Врач. Жизнь можно подарить по-разному

Глава 20

Катя

– Да они все у него на тебя похожи! – выпаливает Светка.

Видит мой ошарашенный взгляд, запинается, краснеет, отворачивается…

Мы сидим около того самого аквариума. Мишутка пошел на мастер-класс по рисованию на воде, а значит, у меня есть почти час, чтобы пообниматься с подругой! Именно пообниматься! Она прижала меня к своей широкой теплой груди и не отпускает. А я, если честно, даже не пытаюсь отодвинуться. Мне очень нужно чувствовать кого-то рядом.

– Прости, – морщится она, – я не хотела тебе говорить.

Это я ей рассказала о том сообщении в соцсетях. Косте я в тот день звонить не стала, но он набрал меня сам. Впервые за все время, что мы в больнице. Интересовался ходом лечения, говорил какие-то ободряющие слова, спросил, не нужно ли нам чего… Словно что-то почувствовал.

А я слушала его и думала: сколько же я прожила во лжи! Все эти три года я была уверена, что он совершил благороднейший поступок, а я даже не могу отблагодарить его как следует. Корила себя за то, что не могу его любить, что не могу терпеть его прикосновения, мучаю его.

А он не сильно-то и мучился. Оказывается, эта девица у него не первая. Более того, не единственная.

– Он перебрал в городе, кажется, всех мелких блондинок, – фыркает Света, видя, что я не расстраиваюсь. – Как еще у него на работе ничего не всплыло! Не иначе, его матушка всем рты затыкает.

Ком тошноты подкатывает к горлу. Но не от ревности или обиды. От осознания того, в каком дерьме я жила все это время. Я и мой ребенок. Ведь Костя Мишу просто игнорировал. А иногда и злился на меня, видя, что я проявляю свою любовь к сыну. Однажды, выпив, не удержался и ляпнул: «Все никак не можешь забыть своего Захарского!» И я потом долго оправдывалась, что любая мать любит любое свое дитя. И Марк тут ни при чем. От кого бы ни родила, все равно бы любила. Костя не поверил.

– И что ты теперь будешь делать? – с грустью и надеждой в глазах спрашивает меня подруга.

– Лечить сына, – невозмутимо пожимаю плечами я. – Сейчас для меня важно только это.

На самом деле я твердо решила уйти от Кости, но это надо обдумать самой. Без эмоциональных подруг под боком.

– Свет, а знаешь, как зовут Мишиного лечащего врача? – спрашиваю я ее тихо.

– Как? – тон у подруги скучающий.

Ей явно интереснее обсуждать Костиных любовниц.

– Захарский Марк Александрович…

– Да ладно! – вопит она на все фойе и вскакивает. – Скажи мне, что это совпадение! Что это не он!

– Это он, Свет, – еле слышно отзываюсь я. – И он тут лучший хирург отделения. Надежда всех отчаявшихся матерей.

– Катя, это судьба, – моя подруга не кричит.

Просто эмоционально говорит. Но нас слышит, кажется, весь первый этаж.

– Кать, ты должна ему сказать!

– Свет, – пристыженно оглядываюсь, беру ее за руку, тяну вниз, почти принуждаю снова сесть. – Свет, они не оперируют своих, – произношу почти шепотом.

– В смысле?

– Есть такой негласный закон, – объясняю я ей сбивчиво. – Хирург не оперирует родных… – смотрю в глаза подруге. – А он лучший, понимаешь?

В глазах подруги немой ужас и осуждение.

– Кать…

– Я потом скажу! Я обязательно скажу, – убеждаю ее страстным шепотом. – Вот сейчас вторая химия, потом операция – и я скажу!

Света хмурится, но не спорит. Смотрит на меня проникновенно, взглядом говорит втрое больше, чем словами…

– Света, – умоляю ее я, – ну пойми ты… С Мишкиным диагнозом выживают двое из десяти, – у меня по щекам катятся слезы. – А Марк лучший!!! Он единственный наш шанс!

– Я понимаю, Катюш, – она порывисто притягивает меня к себе и снова обнимает, давая плакать на своей груди.

И я плачу. Кажется, впервые даю выйти всей той боли, которая еще неделю назад была заморожена ужасом и страхом. Всхлипываю, вздрагиваю…

– Какие прогнозы-то? – тихо спрашивает моя самая близкая подруга.

– Хорошие, – я отстраняюсь, вытираю слезы. – Делали после химии КТ. Марк говорит, что опухоль хорошо реагирует на терапию. Сейчас сразу вторую, чтобы она окончательно закапсулировалась, и потом операция, – хмурюсь.

Марик аккуратно попытался мне рассказать, что нас ждет. Будут удалять коленный сустав, скорее всего, бедренную кость и, возможно, бедренный сустав. Мне жутко страшно.

– Как он к тебе относится-то? – очень тихо и почти сочувственно спрашивает Света.

– Кто? Марк? – я действительно удивлена ее вопросом. – Хорошо, – киваю. – Как ко всем. Он такой, знаешь… – молчу, подбираю слова. – Рядом с ним очень легко верить, что все получится.

Подробности рассказывать даже подруге не хочу. Ни про мои слезы на груди у Марка, ни про ту раскрашенную даму, что заявилась среди ночи в его ординаторскую, ни про банковскую карту Захарского, что до сих пор у меня. Ведь он действительно относится к нам с Мишей как ко всем. Он помог нам пережить самую ужасную первую химию. Помог принять диагноз и необходимость такого страшного лечения. А сейчас… Сейчас он просто врач. Он нас лечит.

Мы видимся на обходах. Пару раз Миша мне рассказывал, что доктор Марк заходил, пока я была в постирочной. Но в общем и целом сейчас мы с ним почти не общаемся. Он всего лишь следит за ходом лечения. Внимательно. Так же, как у других своих пациентов. Но я его почти не вижу. Была пара дней, когда я его совсем не видела.

Наверное, это правильно. Наверное, так и должно быть. Ведь отношения между нами окончены. Он – Мишин отец. И я ему об этом обязательно скажу. Тем более сейчас я уже приняла твердое решение о разводе.

Костя выжег в моей груди все остатки благодарности. Ничего от него больше не хочу. Сейчас для меня важен только сын.

Марк

Где она?! Где она, черт возьми? Почему в палате нет ни ее, ни Мишки?

Не видел ее с ночи. Да, я заставил себя не подходить к ней. Я даже не говорю с ней. Но не видеть? Увольте. Это мой наркотик. Оставьте мне хотя бы его…

Толкаю дверь.

– Где Свиридовы? – требовательно спрашиваю у Тамары.

– На мастер-классе мальчик, – улыбается мне она.

– К ним кто-то приехал, – одновременно с матерью выдает Люся.

– Появятся, скажите, чтоб зашли на перевязку!

Кто-то приехал? У меня в груди взрывается бочка с порохом, оглушая, оседая горечью на языке… Костя? Ну логично же. Длинные выходные. Мать вряд ли, хотя могла и она. Нет. Это Костя.

Я троих детей на перевязку позвал. Мишку можно бы и пропустить, но я не мог. Не могу.

Ноги сами несут меня в фойе. Ну я же должен этому мудаку хотя бы про кровь сказать! Меня в отделении переливания уже послали. Сказали, слишком часто. Запас в банке есть, конечно, и это не такая уж большая проблема, но… Я должен ее видеть. Я должен их…

Злой, почти разъяренный, вылетаю в фойе. Стоп! Света!