Война Поппи

Глава 11

Поппи

Песня “Dark Times” — The Weeknd, Ed Sheeran

Киан остановил машину в конце улицы, и мой взгляд уперся сквозь лобовое стекло на ряд городских домов.

— Я действительно думаю, что тебе не стоит возвращаться в его квартиру сегодня, — говорит Киан. — Ну, правда. Не стоит. Можешь у меня остановиться. Моя квартира в пяти минутах отсюда. Знаю, может показаться, что я думаю членом, но обещаю тебя не трогать.

Я поворачиваюсь к нему, и из-за его обеспокоенного выражения лица, я ему верю.

— Да все в порядке. В самом деле, — говорю я, хотя не знаю, правда ли это.

— Послушай, Поппи. Понимаю, что ты давно знала Брэндона, но все так, как это выглядит. Ты знала его до того, как война проглотила и выплюнула его.

Глядя в пассажирское окно, я наблюдаю, как бродячая кошка роется в опрокинутом мусорном баке. Я знала его. Киан прав. Но больше нет. За год я утратила всякое представление о том, кто такой Брэндон.

— Сладкая, — Киан аккуратно поворачивает мое лицо к себе. — Ты понятия не имеешь, что мы видели — я и он. Такое не показывают в кино. СМИ представляют все в трагическом свете, но, честно говоря, ни одно слово не может описать, что такое война. Ад — это самое подходящее, — он вздыхает. — И прямо сейчас ты бы не хотела танцевать с дьяволом.

Я смело смотрю на него.

— Все нормально.

Пожимая плечами, он отстраняется и позволяет мне выйти у квартиры Брэндона.

— Не дай ему себя обидеть.

Я машу ему на прощание, и машина с шумом уезжает, а я неспешно бреду к квартире.

Перед тем как открыть дверь, я слышу, что Брэндон боксирует грушу. В тот миг, как дверь открывается, он оглядывается через плечо. Его челюсть опухла. На костяшках пальцев запеклась кровь. Пот покрывает каждый дюйм его обнаженной груди. Он холодно смотрит на меня, а затем наносит последний удар по груше, оставляя на ней кровавый след. Он отворачивается, хватает с кофейного столика бутылку виски и исчезает в коридоре.

Дверь в ванную захлопывается с такой силой, что старые окна в гостиной дребезжат. Через несколько мгновений включается душ, и я сажусь на диван.

Он потерян. Я знаю, потому что читаю это в его глазах. Знаю, потому что я в таком же состоянии. Горе проделывает с людьми забавные вещи. И, похоже, я знаю, как нам с Брэндоном справиться с этим, потому что мы потеряли одного и того же человека, но я понятия не имею, с чего начать. Его демоны намного больше моих, и я даже не надеюсь когда-нибудь их понять. А когда человека некому понять, он будет чувствовать себя одиноким.

Я откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. Мы должны быть в состоянии понять друг друга. Так было всегда, но война… это как токсин, все еще струящийся по его венам, подпитывающий его гнев и чувство вины.

И отчасти чувствую, что я делаю только хуже. Эгоистично, но мне все равно, потому что я не хочу потерять эту часть своей жизни. Но затем другая часть меня толкает на мысль, что, может быть, мне следует оставить его в покое, возможно, мне просто нужно позволить ему продолжать убегать. В конце концов, кто я такая, чтобы заставлять его смотреть в лицо реальности?

В душе он проводит почти полчаса, и моя голова начинает наполнятся мыслями, захватывая меня беспокойством. Те удары, которые он принимал, были тяжелыми. А если у него сотрясение мозга? Что если он напился до одури и потерял сознание лицом вниз в ванне?

Я встаю с дивана и иду по коридору, останавливаясь перед дверью в ванную. А затем стучусь.

— Брэндон?

Тишина в ответ.

— Брэндон, у тебя все хорошо?

Молчание.

Я медленно поворачиваю ручку и открываю дверь.

Брэндон сидит на полу в душе, прислонившись спиной к стене, в боксерских шортах. Он подносит бутылку виски ко рту и делает глоток. Я смотрю, как вода течет по его мышцам, смывая кровь в канализацию. И он даже не смотрит на меня.

— Брэндон?

Еще один глоток из бутылки.

Он кажется таким сломленным, избитым и раненым, и не только из-за физических ран, которые я вижу. Вздохнув, я сажусь на край ванны и забираю бутылку из его рук, но он ее выдергивает.

— Дай мне эту чертову бутылку, — твердо говорю я. — Я не стану разбивать ее на этот раз.

Он медленно поднимает голову, и его зеленые глаза оказываются на уровне моих, пока он передает мне бутылку. Я беру ее, прижимаю горлышко к губам и запрокидываю голову назад. Теплый виски согревает горло, пока я проталкиваю в себя глоток за глотком. Я делаю паузу, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, а затем снова начинаю пить.

Если это то, во что мы превратились, то пусть.

Никто из нас не произносит ни слова, единственный звук, который раздается в душе — это звук воды. Я возвращаю ему бутылку, и мы просто пьем вместе.

Как только бутылка становится пустой, я встаю, у меня кружится голова, когда, шатаясь, выхожу в коридор. Я бросаю бутылку рядом с диваном, потому что не хочу идти на кухню. Вздохнув, падаю обратно на диван, откидывая голову назад и пытаясь сфокусировать свое плавающее зрение. Дверь в ванную ударяется о стену, и Брэндон, спотыкаясь, идет по коридору. Он прислоняется к стене гостиной, его веки наполовину опущены, шорты насквозь промокли и липнут к ногам. Вода стекает вниз на пол, оставляя лужицы. Когда он переводит на меня взгляд, я замечаю, что рана на его щеке вновь открылась. Темная, красная кровь сочится по точеным чертам его покрытого синяками лица.

Я встаю, иду к морозилке и начинаю копаться в замороженных обедах, чтобы найти лед. А затем предусмотрительно заворачиваю его в полотенце. Но когда я возвращаюсь в гостиную и предлагаю приложить его к лицу, он попросту отказывается.

— Твое лицо выглядит ужасно, Брэндон, — бросаю я со сквозящим в голосе раздражением.

— Меня все устраивает.

— Как тебе такое может нравиться? — шепчу я. Падая обратно на диван, я бросаю пакет со льдом на кофейный столик.

— Боль… — бормочет он, спотыкаясь и пробираясь глубже в комнату. — Мне нравится боль.

Но почему? Я хочу спросить его об этом, но не осмеливаюсь. Большинство людей бегут от боли, пытаются избежать ее любой ценой, а он так отчаянно жаждет ее. Единственное, что мне приходит в голову, — это его собственная форма наказания. Но жизнь и так достаточно его наказала. Нас обоих…

Брэндон врезается в кофейный столик и почти заваливается на диван всем телом. С рыком он сдается и ложится рядом со мной, укладывая голову мне на ноги. Его огромная ладонь находит мои коленки и остается там отдыхать. Я задерживаю дыхание, глядя на него, неуверенная, что делать. Он тяжело вздыхает и перекатывается на бок.

— Прости, Опоссум… — бормочет он, хватая мою руку и опуская ее на свои влажные волосы. И в этот момент у меня разбивается сердце. Он слишком сильно напоминает мне того мальчика, которым он был много лет назад, когда потерял мать. Именно это он и сделал. Он положил голову мне на колени, умоляя провести пальцами по его волосам, потому что мама успокаивала его так, когда он был расстроен. Все, чего он желал, — это получить ощущение привязанности и ту безусловную любовь, которой с жестокостью лишили его. И вот мы здесь.

Мое единственное желание — чтобы он почувствовал себя любимым.

— Все хорошо, — я запинаюсь, перебирая его густые влажные волосы.

Его пальцы обхватывает мои колени, просто держат меня, цепляются за меня.

— Ты знаешь, что это не так.

— Хорошо, это не так. Но что мы вытворяем сейчас?

— Мы пьем и пытаемся, блять, забыть.

— Навсегда?

— Пока не сможем больше делать этого, — он переворачивается на спину, наши взгляды встречаются, и он тут же переводит свой на потолок. — А после мы встретимся с демонами, которые будут ждать нас.

— А они когда-нибудь уходят, Брэндон? Они оставляют тебя хотя бы на мгновение в покое? — я убираю завиток волос с его лба, и он закрывает глаза, хмуря брови.

— Каждый раз, когда я закрываю глаза, все, что я вижу, это их лица, — говорит он сквозь стиснутые зубы. Эта фраза вызывает у меня мурашки по коже. Я смотрю на него сверху вниз, пытаясь подобрать слова, но у меня ничего не получается. — Ничего, кроме смерти и разрушения, — продолжает он с горечью. Слезы катятся из его глаз, стекая вниз по вискам прямо на мои колени.

Это та часть войны, которая остается невидимой. Он и я — мы реальность того, что она делает с людьми, и в этом нет ничего романтичного. В нашем случае я не думаю, что можно что-то спасти. И снова ловлю себя на том, что вопрошаю Бога. «Почему», «как»… пытаясь осознать жестокость всего этого.

— Это несправедливо, — произношу я. — Ничего подобного, — я чувствую себя дурой, говоря это, потому что, конечно же, это не так.

Он закрывает глаза и еще несколько слез скатываются вниз.

— Наверно, тебе нужно уйти. Я уничтожаю все, к чему прикасаюсь. Мой отец всегда говорил, что дьявол даже не захочет меня видеть. Что я никчемное дерьмо, — он фыркает от смеха. — Кон узнал это на собственном горьком опыте.

— Я тебя не оставлю, — в моей груди растет гнев. Ненавижу его отца. Ужасный человек. Абьюзер и алкоголик. Жалок до невозможности. — Никогда тебя не оставлю, — повторяю я.

— Я сделаю тебе больно, Опоссум. То, что внутри меня… я не умею это контролировать, — он говорит с такой отчаянной грустью, что я чувствую себя обессиленной.

— Ты уже это сделал… — роняю я, не успев осознать. — И я все еще здесь.

— Я едва ли знаю себя, — он закрывает лицо рукой, пряча глаза.

Я провожу пальцами по его волосам, едва сдерживая слезы. Я должна быть сильной ради него. Когда он слаб, я должна стать его силой. Я делаю вдох:

— Итак, Брэндон Блейн, кто же ты?

— Я не знаю.

— Ну, когда разберешься, просто дай мне знать, — наклоняясь, я нежно целую его в лоб. Он протягивает руку и проводит кончиками пальцев по моему подбородку легким, как перышко, прикосновением. — Я просто рада, что у меня есть ты, кем бы ты ни был.

— Всегда, Опоссум, — он хлопает себя по груди. — Прямо здесь.

Я задыхаюсь от рыданий, прикрывая рот рукой.

— Я всегда буду любить тебя. Всегда. Кем бы ты ни был.

Он улыбается, и его взгляд замирает. Я продолжаю скользить пальцами по его волосам, пока он не теряет сознание.

Калека заботится о калеке.

Какие же мы жалкие и беспомощные.