Врата в Сатурн

Часть вторая «На пыльных тропинках далеких планет…». I

Уже несколько ночей — вернее сказать, в краткие периоды забытья, на которые соглашался его организм — Дима видел один и тот же сон. Нет, не жену Нину, не Землю над куполом обзорной площадки «Гагарина», и не грузовой контейнер сминающий его «краб» — памятная авария на станции «Гагарин», едва не стоившая Диме жизни… И даже не «звёздный обруч» на фоне чёрной, усыпанной звёздами, бездны, артефакт иной, древней межзвёздной цивилизации, благодаря которому он и прочие обитатели станции «Лагранж и оказались здесь. Во сне к нему раз за разом приходили картинки из 'космической» артековской смены: Пушкинский грот у подножия утёса, волны, плещущие в его таинственном полумраке, привязанная к скале лодка — и мальчишеские физиономии, едва подсвеченные электрическим фонариком.

Тогда он помог проштрафившимся пацанам избежать наказания — и ни разу об этом не пожалел. И вот теперь он сам, Дмитрий Олегович Ветров, бывший артековский вожатый, а ныне, опытный космонавт, ждёт помощи от своего бывшего подопечного. Только на этот раз на карту поставлено гораздо больше, чем карьера 'юного космонавта’с которой тот едва не распрощался после разразившегося скандала.

Конечно, Лёшка Монахов не единственный из его третьего отряда дружины «Лазурная», кого так ждут сейчас на «Лагранже» — Диме было наверняка известно, что в экипаж «Зари» входят ещё четверо его прежних подопечных. Лида Травкина — однокашники по «юниорской» группе упорно называли её «Юлькой», в честь девочки из «Москвы-Кассиопеи», на которую она действительно походила до чрезвычайности; Витя Середа (настоящее имя, не прозвище!) Юрка-Кащей, Лёшкин товарищ по кружку юных космонавтов Московского Дворца пионеров. Замыкал этот списокфранцуз Шарль д’Иври, и Дима не уставал удивляться: насколько плодотворной оказалась «космическая» смена, если пять её участников не просто связали свою жизнь со Внеземельем, а прямо сейчас, в этот самый момент летят на выручку экипажу станции «Лагранж», горстке отважных людей, угодивших в переделку, равную которой не знает вся недолгая история космонавтики.

Зажужжал зуммер электронных часов, встроенных в переборку над изголовьем койки. Димка потянулся, хрустнув суставами — пора вставать, начинается ещё один день космического плена. Какой он по счёту, Дима не вспомнил — да и зачем? Этот день вряд ли не будет отличаться от вчерашнего… и от позавчерашнего… да и от завтрашнего тоже. Новые дни давно уже не приносили людям на «Лагранже» ничего, кроме однообразия и тоскливого, а порой и безнадёжного ожидания.

Зуммер снова подал голос — всё, хватит валяться, пора вставать! Дима отстегнул ремни, удерживающие его на койке — предосторожность, может, и излишняя, поскольку вращение станции не останавливалось ни на миг с того самого момента, как они оказались в системе Сатурна, однако аккуратно соблюдаемая всеми на борту… Ужасно хотелось принять душ. Раньше, пока «крабы» были в строю, можно было позволить себе сколько угодно этого удовольствия — но сейчас об этом не могло быть и речи. Воду для гигиенических процедур старались не расходовать, каждая капля была на строгом учёте… и это не изменится, пока не прибудет «Заря»…

Такой же режим строжайшей экономии касался и пищи. Он был введён с самого первого дня их «космической робинзонады» — если воду и кислород и станция могла получать, то пополнить запасы провизии здесь, в десяти с лишним астрономических единицах от Земли, (что, как известно, составляет около миллиарда трёхсот миллионов километров) не представлялось возможным. От слова «совсем» — так, помнится, говорил Лёшка Монахов, а за ним и остальные члены «юниорской» группы…

Что ж как бы не был скуден завтрак — пренебрегать им не стоило. Дима, как мог, почистил зубы (недостаток воды, чтоб его…), привёл себя в порядок и направился в кают-компанию. В это время суток (станция жила по московскому времени) народу в коридорах почти не было — кто спал, кто торчал в лабораториях, кто возился с разного рода починками, которых день ото дня становилось всё больше.

Первое, что он увидел, войдя в кают-компанию, была «доска памяти» с шестью фотографиями тех, кто погиб с момента катаклизма, забросившего станцию сюда, в систему Сатурна. Доску повесили по распоряжению начальника станции Алексея Леонова — один из королёвского отряда космонавтов, первый человек, вышедший в открытый космос, дважды герой СССР, держал коллектив станции в ежовых рукавицах. Дима присутствовал при разговоре, когда старший медик «Лагранжа» предложил убрать фотографии погибших — они, мол, угнетающе действуют на людей — но Леонов даже слушать об этом не захотел. «Мы все должны бороться за жизнь, держаться, пока есть силы, и даже когда их не останется — и в этом поможет нам память о товарищах, отдавших жизни для того, чтобы мы могли дождаться спасения. А заодно — напомнит о необходимости строжайшей дисциплины, без которой мы тут и недели не протянем…»

Дима как делал это всегда, остановился перед доской. Татьяна и Константин Панюшкины — супруги-планетологи, погибшие на третий день, когда шальной метеорит пробил служебный отсек. Рядом Толя Привалов — он был с ними, помогая монтировать аппаратуру, с помощью которой астрономы собирались сканировать атмосферу Сатурна. Следующим и крайним в верхнем ряду был Тимоти Сандерс, американец, инженер-техник по обслуживанию внешнего оборудования. Когда на девятнадцатый день «космической ссылки» сработали датчики контроля герметичности служебного кольца «Лагранжа», он, не дожидаясь команды диспетчера, облачился в «Кондор» и вышел наружу — один, не дожидаясь напарника. Повреждение оказалось пустяковым, но Тимоти об этом не знал. Он был уверен, что от гибели станцию отделяют считанные секунды — и, экономя время, не стал пристёгивать страховочный фал. Опытный монтажник, Тимоти потратил всего пять минут на то, чтобы поставить временную заплату из полимерной смолы — но на обратном пути к шлюзу сорвался и улетел прочь от станции. Стартовавшие спустя пять минут «крабы» старательно, но увы, безрезультатно обшарили близлежащее Пространство. Лучи всех станционных радаров ещё много часов ощупывали пустоту в поисках металлической пылинки скафандра; всем было ясно, что инженер уже мёртв, запас кислорода в ранце скафандра давно закончился, но и тела его обнаружить не удалось…

Шестой жертвой, с чьего портрета начинался второй ряд фотоснимков, стал Клод Леклерк, внук прославленного генерала Второй Мировой — чьим танкам в сорок четвёртом рукоплескал восставший Париж. первыми вошли в Париж. Он тоже погиб за пределами станции — распорол свой скафандр дисковой пилой, и умер, прежде чем товарищи успели доставить его к шлюзу. Дима тоже был в их числе — и на всю жизнь запомнил, как кровь, хлеставшая из пробитого «Кондора», застывала в вакууме и разлеталась фонтаном крошечных алых шариков…

Замыкал скорбную экспозицию Леонид Мартынов, техник систем жизнеобеспечения заменивший Васю Гонтарева, постоянного Диминого напарника, виртуозно управлявшего буксировщиками-«крабами». Сейчас Гонтарев был на Земле — он избежал путешествия к Сатурну', но и оставил станцию без второго водителя «крабов». Конечно, никто и не думал винить напарника за это — кто же знал, что так оно обернётся? — но замену нужно было готовить, причём срочно. Такой заменой и стал Лёня. Дима научил его управлять «крабом», и с тех пор они не раз они вместе занимались делом, от которого зависела жизнь всех и каждого на станции — пополняли запасы воды.

Для этого «крабы» опускались на ледяную поверхность спутника Сатурна, и Дима с напарником электрическими пилами вырезали большие бруски льда, которые крепили потом к рамам буксировщиков. Работа была не слишком сложной — тяготение у небольшого, диаметром чуть больше пятисот километров, планетоида почти отсутствовало, и лишь скромные габариты буксировщиков ограничивали размер груза, который можно было доставить на станцию одним рейсом. В результате вылазки за водой приходилось повторять довольно часто, и всегда вдвоём. Это продолжалось,пока один из «крабов» получил при швартовке к «Лагранжу» повреждения настолько сильные, что о ремонте не могло быть и речи, и волей-неволей пришлось летать на Энцелад в одиночку, по очереди. Это нарушало, конечно, все инструкции и наставления, категорически запрещающие работать в Пространстве без напарника и подстраховки, но выбора у обитателей станции не было: либо погибать от жажды и недостатка воздуха (кислород тоже добывали из воды), либо рисковать.

В тот раз была очередь Димы, но инженер-энергетик «Лагранжа» попросил его задержаться, помочь с проверкой системы охлаждения реактора. Дело это было не менее важным, чем добыча воды — без энергии обитатели станции погибли бы в течение считанных часов — и Дима согласился. Вместо него на Энцелад отправился Леонид — и погиб. Виной тому стал отнюдь не недостаток опыта; каждый из них знал о работе на поверхности планетоида не больше и не меньше напарника и хорошо представлял себе опасности, которые подстерегают там незваных гостей…

До сих пор учёные могли наблюдать Энцелад лишь в самые мощные телескопы, не имея иных способов собрать сколько-нибудь внятные данные об этом крошечном спутнике Сатурна. Но теперь, когда они могли рассмотреть планетоид с орбиты высотой всего в три с половиной десятка километров — и не только осмотреть, а сделать анализ доставленных «крабами» проб — выяснилась масса интереснейших подробностей. Поверхность Энцелада покрывал сплошной ледяной панцирь, испещрённый разломами, следами метеоритных ударов и нагромождениями ледяных глыб, и это дарило людям на «Лагранже» надежду — выжить, дождаться спасательной экспедиции, которую, конечно, уже готовит Земля…

Первые же исследования показали, что ледяным панцирем планетоида скрывается океан, состоящий из жидкой воды. Глубина этого океана, согласно данным, полученным при ультразвоуковой эхолокации, которую во время одной из вылазок провели Дима с напарником, могла достигать тридцати километров. Не менее двух третей этой толщи составлял слой льда, защищающий жидкую воду от мертвенной пустоты Пространства, а невероятная для такого скромного космического тела геологическая активность подогревала океан изнутри, не давая промёрзнуть до самого дна. Время от времени лед лопался, выпуская наружу столбы водяного пара, азота и углекислоты. Учёные «Лагранжа» ухитрились взять пробы из облака, порождённого одним из таких гейзеров, и пришли в восторг, обнаружив там следы некоторых солей, органические соединения и даже мелкие песчинки.

Это открытие породило массу споров о возможности жизни в подлёдном океане, но Диму и его напарника интересовало совсемдругое. Предсказать возникновение гейзеров никто не мог — то есть, можно было бы, наверное, расставить какие-нибудь сейсмические датчики, улавливающие возникающие в толще океанской воды вибрации и по ним составить прогнозы, но на «Лагранже» подобного оборудования не имелось, и изготовить его было не из чего.

Так что оставалось полагаться на удачу — и статистику, закон больших чисел, поскольку гейзеры прорывались сквозь лёд не так уж и часто. Со временем вокруг гейзеров сложился своеобразный фольклор в виде анекдотов и баек. Их сочиняли те, кому не доводилось поставить ногу на поверхность планетоида; Диме же с Леонидом было не до шуток. Дважды им случилось оказаться вблизи «сработавшего» гейзера, и только страховочные фалы, привязанные к вбитым в лёд стальным прутьям, не позволили струям пара и разлетающимся во все стороны глыбам льда сдуть с поверхности Энцелада, словно пылинки. Тем не менее, они научились жить с этой угрозой, и даже подшучивать над ней — исключительно между собой, — пока очередной гейзер не прорвался прямо под ногами Леонида. Дима наблюдал за катаклизмом с орбиты, из обсервационного купола «Лагранжа», и на миг ему показалось, что он увидел крошечную фигурку, кувыркающуюся в устремившейся к звёздам струе пара. Но это, конечно, было не так: расстояние до станции превышало сорок километров, и разглядеть такие мелкие объекты, как «краб» или человек в скафандре без мощной оптики, было, конечно же, невозможно.

В кают-компании было всего трое, и среди них — Валера Леднёв. Увидав Диму, он помахал ему рукой; тот ответил на приветствие, взял поднос с завтраком и сел за столик астрофизика.

— Что у вас на сегодня? — осведомился Валера. — снова охладители?

Дима кивнул.

— Да, выйдем наружу, надо проверить теплообменники.

Может, и я с вами? — предложил Леднёв. — А то у меня спектрометр сдох окончательно, делать ну совершенно нечего…

— Иди к Михалычу. — посоветовал Дима. — Онтебе подыщет работу, а нам экскурсанты ни к чему, уж извини…

«Михалычем» на «Лагранже» звали старшего инженера систем жизнеобеспечения, и Дима примерно догадывался, куда тот отправит страдающего от безделья астрофизика — установка по переработке отходов и «серых стоков» (так именовалось содержимое канализационных труб) нуждалась в постоянной чистке, и добровольцев для этой работы постоянно не хватало. Сам же Дима, с тех пор как станция лишилась последнего «краба», занимался исключительно обслуживанием систем внешнего теплообмена. Вот и сегодня планировался выход наружу для проверки решёток-теплообменников — эти нехитрые устройства служили для того, чтобы отводить избыточное тепло из внутреннего объёма станции в бункер, набитый ледяными брусками. Лёт растапливался, превращаясь в воду, а потом и в пар — и в таком виде рассеивался в окружающем пространстве. Так было раньше, когда недостатка в ледяных брусках не было — до постигшей станцию катастрофы лёд доставляли с Земли грузовыми контейнерами в любом потребном количестве — но здесь, на орбите Энцелада, воду приходилось экономить. Пришлось кардинально переделать всю систему отвода тепла — теперь горячий пар из неё поступал в пластинчатые теплообменники, установленные на внешней поверхности «Лагранжа», а те, нагреваясь, излучали избыточное тепло в окружающее пространство. Не слишком эффективная система; теплообменных пластин требовалось много, изготавливали их здесь, на станции, из подручного материала. В результате теплообменники постоянно текли — и, чтобы свести к минимуму потери драгоценной воды, приходилось постоянно контролировать их состояние, оперативно устраняя течи. Благо, найти их было несложно — белая струйка пара из прохудившейся панели сразу бросалась в глаза на фоне черноты Пространства…

— Ну нет, так нет. — покладисто согласился Леднёв. С некоторых пор он избегал возражать Диме. Это было необычно для обычно ершистого и настырного астрофизика — если не вспоминать о том, что это именно из-за него Дима задержался на «Лагранже». Леднёв планировал исследования недавно отбуксированного к станции «Звёздного обруча», и для этого ему необходим был именно Ветров — в качестве водителя «краба» и испытанного, опытного напарника по работе в открытом космосе. Леднёв долго убеждал Диму задержаться до прибытия очередного корабля — и тот в итоге согласился, отложить на неделю встречу с Землёй и Ниной, уступив своё место на отправлявшемся к Земле «Резолюшне» Васе Гонтареву. Чем это закончилось — известно; Астрофизик же, чувствуя себя до некоторой степени виноватым перед Димой, стал вести себя с ним чуть ли не заискивающе. Это немного раздражало — в конце концов, Леднёвникоим образом не мог предвидеть подобную коллизию, — но Дима делал вид, что ничего не замечает. Если Валере становится от этого легче — пусть так и будет, ведь душевное спокойствие каждого из них сейчас ненамного менее важно для выживания, чем вода и кислород.

Дима допивал воду — крошечными глоточками, растягивая удовольствие, — когда под потолком кают-компании взвыл ревун и замигала тревожная красная лампа. Леднёв вскочил, Дима последовал его примеру,опрокинув с грохотом стул, но тут ревун затих, и вместо него из решётки внутреннего вещания раздалось:

— Начальник станции «Лагранж» — экипажу. — в голосе Леонова звучали плохо скрываемые нотки торжества. — На орбите Энцелада обнаружен неопознанный космический объект, предположительно, корабль, с Земли. Тип его установить не удалось, но кое-какие признаки указывают на то, что это орбитальный грузовик, вроде тех, что обслуживают наши лунные станции. Также не удалось засечь корабль на траектории сближения — вероятно, это случилось из-за неполадок нашей аппаратуры….

— Лунный грузовик? — Леднёв удивлённо приподнял бровь. — Мне случалось летать на таких — «Ломоносов», «Тихо Браге», «Лавуазье», «Франклин»… Но как он мог попасть сюда в систему Сатурна?

— Дима подал плечами. Вопрос был не праздный — корабли межорбитальных сообщений, такие как те, чьи названия только что перечислил Валера, не были приспособлены к дальним перелётам. Вот если бы здесь поблизости имелся функционирующий «батут» — тогда конечно…

— И как можно было не обнаружить корабль на курсе сближения? — продолжал удивляться астрофизик. — Я понимаю, обзорный радар барахлит, но в оптике-то могли разглядеть?

— Да помолчи ты! — Дима не глядя ткнул Леднёва локтем. — Сейчас всё объяснят, имей терпение!

— Связь с кораблём пока не установлена, попытки предпринимаются, и в скором времени мы сможем с ним поговорить… — продолжал Леонов, и Диме показалось, что голос его дрогнул. — Поздравляю вас, товарищи! Мы дождались!