал, что это будет рискованно, господин.

— Ты мастер преуменьшения, Фаустин. Пожалуйста, продолжай.

— Дело вот в чем, господин. Моя женщина в Лондиниуме с нашим первым ребенком. У нее еще один на подходе. Она живет со своими родителями. У ее отца в городе есть пекарня, но в Британии нет другой семьи, к которой она могла бы пойти и быть в безопасности от мятежников. — Слова лились в тревожном потоке, и ауксилларий быстро вздохнул, прежде чем продолжить. — Я не могу оставить их там лицом к лицу с этими варварами, господин. Я должен доставить их туда, где им не будет угрожать опасность.

— Понятно, — сказал Катон. — Если ты думаешь, что в Британии есть место, безопасное от Боудикки и ее приятелей, то, боюсь, ты горько ошибаешься. Единственная надежда для провинции состоит в том, что мы сможем собрать всех людей достаточно быстро, чтобы разбить мятежников, прежде чем восстание распространится гораздо дальше. Для этого нам нужен каждый человек, которого мы сможем найти, чтобы встретиться с ними в бою. В том числе и ты, Фаустин. Ты понимаешь?

Молодой солдат колебался, прежде чем ответить. — Но колонне потребуется слишком много времени, чтобы достичь Лондиниума, господин. Если я поеду один, я смогу добраться туда быстрее и вывезти свою семью из города до прибытия командующего и остальных. Тогда я смогу вернуться в строй и сражаться с врагом.

— Таков был твой план?

— Да, господин. Клянусь жизнью своего ребенка, я собирался вернуться в Восьмую Иллирийскую, как только они оказались бы в безопасности.

Туберон презрительно фыркнул.

— Я серьезно, господин. Ребята из Восьмой для меня как вторая семья. Братья по оружию и все такое.

Катон смотрел на него с нейтральным выражением лица, обдумывая объяснение этого человека. — Как долго ты служишь в когорте? — спросил он.

— Три года, господин.

— Тогда у тебя нет оправдания тому, чтобы не понимать свой долг и свои обязательства, не так ли?

Было еще одно короткое колебание. — Нет, господин.

Он смягчил тон. — Послушай, Фаустин, ты не единственный человек в когорте, у которого есть семья в Лондиниуме. Должно быть, многие другие находятся в такой же ситуации. Видел ли ты, чтобы они покидали ряды?

— Нет, господин. Но…

— Но ничего. Остальные понимают, что лучший шанс их семей остаться в живых — это если мы победим восставших бриттов. Они знают, что им следует отложить свои страхи в сторону и довериться Светонию, своей подготовке и своим мечам. Если бы они все действовали так, как ты, у них не было бы шансов на победу, и в результате каждый член их семей был бы выслежен и убит мятежниками. — Катон позволил этому человеку ненадолго переварить сказанное. — Теперь ты понимаешь, Фаустин?

Солдат кивнул.

— Отвечай как следует префекту, будь ты проклят! — рявкнул Туберон.

Фаустин вздрогнул. — Да, господин. Я понимаю.

— Тогда ты даешь мне слово, что больше не будешь предпринимать попыток покинуть ряды когорты?

— Да, господин. Клянусь Юпитером Наилучшим Величайшим.

— Хорошо, — Катон почесал затылок. — Это подводит нас к наказанию. Дезертирство перед лицом врага является преступлением, караемым смертной казнью…

Он увидел, как глаза ауксиллария расширились, и подождал, пока тот осознает всю серьезность своего положения.

— Однако, мы еще не предстали перед лицом врага, и ты поклялся жизнью своего ребенка, что намеревался вернуться в ряды и сражаться. Это говорит в твою пользу, но я не могу игнорировать серьезность преступления. В других обстоятельствах я мог бы приговорить тебя к избиению до смерти твоими товарищами. Но, как я уже сказал, нам нужен каждый человек, которого мы сможем найти, чтобы противостоять бриттам. Поэтому мое решение состоит в том, что ты вернешься в строй вплоть до пересмотра твоего наказания, до тех пор пока восстание не будет подавлено. Если ты проявишь себя в бою, я готов отменить смертный приговор в пользу любого меньшего наказания, которое будет сочтено подходящим в случае нашей победы. В случае нашего поражения, что ж, твое преступление перестанет волновать меня и остальную армию. — Он позволил себе тонкую улыбку.

— Да, господин. Благодарю, господин.

— Свободен.

Туберон нахмурился и, казалось, был на грани протеста, но затем сжал губы, когда Фаустин быстро отдал честь, развернулся и пошел прочь, прежде чем его командир успел передумать. Катон перевел взгляд на центуриона.

— Ты не одобряешь.

— Не мое дело судить действия командира, господин.

— Совершенно верно. Тем не менее, твоя сдержанность — само красноречие.

Туберон поколебался, прежде чем заговорить снова, более тихим и настойчивым тоном. — Дисциплина — основа армии, господин. Без этого наши люди станут не более чем вооруженным сбродом.

— Высоко обученным вооруженным сбродом.

Он признал это, кивнув, и продолжил. — Покажите человеку, как владеть оружием, и он станет воином, но покажите ему, как это делать и подчиняться правилам и приказам, и он станет солдатом, частью подразделения, являющегося частью армии, которая является основой нашей империи. Есть огромная разница между тем, чтобы быть воином и солдатом, господин. Как бедняги, которых мы победили на Моне, узнали это на своей шкуре. Дисциплина имеет значение, — заключил он.

Катона впечатлила лаконичная аргументация центуриона. Но был еще один аспект ситуации, который ему нужно было понять. — Все, что ты говоришь — сущая правда, и цель тренировок, правил и дисциплины — заставить людей хорошо сражаться, да?

Туберон кивнул.

— Не думаешь ли ты, учитывая то, что поставлено на карту для Фаустина, что он будет сражаться как лев, когда придет время? Защитить ли свою семью или отомстить за них. Прямо сейчас Светонию нужны люди, которые будут сражаться, и сражаться яростно. Фаустин — именно такой человек. Если бы я осудил его, мы бы потеряли бойца. И мы подорвем моральный дух парней. Им совсем не нужно быть свидетелями смерти боевого товарища и нести за нее ответственность накануне битвы с мятежниками.

— Он дезертировал, господин. За этим должны быть последствия, иначе это подаст плохой пример. Парни знают, что он сделал. Хотите ли вы, чтобы еще больше из них последовали его примеру теперь, когда вам не удалось его осудить?

— Я не упустил возможности осудить его. Я просто отложил свое решение. И, как я указал Фаустину, куда дезертирует человек на острове, полном врагов? Это то, что он будет повторять своим товарищам, наряду с тем, что я сказал о том, что нам всем необходимо оставаться вместе, если мы хотим иметь хоть какую-то надежду победить Боудикку. Лучше парням услышать это от кого-то из своих, чем мне излагать это с трибуны… Ты понимаешь меня?

— Да, господин, — Туберон слегка пошевелился, когда ему пришла в голову мысль. — У вас самого есть родственники в Лондиниуме, господин?

— Да, но это не имеет никакого значения для того, как я поступаю с Фаустином.

Туберон молча обдумал слова своего командира, а затем сказал: — Я понимаю. Но мне все равно это не нравится.

— Тебе это не обязательно должно нравиться. Пока Фаустин сражается.

— Если когда-нибудь вы устанете от армии, из вас получится прекрасный политик или адвокат. Вы хитрый ублюдок, господин.

Выражение лица Катона стало жестче. — Как ты смеешь использовать такие выражения в обращении к вышестоящему офицеру?

Туберон напрягся и стал заикаться. — Господин, я…

— Молчать! — Катон шагнул к нему, пока их лица не оказались в нескольких сантиметрах друг от друга, прежде чем продолжить угрожающим шепотом. — Если я когда-нибудь еще раз увижу, что ты сравниваешь меня с адвокатом, я получу твои яйца на завтрак. Свободен.

Дождь утих, когда над фортом в Кановиуме опустилась ночь, и усталые люди уселись на седла, закутались в плащи и заснули, наполняя животы теплой похлебкой. Снаружи их лошади стояли или лежали темными группами в огороженных веревками вольерах, приготовленных для них. Катон в последний раз обогнул форт, отметив бдительность людей, дежуривших на валу и башнях. Свет лампы мерцал сквозь ставни деревянной палатки командира гарнизона, и он на мгновение почувствовал сочувствие к ноше, тяжко лежавшей на плечах Светония. Он был человеком, который мог спасти или потерять провинцию за один день, когда его армия столкнется с Боудиккой и ее последователями. История запомнит его как героического победителя или неудачника, посрамившего репутацию Рима. Только Судьбы знали, каким человеком он будет.

Вернувшись в зернохранилище, Катон улегся спать, не обращая внимания на движение, периодический кашель и бормотание людей во мраке вокруг него. Отдых не давался легко. Его преследовало выражение ужаса на лице Фаустина, когда он говорил о семье, которую он оставил в Лондиниуме, когда отправился на войну, даже не подозревая, что им грозит еще большая опасность. То же самое произошло и с самим Катоном, который надеялся, что Клавдия и Луций окажутся под защитой Макрона в тихой заводи колонии Камулодунум. Насколько он знал, повстанцы могли уже взять Лондиниум, и все они могли быть мертвы. Он сразу же отбросил эту мысль и изо всех сил пытался подавить ее, пока тянулись ночные часы, пока он, наконец, не заснул.