Война меча и сковородки (СИ)

Глава 28 (начало)

В Синегорье не было синих гор. Там были одни леса. И деревушка Заячьи Хвосты находилась где-то на земляничных полянках — то есть очень, очень далеко. Эмер посчастливилось прибиться к какому-то виллану, который ехал шестью повозками, с сыновьями, их женами и детьми. Он даже нанял охранника — сурового детину в кожаной куртке, обшитой кольчужными обрывками. У него было копье с заржавленным наконечником и палка с шишаком, из которого торчали заточенные гвозди.

Виллан не хотел брать Эмер, но после задатка из пяти золотых и платы в восемь золотых победила жадность. Девушке удалось даже подремать в повозке, на мешках с шерстью, пока ее гнедой шел в поводу и без седла. Охранник поглядывал в ее строну, но заговорить не решался. Наверняка думал, что она какая-нибудь падшая беглянка, рванувшая к любовнику вопреки запретам мужа или отца. Но Эмер было все равно, что о ней подумают.

К утру четвертого дня она добралась-таки до Заячьих Хвостов. В деревне стояло всего пять домов, три из них — покосившиеся лачуги. Эмер пришла в ужас от мысли, что одна из лачуг может быть жилищем Годрика.

Виллан направлялся дальше поэтому Эмер заплатила ему оставшиеся три монеты, взнуздала коня и поехала в сторону пятерых парней-вилланов, которые расположились в тени и как раз приготовились откушать вареными яйцами, сыром и черным хлебом.

— Эй! Где здесь дом Бодеруны? — окликнула их Эмер. Он говорила повелительно, как и полагается благородной даме в разговоре с простолюдинами, но на парней ее тон не подействовал.

Они и не подумали вскочить и поклониться, а принялись разглядывать ее, ничуть не стесняясь. Эмер покраснела от злости и нервно дернула поводья, отчего конь заплясал на месте.

Наконец, один из вилланов поднялся, но вовсе не для поклона, и не для того, чтобы указать дорогу.

— Какая чистенькая! — восхитился он и протянул руку к красному кожаному сапожку, который виднелся из-под дорожной юбки.

— Убери руки, грязь дорожная, — отчеканила Эмер, — если не хочешь отведать плетки. Повторяю: где дом Бодеруны? Я ищу ее сына. Он по виду благородный, и его зовут Годрик.

— А мы тут все благородные по виду, — ответил виллан, оглядываясь на приятелей, и те с удовольствием захохотали, поддерживая шутку.

Эмер выхватила плеть и без промедления хлестнула дерзкого поперек спины. Удар оказался столь сильным, что виллан упал на колени. На рубашке выступила кровь, но это заставило остальных мигом перемениться.

— Еще кто-то хочет выглядеть столь же благородно? — спросила девушка, поигрывая плетью. — Могу и по благородной роже врезать, чтобы нос надвое развалило.

Подобного никто из вилланов не пожелал.

— Вон тот дом, леди, самый крайний, где два клёна у ворот, — поспешил сказать один из них, указывая на окраину деревни.

— Благодарю. А ты дай дорогу! — велела Эмер, направляя коня на виллана, стоявшего на коленях.

Тот поспешил убраться, опасаясь копыт коня и нового удара.

Простолюдины долго смотрели вслед, пока прекрасная и нарядная леди на коне, умеющая мастерски ругаться и бить плетью, не остановилась возле дома с клёнами.

Эмер не заметила их взглядов, думая о другом, и направила коня прямо во двор. Как Годрик встретит ее? Прогонит, как Сиббу? Или обрадуется ее появлению?

— Есть кто-нибудь? — позвала она, робея.

Дверь открылась, и на пороге появился Годрик. Её Годрик, надменный и язвительный сопляк, которому она не раз разбивала нос. Совершенно такой же, как в ее памяти — и совсем не такой. Сейчас он был одет не в шёлк и бархат, а в простую одежду из шерсти — полинялую котту, когда-то бывшую синей, и мешковатые штаны, в которых казался сущим медведем. Он загорел, и теперь от благородной бледности не осталось и следа, а щеголеватая бородка отросла и была неровно подрезана.

Он увидел всадницу на коне, и глаза его широко распахнулись, а сам он замер, дверь захлопнулась, глухо стукнув.

И Эмер вмиг позабыла о неуверенности и сомнениях

— Годрик! — заорала она так громко, что конь шарахнулся. — Я тебе шею сверну!

Она соскочила на землю, забыв одернуть платье, и налетела на мужа. Удары градом посыпались на несчастного, и он даже не пытался сопротивляться — просто закрывался локтем, ошарашенный столь радушной встречей.

— Я тебя прибью, мужлан! Медведь! Чурбан ты неотесанный!

Наконец он опомнился и перехватил ее руки за запястья, притиснув Эмер к себе. Ему приходилось непросто, потому что она, лишенная возможности ударить кулаком, пыталась боднуть его головой в лицо и изо всей силы давила каблуком на ногу.

— Да успокойся ты, дикая! — прикрикнул он. — Или опять захотела поросячьих пирожков?

Эмер тут же прекратила сопротивляться, но зато излила на его голову из уст своих такие ругательства, каких не слышали от начала времен.

Годрик слушал ее с изумлением, и так же разглядывал, а когда она пожелала ему сдохнуть в свинарнике, поцеловал.

Прижавшись к его губам, Эмер закрыла глаза и поняла, что именно этого и желала, и именно к этому стремилась все дни, проведенные в разлуке. И поняла, что не ошиблась, приняв это решение, потому что на сердце стало легко и спокойно, как будто она приехала домой после долгого путешествия.

Она уже не нападала на него, и Годрик отпустил ее и обнял за талию.

Целовались они долго и самозабвенно, а когда разомкнули губы, Эмер не позволила Годрику отдалиться — схватила за уши, заставляя наклониться, и прижалась лбом ко лбу.

— Дурак проклятый, — прошептала она, — спрятался в такую даль…

— Ты приехала! Зачем? — он тоже держал ее в объятиях, и размыкать руки не собирался.

— Сибба сказал, тебя беспокоят тараканы, я привезла средство от них… Там, в седельной сумке…

— Какие тараканы?

— Ты же их боишься, вот я и…

— Тараканов? Я? Кто из нас сошел с ума, Эмер из Роренброка?

— О! Не будем об этом… — она шумно вздохнула и попыталась отстраниться, но он не пустил.

— Так почему ты приехала? Ведь дело не в тараканах.

Она посмотрела прямо и смело:

— Еще спрашиваешь? Как я могу оставить тебя? Это все равно, что вырвать сердце.

Он снова поцеловал ее, не давая говорить дальше.

— Ты поступаешь опрометчиво. Королева будет недовольна.

— Мне плевать на королеву, — отрезала Эмер. — Мне плевать на короля и всех, кто скажет, что мы с тобой не пара. Хочу быть только с тобой, и никто меня от тебя не оторвет. А если попытаешься прогнать, я вцеплюсь тебе в ляжку, как собака, у которой отнимают кость.

Годрик засмеялся. Впервые с тех пор, как узнал правду о своем рождении.

— Сравнила меня с костью… — сказал он. — Ты всегда была сумасбродкой, графиня Поэль. Ну подумай: какая жизнь тебя ждет? Теперь я — простой деревенский кузнец, у которого нет даже кузницы. Я только начал её строить.

— Я помогу, — с готовностью подхватила Эмер.

— Чем? Ты — избалованная девица, всегда жившая в богатстве. Разве ты сможешь жить в деревне вилланов? Здесь даже в матрасах солома, а не гусиный пух.

— Я смогу жить везде, где сможешь жить ты, — заверила она. — И я тоже хочу строить кузницу, и работать в ней. Не пустишь ковать — стану раздувать мехи. Прогонишь от мехов — буду рубить дрова и жечь уголь. Да буду стряпать для тебя, наконец!

Тут уже он расхохотался от души.

— А ты умеешь стряпать, графиня Поэль? Тут нет поваров, которых можно побить, чтобы готовили вкуснее. Едой занимается моя мать. И наша еда лишена изысков. Сможешь ли ты есть бобовую похлебку и черный хлеб?

— Если ты будешь рядом, я смогу все, что угодно! — заверила она его.

— Безумная, — сказал он, но улыбался при этом.

— Просто влюбленная, — ответила Эмер.

Втайне она ждала, что и он сейчас признается в любви. Ведь случай был — достойный баллад и сказок. Но Годрик промолчал, накручивая на палец непослушный рыжий локон, выбившийся из-под золотой сетки.

Эмер надоела ждать, и она пошла в наступление:

— Разве ты не должен что-то сказать в ответ? Например: жена, я тоже люблю тебя безумно, благодарю, что осветила своим появлением мою серую жизнь…

Он припал к ее устам, так стремительно, будто испытывал жажду, проблуждав в пустыне, и вдруг набрел на живительный ручеек. Эмер ответила на поцелуй со всей пылкостью, на которую была способна.

— Я дам тебе время одуматься, — казал он, когда они оторвались друг от друга. — Убедись, что такая жизнь — не для тебя, и возвращайся с чистым сердцем. Я не обвиняю тебя ни в чем, и не требую, чтобы ради меня ты отказалась от привычной жизни.

— Ты опять отказываешь мне?! — Эмер сразу поняла, к чему он клонит. — Годрик, сто собак тебе под мышку! Разве я не доказала, что мне нужен только ты? Я сбежала из столицы, отказалась вернуться к матери, отказала… всем отказала, кто предлагал помощь, а ты теперь будешь играть в благородство и говорить, что дашь мне время одуматься?

Но пылкая речь не произвела впечатления.

— Успокойся, — сказал он ей почти прежним тоном, как когда распекал за разлохмаченные волосы, — ты живешь сердцем и действуешь сгоряча. Я не дам тебе погубить свою жизнь из-за горячей крови. Живи здесь, посмотри, каково приходится простым людям, а потом реши — чего же ты хочешь на самом деле. Быть графиней Поэль или женой кузнеца из Заячьих Хвостов.

Но и его речи не были услышаны. Эмер оглянулась, а потом заговорила, прихватив Годрика за котту на груди:

— Послушай, вон там я вижу отличный сарай. Там наверняка полно сена. Почему бы нам с тобой не пойти туда… на часок? И там я покажу, чего хочу, а ты сможешь выполнить слово, которое дал мне в последнюю ночь в Дареме.

— Не совершай безумств, — остановил ее Годрик. — Пойдем лучше в дом. Я представлю тебя матери и отцу. И решим, где тебя устроить. Тут не Дарем. И нежданный гость всегда как разбойник.

— Нет нужды ее представлять, — сказала вдруг Бодеруна, появляясь на пороге. Она несла закопченный котелок с остатками еды, поставив его на бедро. — Мы с отцом уже полчаса слушаем, как воркует эта глупая леди.

Она прошла мимо, делая вид, что Эмер не существует, и села у колодца, зачерпнув пригоршню песка.

— У матери тяжелый характер, — сказал Годрик.

— Я поговорю с ней, — Эмер легко ткнула его локтем в живот, — а ты пока позаботься о моем коне.

— Не слишком разумно… — начал Годрик, но Эмер подмигнула ему и указала через плечо на гнедого, показывая, чему надо уделить внимание.

Она подошла к Бодеруне, которая принялась тереть котел песком, и заговорила как можно мягче:

— Вы сердитесь, что я приехала? Но я не стесню вас, матушка. Я сильная и многое умею, я не буду в тягость.

— Слова красивые, а дела не будет. Ехала бы ты домой, к теплой постельке и сладкому винцу.

От Эмер не укрылось, что вилланка перешла с ней на «ты», но приняла это добрым знаком — значит, Бодеруна видит в ней равную, а не благородную леди, которой вздумалось примчаться на край света, наслушавшись баллад о любви.

— Не для того я приехала, чтобы уезжать, — сказала она. — Если вы волнуетесь, что мне будет трудно, то не надо. Это даже забавно — поселиться возле леса, удаленно от городов… Мне обязательно понравится.

— Подобные тебе маются от безделья. Вы заелись, вам все пресно и не в радость. Тебе забава, а моему сыну может сломать жизнь.

— Вы меня совсем не знаете.

— Я тебя знаю, — сказала Бодеруна неодобрительно, шоркая котелок с таким раздражением и злобой, словно задавала взбучку гостье. — Вернее, узнала, когда ты толкала меня при королеве.

— Да, я толкнула вас, матушка, — ответила Эмер. — Но не будем ворошить прошлое. Я пришла к своему мужу, и теперь нам надо научиться общаться мирно ради него.

— К мужу? — Бодеруна повернулась к ней, подбоченясь. — Да известно ли тебе, кто такой муж? Если бы считала себя его женой, то не оставила бы там, перед королевой и всеми этими лордами, что начали оскорблять моего сына… Возвращайся с миром, леди. Здесь ты никому не нужна.

— Я нужна вашему сыну, — сказала Эмер, еле сдерживая гнев. Как же ей не нравилась эта женщина, которая несколькими словами разбила ее счастье, и счастье собственного ребенка. Если поверить, что он и в самом деле ей сын.

— Ему нужна хорошая, верная, работящая девушка, — отрезала Бодеруна. — А твои руки не умеют другой работы, кроме как вышивать и указывать слугам.

— С тех пор, как вы обрели сына, не прошло и месяца, а уже решаете, что для него лучше, а что нет?

Бодеруна бросила котел и подошла к Эмер вплотную, прищуривая глаза.

— Кто дал тебе право упрекать меня? Я — его мать, он — мой сын. А кто ты такая?

— Почему бы не спросить, чего хочет он — сын, о счастье которого вы так волнуетесь? Так волнуетесь, что публично опозорили его, заставив променять жизнь, к которой он привык, на прозябание в этой лачуге!

— Что?! — Бодеруна ахнула, схватившись за сердце. — И ты смеешь говорить это матери?!

Женщины смотрели друг на друга с откровенной ненавистью, но в это время между ними встал коренастый мужчина с бровями косматыми и черными, и такой же бородой.

— Что вы затеяли? — спросил он сурово. — Не устраивайте свару у порога. Ты, жена, — он повернулся к Бодеруне, — не притесняй леди. А вы, леди, возвращайтесь домой. Вам здесь не место.

— И вы туда же, — Эмер упрямо сжала кулаки. — Годрик не против, чтобы я осталась, и я не отступлюсь, хоть всем миром кричите, что мы не пара.

— Если он не против, то оставайтесь, — сказал бородач, — а по мне — так неразумно.

Бородач вместе с Бодеруной вернулись в дом, не пригласив Эмер, а она не осмелилась зайти следом и ждала Годрика, пока тот расседлывал и чистил ее коня.

— Поговорила? — спросил он, выходя во двор.

— Я ей не нравлюсь.

— Ей никто не нравится, так что не дуйся, — он ущипнул ее за подбородок. — Ну что, графиня Поэль? Через сколько дней вы покинете меня? Ставлю на пять!

— Эй! Подобного оскорбления я не потерплю! — возмутилась Эмер. — Роренброки побеждают трудности, а не бегут от них. И ты — дурак, если считаешь иначе!

— Это я не потерплю, чтобы женщина разговаривала со мной таким тоном, — засмеялся Годрик. — Здесь вам не королевский дворец. Здесь слишком говорливых жен порют вожжами.

— То-то я смотрю, твоя мать все время ходит поротая, — фыркнула Эмер.

— Ах ты, язва! — Годрик поднял руку, как будто хотел ударить.

— Ты драться?! Хочешь драться? — Эмер запрыгала вокруг, притворяясь, что приноравливается ударить его в скулу.

Годрик сгреб ее в охапку и взъерошил волосы, совсем растрепав рыжие кудри.

— Понимаю, что это ненадолго, — сказал он, — но я рад твоему появлению. Ты голодна, наверное? Пойдем, остались хлеб и вареные яйца, подкрепишься с дороги.

Они поднялись по щелястому крыльцу, держась за руки, и Эмер подумала, что не была счастливее даже в их последний вечер в Дареме.