Врата в Сатурн

V

— Работать будем на поводках. — сказал Дима. — Валера, прикинь, где будем ставить датчики и вместе с Лёхой тяните туда троса. А я пока распакую багаж.

«Работа на поводках» — это приём, предназначенный для работы на малых планетоидах, с крайне слабым тяготением. Ничего сложного в нём нет, технологии на уровне если не каменного, то уж точно позапрошлого, восемнадцатого века. Видели когда-нибудь, как деревенский Полкан бегает по двору, прицепленный поводком к натянутой поперёк двора проволоке? Нам предстояло проделать нечто подобное: вбить в ледорит (ну, нравится мне это слово!) несколько стальных шкворней с кольцом на верхнем конце, и пропустить через эти кольца стальной тросик. Прицепившись к нему коротким отрезком страховочного фала, можно передвигаться с места на место и работать, не рискуя при каждом резком движении куда-нибудь улететь. Установкой таких перил мы с Леднёвым и занялись — для этого пришлось покинуть «омар» и своими ногами встать на ледяную поверхность Энцелада.

Передвигаться было непросто — башмаки «Кондора» практически не обеспечивали сцепления с ледяным «грунтом», и делая шаг, приходилось крепко держаться всякий за перила. Помаявшись так минут пять, я горько пожалел, что подошвы не снабжены «геккорингами» — так, по аналогии с бегающими по стенами и потолку ящерками-гекконами,автор «Лунной радуги» называл покрытие из мелких крючков, «цепляющихся» за любую поверхность. Полезная, между прочим, штука — когда вернёмся на Землю, надо будет озадачить инженеров «Звезды», подмосковного опытно-конструкторского предприятия, где разрабатывают и изготавливают космические скафандры.

Кстати, о «грунте»: в здешнем ледорите нет метана и других летучих углеводородов — так что мне не грозит, подобно герою «Мягких зеркал», нанести в «омар» всякой смрадной дряни. Хотя — Дима рассказывал, что после каждой вылазки за водой, когда приходилось работать на поверхности Энцелада, «Кондоры» подвергались процедурам дезактивации, дегазации и дезинфекции. И это правильно — мало ли что можно притащить с собой на станцию со слабо изученного планетоида?

На то, чтобы заколотить полдюжины шкворней и пропустить через них два тросика, лучами расходящиеся от «омаров», ушло полчаса — не меньше пяти раз то я, то Леднёв взмывали вверх и повисали на кончиках «поводков». Возвращаться обратно на поверхность естественным образом, под действием практически отсутствующей здесь силы тяжести, пришлось бы слишком долго (кто захочет, может сам подсчитать, ускорение свободного падения на Энцеладе известно и равняется ста одиннадцати тысячных земного), так что мы включали закреплённые на поясах лебёдки и подтягивались к перилам под язвительные комментарии Димы. Он уже извлёк блоки датчиков из контейнеров, но не спешил прийти к нам на помощь. «Приобретайте опыт, парни, — говорил он, — в жизни пригодится…» Я и приобретал — заодно, воображая себя персонажем из романа Сергея Павлова. Конечно, ассоциации, почерпнутые из фантастики — штука ненадёжная, сомнительная даже но… уж очень похоже! Так и тянет представить себя на месте персонажа «Мягких зеркал», высадившегося на «Ледяной Плеши» Япета, благо тот где-то неподалёку — по космическим меркам, разумеется. И даже некий загадочный объект тут есть — та самая Дыра. Вот только без гурма, катастрофического феномена, погубившего в книге половину космодесантной группы рейдера «Лунная радуга», лучше всё же обойтись…

Кроме радиостанций с множеством каналов, «Кондоры» оснащены «ближней связью», для переговоров в непосредственной близости, до десяти метров. Устройства эти действуют по инфракрасному принципу и, кроме ограничений по дальности, требуют от переговаривающихся повернуться лицами друг к другу. Именно это и проделал Леднёв, когда мы отдалились от «омаров» метровна сорок — дальше не позволяли натянутые перила. Прежде, чем начать разговор, он постучал согнутым пальцем по левой стороне гермошлема — на принятом у работников Внеземелья языке жестов это означает просьбу отключить радиосвязь. Я не особенно даже удивился — наоборот, ожидал чего-то подобного после отповеди Димы насчёт идеи спуска в Дыру. Дело в том, что астрофизик буквально бредивший этой идеей, за сутки до нашей вылазки принялся досаждать мне уговорами. Я каждый раз отвечал категорическим отказом, предлагая обратиться за разрешением к Диме. А лучше — прямо к Леонову, чтобы сразу снять все вопросы…

Леднёв, конечно, ни к кому обращаться не стал, и я решил, было, что он смирился с неизбежностью. Как бы не так — оказывается, он просто решил отложить решающую попытку на самый последний момент. Который, как раз сейчас и наступил.

— Валер, если ты о Дыре, то не трать слов понапрасну. Начальство скомандует — полезу и тебя с собой возьму, нет — извини, ничего не получится.

Тяжкий вздох астрофизика прорвался даже через инфракрасный канал связи.

— Лёш, ты… ты просто не понимаешь! Мне необходимо хоть краешком глаза туда глянуть — и убедиться, что «зеркало» нам не привиделось. Сам ведь знаешь, орбита «Лагранжа» имеет такой наклон, что сверху туда не заглянешь. А знать необходимо, на этом вся моя программа исследований построена!

Кто бы сомневался, хмыкнул я — про себя, конечно. Леднёву, астрофизику по специальности, ьредящему тахионной физикой нет никакого дела до ледорита, подлёдного океана и прочих планетологических загадок Энцелада. А вот вмороженный в толщу льда «звёздный обруч», да ещё и с постоянно действующим «тахионным зеркалом» — его тема, тут он в лепёшку готов расшибиться…

— Это же не последний полёт за водой. — рассудительно ответил я. — В графике следующая вылазка стоит через три дня. Поговори с Гарнье, если тебя поддержит, Архипыч не станет возражать. А я со своей стороны готов, пусть только дадут добро!

— Я же говорю: ничего ты не понимаешь! — в голосе собеседника прорезались нотки отчаяния. — Сейчас Гарнье даже мысли не допускает, что во льду может оказаться действующий «обруч», но стоит только заикнуться об этом — он тут же подгребёт тему под себя, а мне, в лучшем случае, позволит постоять сбоку. А то и вовсе отстранит он исследований, полномочия у него есть… Усадит за регулярные наблюдения — и привет!

Я пожал плечами, но жёсткий панцырь «Кондора» свёл эффект от этого жеста на нет.

— Опасаешься за свой приоритет?

— Нет… то есть, не совсем. Видишь ли, ваша Лида писала… я сам толком не понял, но у неё были какие-то сомнения насчёт Гарнье.

Эк его припекло, подумал я. Вообще-то понять можно — ещё на Луне, на станции «Ловелл» за Гарнье замечалось что-то такое… не могу толком сформулировать, но уже тогда я предупреждал Юльку не делиться своей гипотезой с французом, который, как я искренне полагал, может присвоить её себе. Юлька, между прочим, меня послушала и передала информацию на «Лагранж», Леднёву. И вот — «эта песня хороша, начинай сначала…»

— Лёш, ну помоги! — не сдавался астрофизик. — Димка тебя послушает. Всего-то нужно — заглянуть на несколько минут в Дыру, ну, может, спуститься немного, чтобы поставить датчики не здесь, на краю, а прямо на стены колодца! А я по их показаниям разберусь, что к чему, и уж тогда доложим!

Теперь голос астрофизика звучал просительно, даже заискивающе. Как бы не наделал глупостей, забеспокоился я — до края Дыры метров тридцать, долго ли отстегнуть карабин поводка и, оттолкнувшись посильнее, взлететь над отверстым жерлом гигантского колодца? С него, пожалуй, станется…

— Ладно, убедил. — ответил я. — Попробуем уговорить Диму. Но учти: если он откажет — чтобы никакой самодеятельности. Лады?

— Лады! — весело отозвался Леднёв. — Вот увидишь, он согласится!

Это был неравный спор. Дима искренне полагал, что в оппонентах у него дымящийся от энтузиазма молодой учёный, настоящий «полупрозрачный изобретатель» (спасибо братьям Стругацким за ёмкий образ!) и восемнадцатилетний «юный космонавт», дорвавшийся до настоящих подвигов. На самом же деле вчерашнему выпускнику московского ВУЗа, тоже не чуждому научному энтузиазму, противостоял шестидесятилетний дядька, набравшийся цинизма, жизненного опыта и умения вести споры в девяностые годы «той, другой» реальности — с их нравами, предельно далёкими от любой романтики, кроме, разве что, тюремно-бандитской.

К тому же, здесь ещё не окончательно изжит романтический взгляд на допустимость риска ради науки — не то, что в оставленном мной двадцать первом веке. Там любое мероприятие, связанное хотя бы с малейшей опасностью обкладывается таким количеством ограничений и требований, что либо теряет смысл, либо становится настолько затратным, что проще от него отказаться, заменив реальные, «живые» действия компьютерным моделированием. Здесь не так — в почёте «Девять дней одного года», физики, полярники и акванавты, готовые рисковать собой и другими ради научного прогресса и светлого будущего человечества. И, конечно, работники Внеземелья — и в их числе мы трое, — располагаются в этом списке на почётной первой строчке.

Так что предсказать результат дискуссии было нетрудно. К чести нашего артековского вожатого стоит отметить — сдался он далеко не сразу…

— Ты хоть осознаёшь, что предлагаешь? Леонов, как узнает, что мы сунулись в Дыру — оторвёт головы всем троим, начиная с меня, как со старшего. А потом добьётся, чтобы нам навсегда запретили работать во Внеземелье!

Тёмный светофильтр, защищающий лицо от отражённого ледоритом света, надёжно скрывал его и от наших взоров. Возможно, подумал я, Дима нарочно его опустил, предвидя эмоциональную дискуссию — ведь реальной необходимости в такой мере предосторожности здесь, в скольких-то там миллиардах километров от Солнца нет. Что ж, даже если и так –воображение у меня достаточно богатое, чтобы дорисовать картину во всех подробностях…

Леднёв, в отличие от Димы, опускать светофильтр не стал.

— Не трусь, с Алексеем Архиповичем я сам поговорю, ничего он тебе не сделает!

— Ты договоришься, так я и поверил! — огрызнулся Дима, явно задетый походя брошенным обвинением в трусости. — Так же, как договаривался насчёт этого полёта?

Тут он был прав. Валера потратил уйму времени и нервов, уговаривая начальника станции позволить ему принять участие в вылазке за льдом. Леонов не соглашался ни в какую, обозвал просителя безответственным авантюристом, пригрозил отстранить от работы и упечь в каюту под домашний арест. И уступил только когда я предъявил инструкцию по эксплуатации новых буксировщиков — конкретно тот её пункт, что прямо разрешал транспортировку пассажира в скафандре на внешнем подвесе и в условиях слабого тяготения. На Энцеладе оно как раз такое и есть — всего сто одиннадцать десятитысячных «же», недаром пришлось подтягиваться к его поверхности лебёдками и крепить буксировщики загнанными глубоко в лёд якорями.

— А откуда Леонов вообще узнает, что мы туда спускались? — вкрадчиво осведомился астрофизик. — Связь мы отключим, радары Лагранжа' этот край Дыры едва-едва цепляют. А чтобы уж наверняка — дождёмся, когда станция на очередном витке уйдёт за горизонт, тогда и начнём…

— Собираешься ему врать?

— Не врать, а умолчать! Я просмотрел ваши отчёты о спусках на Энцелад — составлено формально, в самых общих деталях, без подробностей. Вот и мы так же поступим. Конечно, если прямо спросит — придётся всё рассказать, но с чего бы он стал спрашивать?

— Соглашайся, Дим, чего уж там… — встрял я. — Валера прав: если поставить датчики поближе к «зеркалу», в глубине колодца, на стенках, то они наверняка дадут больше данных. А то и засекут что-то, чего с поверхности вообще не обнаружить!

— Точно! — подхватил Леднёв, воодушевлённый поддержкой. — Хотя бы метров на сто спуститься — уже польза для дела, а оно у нас, между прочим, общее!

Дима помолчал, видимо, подыскивая аргументы.

— Вот вы говорите — данные будут другими, верно? Но ведь и Гарнье заметит, что показания датчиков разнятся и сразузаподозрит неладное!

— Не заподозрит. Я настрою эти датчики на отдельный радиоканал, а Гарнье скажу, что мы их разбили в процессе установки.

— Авантюра это всё. — проворчал Дима. — Вот увидите, мы об этом ещё пожалеем!

…Готов сдаться? Что ж, будем ковать железо, пока горячо…

— Да ладно тебе! — я похлопал по плечу его «Кондора» — Вспомни, как отмазывал Юрку с американцами в Пушкинском Гроте! Тогда тоже ведь мог нарваться на неприятности, да ещё какие…

— Ну, ты и сравнил! — Дима аж поперхнулся. — То Артек, а то спутник Сатурна!

— Те же уши, только в профиль. И потом — вот печёнкой чую, неспроста Валерка не доверяет Гарнье. Он мне на 'Ловелле сразу не понравился…

О том, что неприязнь к французу была вызвана, в том числе, банальной ревностью (тогда мне сдуру примерещилось, что за Юлькиным отношением к французу кроется нечто большее, нежели восхищение им, как учёным) я, разумеется, умолчал.

— Ладно, пёс с вами! — Дима махнул рукой. — Только три условия: во-первых, отключаем связь, даже в ИК-диапазоне, переговариваться будем фонарями, морзянкой. Второе: ближе, чем на тридцать… нет, даже на пятьдесят метров к «зеркалу» не приближаемся. И третье: «омары» будут сцеплены тросом. Если почую что-то неладное — дам полную тягу, и гори ваши датчики синим пламенем!

С поверхности Энцелада «Лагранж» был виден, как довольно крупное, ярко светящееся пятно. При некотором напряжении зрения рядом с ним можно было разглядеть пятнышко поменьше — «Тихо Браге». Орбита, по которой они вращаются вокруг Энцелада имеет форму слабо вытянутого эллипса с высотой в апогее не более пятидесяти километров и периодом обращения около восемнадцати минут. Даже в несильную оптику и станцию, и корабль можно разглядеть в деталях, но это нам сейчас не требовалось. Я следил, как светящееся пятнышко сползает к горизонту, но всё равно упустил момент соприкосновения — отражённый свет далёкого Солнца растаял в снежном блеске поверхности планетоида. Вот, сейчас, ещё несколько секунд, когда «Лагранж», как и планировал Леднёв, окончательно уйдёт из зоны прямой видимости… На Димином «омаре» трижды мигнул прожектор — пора! Я дважды толкнул джойстик тягового движка, каждый раз задерживая его в переднем положении секунды на две. Тяговые импульсы подбросили буксировщик метров на пятьдесят; я погасил вертикальную скорость одиночным импульсом тормозных дюз, предупреждающе мигнул прожектором и врубил маневровые.

В предложенном астрофизиком плане на первый взгляд не было ничего сложного — «омары» зависают над центром Дыры, после чего синхронно начинают снижение до глубины примерно в сотню метров, если считать от верхней кромки. Одновременно Леднёв, по-прежнему висящий на грузовой решётке моего «омара», пытается при помощи ручного дальномера определить дистанцию до «тахионного зеркала» на дне колодца — нам с Димой будет не до того, пилотирование сцепленных друг с другом буксировщиков поглотит внимание без остатка. Да и насчёт измерения дистанции имелись некоторые сомнения — дальномер у астрофизика был новейшей системы, лазерный — и кто знает, как отразит поверхность «зеркала» его луч? На всякий случай, мы контролировали глубину погружения с помощью ещё одного троса, прицепленного к лыже Диминого «омара» — в длину трос имел сто тридцать метров, верхний конец мы закрепили на вбитом возле самого края Дыры стальном шкворне. Вместе с двадцатиметровым отрезком фала, соединяющего буксировщики, это давало полтораста метров, примерно половину предполагаемой глубины колодца.

Весь манёвр предстояло уложить в десять минут — по расчётам Леднёва на глубине в сто метров мы окажемся вне зоны видимости локаторов станции и сможем провести внизу столько времени, сколько потребуется. Хотя, слишком уж задерживаться там никто не собирался. Не обнаружив в течение трёх витков подряд наши «омары», наблюдатели на «Лагранже» могли забить тревогу — а оно нам надо? Конечно, на помощь «пропавшим» никто не кинется, потому как на чем — но вопросов по возвращении будет много…

Это всё были расчёты, математические и логические выкладки, сделанные нами троими перед тем, как кинуться в эту авантюру с головой — в прямом и переносном смысле. Я несколько раз прокрутил в голове всю последовательность действий, но стоило только увидеть сияющее в глубине колодца лилово-серебристое пятно, как все расчёты разом вылетели у меня из головы. На глаз до сияющей поверхности было не меньше полукилометра (хотя — кто верит глазомеру в таких вот условиях?), и оно действительно было огромно — казалось, колодец книзу расширяется, образуя своего рода пустотелый усечённый конус. Но это, конечно, был обман зрения, в отличие от концентрических кругов, разбегавшихся по зеркальной поверхности — заметив их я поспешно опустил нашлемный светофильтр. Ещё на Земле, на лекции по теории «тахионных зеркал» нам говорили, чтодолго смотреть на эту рябь опасно — какие-то там частоты, способные при определённых условиях воздействовать на альфа-ритм головного мозга… Рисковать без особой нужды не хотелось; я с усилием отвёл взгляд от сияния внизу и поднял голову. И вовремя — на втором «омаре» замигал морзянкой прожектор, Дима запрашивал готовность к снижению. И почти сразу раздался стук по колпаку — Леднёв условленным заранее кодом сообщал результаты измерений. Семь одиночных интервалов… пауза… восемь двойных. Потом пауза побольше — и снова семь одиночных, восемь двойных. Семьсот восемьдесят метров — ты смотри, глазомер-то не подвёл! Так… спустились мы метров на сорок, оба «омара» висят рядом, на расстоянии максимум, десять метров — порядок, порядок! Я кивнул астрофизику — принял! — трижды мигнул прожектором Диме в знак готовности к спуску и положил руки, неуклюжие, из-за массивных перчаток «Кондора», на джойстики.