Война Поппи

Глава 12

Брэндон

“Home” — Gabrielle Aplin

Я открываю глаза со стоном, потому что яркий утренний свет обжигает чертову сетчатку. Голова гудит, а желудок сводит, когда я переворачиваюсь набок. Звон посуды на кухне заставляет меня вздрогнуть. Когда я, наконец, в состоянии поднять глаза, то вижу, как Поппи стоит у стола, держа в руках чашку кофе, а мокрые волосы закрывают ее лицо. Она выглядит хуже, чем я себя чувствую, и это о чем-то говорит. Я встаю и качаюсь из стороны в сторону какое-то время.

— У меня голова болит, — бормочет она.

Смутно вспоминаю, что прошлым вечером она хлестала виски прямо из бутылки.

— Это злоупотребление виски сделало с тобой, — опираясь о стену я иду ванную и сжимаюсь изнутри, щурясь от солнечного света, пока опустошаю мочевой пузырь. Сегодняшний день не будет хорошим. К тому моменту, как я доползаю на кухню, Поппи стоит, склонившись лицом над столом и уткнувшись им в вытянутые руки.

Я беру ее чашку кофе и открываю буфет, хватая новую бутылку виски. Она даже не поднимает головы, когда я наливаю немного в теплую коричневую жидкость и делаю глоток. Это поможет моей голове. С другой стороны, я не уверен, что Поппи можно помочь.

— Опоссум, что ты делаешь? — спрашиваю я. Она медленно поднимает голову и смотрит на меня, ее брови соединяются в хмуром выражении.

— Умираю.

— Это не ты, Поппи. Ты не творишь подобное дерьмо. — Она всегда была хорошей девочкой, ну, по крайней мере в моем присутствии. Поппи всегда сияла на этом пьедестале, девушка, которая была слишком хороша, чтобы войти в мою жизнь, но неким волшебным образом она стала моей лучшей подругой.

Она что-то бормочет, перед тем как забрать у меня кофе и сделать глоток. Ее глаза слезятся, а губы поджимаются, прежде чем она поворачивается к раковине и сплевывает.

— Какого черта, Брэндон? Виски? В кофе? — приложив ладонь ко лбу, она качает головой. — Боже.

Я фыркаю.

— Серьезно, что ты делаешь? Ты просто собираешься отсиживаться в этой дерьмовой квартире, каждую ночь таскать мою пьяную задницу с дивана и смотреть, как я дерусь? Это не твой мир, Опоссум, и он хотел бы для тебя лучшего. — Я хочу для нее лучшего, но мы оба знаем, что мнение Коннора всегда стоило больше, чем моё. И, вообще, я не в том положении, чтобы чему-то ее учить. — Разберись со своим дерьмом. И верни дом.

Она пожимает плечами, водя пальцем по столу.

— Я не хочу возвращать его. Мне ничего из этого не нужно. Конечно же, ты, в отличие от других, можешь меня понять.

Я провожу рукой по лицу.

— Ну, тогда продай его, ты… твоя жизнь. Я, все это… это похоже на какой-то план, малышка. — Я просто вижу, как она катится вниз вместе со мной, и правда в том, что всего за несколько дней мне стало нравиться ее присутствие рядом. Поппи всегда была для меня этим сияющим чертовым светом, от которого я должен был сознательно держаться подальше. Даже в нежном десятилетнем возрасте я знал, что уничтожу ее, если не буду осторожен, а к восемнадцати годам она уже казалась чертовой зависимостью. Просто быть рядом с ней помогло сделать мир немного ярче, а дерьмо стало легче переносить.

Мой мир темнее и дерьмовее, чем когда-либо прежде, и вот она здесь, ее свет притупился, но еще не исчез. Только сейчас Коннора нет, чтобы защитить Поппи от меня, и я уничтожу ее. Хуже всего то, что я думаю: я слишком сильно нуждаюсь в ней, чтобы поступать правильно. Я чрезмерно и чертовски эгоистичен.

— Слишком поздно, — говорит она. Поппи скользит глазами по полу, ее плечи опущены. — На моей двери висело уведомление о выселении в день моего отъезда.

— Почему? Армия должна была выплатить Кону военную пенсию.

Ее взгляд остается прикованным к полу.

— Я, э-э-э… — она тяжело сглатывает и делает глубокий вдох. — Я потратила их. Во всяком случае, большую часть, знаешь ли…

— Только не говори мне, что наняла кучу народа на его похороны, — я ухмыляюсь, — достала ему повозку, запряженную лошадьми и единорогами?

Она почти смеется.

— Нет, — она поднимает свои глаза на меня, и я вижу, насколько она сломлена.

Эта знакомая боль всплывает на поверхность, и я ловлю себя на том, как уже шаркаю обратно к шкафу и тянусь за бутылкой виски, чтобы добавить его в свой кофе.

— А ты случаем не купила ему чертов саркофаг? Когда мы были детьми и узнали о Древнем Египте, Кон сказал, что хотел бы навороченный золотой гроб со своим лицом на крышке. Очень жизненные цели юных умов.

— Господи, нет, — и на этот раз она действительно смеется. — Ничего такого.

— Опоссум, это ожидание убивает меня.

— Чтобы найти тебя. Я потратила их на то, чтобы отыскать тебя.

У меня замирает сердце. Некоторое время я просто смотрю на нее, не понимая, что нужно сказать. Она сломлена, и у нее нет дома из-за меня. Она закрывает глаза, и случайная слезинка скатывается по ее лицу, скользя по фарфоровой коже и задевая уголок губ. Я ловлю ее своим пальцем и касаюсь ее лица. Поппи делает резкий вдох и подается навстречу моему прикосновению, и наши глаза встречаются.

— Ты все, что у меня осталось в этом мире, Брэндон. — И это самое печальное, что я когда-либо слышал.

Она подходит ко мне и обнимает за талию. Я прижимаюсь губами к ее лбу, вдыхая аромат ее шампуня. Она нуждается во мне, а я нуждаюсь в ней. Это извращенная форма созависимости, но это единственное, что у нас осталось.

— Ты лучше этого, Поппи. Я помогу тебе, но не буду наблюдать за тем, как ты ныряешь носом в это дерьмо вместе со мной.

— Тогда заключим сделку, — она едва сдерживает слезы. — Я выберусь, когда выберешься ты.

Я делаю вдох, задерживая дыхание глубоко в легких. Я не могу согласиться на это, потому что мне нужна эта сточная канава, здесь мое место.

— Ты всегда была манипуляторшей, — говорю я, улыбаясь, и отхожу от нее. Выражение ее лица говорит мне о том, что она знает: у меня нет желания выбраться из этого.