Время умирать

* * *

След был заметен, как шоссе среди пустыни, и уводил в лес по звериной тропе.

Старый слон, похоже, бежал довольно быстро, как будто понимал, что брод — место особенно опасное. Возможно, именно поэтому он предпочел переходить реку на закате, с тем чтобы в наступившей темноте уйти от реки как можно дальше.

Миль пять он бежал без остановки, а потом совершенно неожиданно свернул со звериной тропы в густые заросли колючего кустарника, который недавно зацвел и пустил свежие побеги. Он ходил взад и вперед, лакомясь цветами и сочными побегами, след его стал запутанным, а за собой он оставлял поломанные и втоптанные в землю кусты.

Матату и Джоб отправились в заросли, чтобы определить, куда направился старый слон, а остальные немного отстали, чтобы не мешать им работать.

— Умираю от жажды! — Клодия отстегнула от пояса одну из фляжек.

— Нет! — остановил ее Шон. — Если с самого начала начнете пить, потом будете страдать от жажды целый день, а мы в самом начале пути.

Она на мгновение заколебалась, прикидывая, не настоять ли на своем, но потом все-таки пристегнула фляжку обратно.

— С вами не соскучишься, — заметила она.

Матату негромко свистнул откуда-то из-за кустов.

— Он взял след, — объявил Шон и повел остальных через заросли кустарника.

— Насколько мы теперь отстаем? — спросил он Матату. Сначала они отставали от слона на десять часов, но каждый раз, когда он останавливался, чтобы подкрепиться, они сокращали это время.

— Он кормился недолго, — пожал плечами Матату. — А теперь снова бежит во всю прыть.

Слон свернул со звериной тропы и теперь бежал по каменистому предгорью небольшого хребта, как будто сознательно скрывая следы. Неподготовленный человек ни за что не смог бы обнаружить практически незаметный след, но Матату невозмутимо шел все дальше и дальше.

— Ты уверен, что он не потерял след? — тревожно спросил Рикардо.

— Слушай, Капо, ты охотился с Матату столько раз, что мог бы и не спрашивать, — ответил Шон.

— Но что же он может видеть? — поинтересовалась Клодия. — Тут же сплошные камни и гравий.

— Ноги слона оставляют пусть почти и невидимые, но все же различимые следы: содранные лишайники, комочки грязи. Вот здесь, например, между камнями пробивалась молодая трава, и он примял ее, причем стебельки согнулись в ту сторону, куда он пошел. К тому же примятая трава по-другому отражает солнечный свет.

— Вы могли бы идти по такому следу? — осведомилась Клодия. Шон лишь отрицательно покачал головой.

— Нет, я ведь не волшебник.

Они переговаривались едва слышным шепотом, тем не менее Шон наконец прервал их, сказав:

— Ну все, довольно болтать. Теперь сохраняем полную тишину.

Дальше они двигались в полном молчании. Лес вокруг них просто поражал удивительным разнообразием.

Здесь росло около сорока разновидностей комбретумового дерева, хотя в сущности лес комбретовым не был, так как в нем произрастало и множество других пород деревьев. Все деревья отличались разным цветом коры и текстурой древесины. Ветви одних оголила зима, другие же были увенчаны густыми кронами с мириадами оттенков зеленого, золотого, оранжевого и киновари.

Временами лес окружал их со всех сторон, а потом всего через какое-то мгновение они оказывались на открытом месте, откуда открывался вид на далекие холмы и странной формы горы, на покрытые травой просторы. Трава кое-где была выжжена, и из-под слоя пепла пробивались молодые побеги.

Свежая поросль травы привлекала стада антилоп. Грациозные создания с длинными кривыми, как сабли, рогами паслись прямо на открытом месте, изгибая гордые шеи, похожие на шеи чистокровных арабских скакунов. Чепраки их были угольно-черными, а подбрюшья — снежно-белыми.

Поднимая облачка серовато-черной пыли, по выгоревшей земле бродили тростниковые козлы с вопросительно торчащими вперед рогами и белыми пушистыми хвостиками, зебры, которые на таком расстоянии казались не полосатыми, а однотонно серыми, антилопы гну с высокомерными римскими носами и клочковатыми бородами, бесцельными кругами гоняющиеся друг за другом, как клоуны на арене цирка.

Пока лев не начал охоту, животные, являющиеся его естественной добычей, ведут себя на удивление доверчиво и часто просто стоят и смотрят на своего смертельного врага, прогуливающегося в каких-нибудь пятидесяти ярдах от них. Похоже, точно таким же образом они почувствовали, что эта группа людей не представляет для них ни малейшей угрозы, поэтому подпустили их почти вплотную, только потом ленивой трусцой отбежали подальше. Клодия пришла в такой восторг, что практически забыла об усталости даже после четырех часов быстрой ходьбы по пересеченной местности.

В ложбине между двумя холмами они обнаружили небольшое озерцо. Вода в нем застоялась, позеленела, и со дна то и дело всплывали и лопались пузырьки газов от гниющих на дне водорослей, но старый слон здесь явно пил и оставил на берегу кучу губчатого желтого навоза.

— Устраиваем привал на десять минут, — объявил Шон. — Теперь можете попить. — Он взглянул на Клодию. — Только постарайтесь не делать больше двух глотков, если только не рискнете попробовать вот этого. — Он указал на мутную воду пруда, и Клодия брезгливо сморщилась.

Он оставил ее сидящей рядом с отцом и отошел к стоящему поодаль Матату.

— В чем дело? — спросил он. За двадцать лет он буквально научился читать мысли маленького африканца. Матату покачал головой, и морщинки на его лице печально собрались в кучку.

— Что-то не так, — наконец сказал Матату. — Слон явно чем-то расстроен. Идет то туда, то сюда. Бежит быстро, но определенной цели у него как будто нет. Ничего не ест и торопится так, будто земля жжет ему ноги.

— И что же с ним, по-твоему, Матату?

— Понятия не имею, — признался тот. — Но мне это не нравится, бвана.

Шон вернулся к сидящей на берегу пруда Клодии.

— Давайте-ка посмотрим ваши ноги. — Он заметил, что на протяжении последнего часа она немного прихрамывала.

— Вы это серьезно?

Она хотела было скептически улыбнуться, но он уже положил одну ее ногу себе на колени, расшнуровал ботинок, стянул его, а затем и носок. Ступни ее были такими же длинными и изящными, как и руки, но кожа оказалась более нежной, а над пяткой виднелось яркое красное пятно. Такое же пятно обнаружилось и на суставе большого пальца. Шон протер намечающиеся мозоли пропитанной спиртом ваткой. Ему доставляло какое-то интимное, чувственное удовольствие ухаживать за этими великолепной формы ногами, однако вслух он сурово заметил:

— Больно небось, да? Не нужно строить из себя героиню — еще несколько миль, и у вас вздуются волдыри размером с виноградную гроздь, а у нас на руках окажется калека.

Он похлопал по натертым местам.

— Смените носки, — велел он. — А в следующий раз, как только станет больно, немедленно скажите.

Она послушно переобулась, и они снова двинулись в путь.

Незадолго до полудня след снова сменил направление — на сей раз на восток.

— Мы сократили разрыв на час или два, — шепнул Шон Капо. — Но Матату это не нравится, да и мне тоже. Он ведет себя как-то странно, явно напряжен и теперь направляется прямо к мозамбикской границе.

— Думаешь, он нас учуял? — встревожился Капо, но Шон отрицательно покачал головой.

— Исключено — ведь мы на много часов позади него.

В полдень они сделали еще один привал, отдохнули и перекусили, а когда снова двинулись дальше, то, не пройдя и мили, оказались в маруловом лесу. Спелые желтые плоды буквально устилали землю под деревьями, и старый слон не устоял перед искушением. Похоже, он пасся там довольно продолжительное время — часа три, не меньше, — наедаясь до отвала, и только после этого снова двинулся на восток, как будто внезапно вспомнив о назначенной встрече.

— Что ж, по крайней мере, это дает нам преимущество еще в три часа, — заметил Шон, хотя при этом хмурился. — Мы всего в десяти милях от мозамбикской границы. Если он перейдет ее, то мы его потеряли.

Шон прикидывал, не перейти ли им на бег. Во время войны в буше они с Джобом и Шадрахом никогда не преследовали противника шагом. Бегом они могли за день покрыть шестьдесят, а то и все семьдесят миль. Он бросил взгляд на Клодию. Она вполне могла и в этом удивить его, поскольку двигалась, как спортсменка, и, несмотря на намечающиеся мозоли, по-прежнему шла пружинистой легкой походкой. Потом он взглянул на Рикардо и тут же отказался от этой идеи. На стоящей в ложбине девяностопятиградусной жаре Рикардо буквально плавился. Шон порой просто забывал, что через год или два Рикардо стукнет шестьдесят. Он всегда был бодр и подтянут, но сейчас явно начал сдавать — глаза запали, под ними темнели мешки, а кожа приобрела серовато-землистый оттенок.

«Старый бродяга, похоже, нездоров, — подумал Шон. — Не стоит его лишний раз напрягать».

Задумавшись, он едва не налетел на Матату, который вдруг резко остановился, снова склонившись над следом.

— Что такое? — спросил он. Малыш явно был чем-то взбудоражен. Он тряс головой и что-то бормотал себе под нос на ндоробском диалекте, которого не понимал даже Шон.

— Так что все-таки… — снова начал было Шон, но осекся. Теперь он и сам все увидел. — О черт! — выругался он. Откуда-то сбоку появились две цепочки человеческих следов и теперь тянулись вдоль слоновьего следа. Почва в этом месте была песчаной, и следы были видны совершенно отчетливо.

Двое мужчин в ботинках на резиновой подошве. Шон сразу узнал характерный узор отпечатков. Снова эти вездесущие кроссовки местного производства, которые можно за несколько долларов купить в любой лавке или универмаге.

Даже Рикардо разглядел следы незнакомцев.

— Это еще кто, дьявол их побери? — сердито спросил он, но Шон, не обращая на него внимания, вместе с Джобом продолжал следить за работой Матату.

Тот некоторое время, как старая наседка, сновал вдоль следов взад и вперед, потом подошел к ним. Они присели на корточки, Джоб по одну сторону от Шона, Матату по другую — своего рода военный совет, на котором не хватало лишь Шадраха.

— Два человека. Один молодой, высокий и худой, ходит на цыпочках. Другой старше, ниже ростом, толще. У обоих рюкзаки и бундуки. — Шон знал, что все это маленький ндороб узнал по длине шага, по разной глубине отпечатков каблуков и носков кроссовок и нарушающей равновесие тяжести ружей, которые люди несли в руках. — Они нездешние. Местные жители не носят обуви, к тому же эти двое пришли откуда-то с севера.

— Наверняка замбийские браконьеры, — проворчал Джоб. — Небось охотились за носорожьими рогами, а тут наткнулись на такого крупного слона, что грех было упустить случай.

— Вот подонки, — в сердцах сплюнул Шон. В 1970 году на территории Замбии по другую сторону Замбези насчитывалось порядка двенадцати тысяч черных носорогов. Теперь же их не осталось вовсе — ни единого экземпляра. Любой йеменский аристократ с удовольствием заплатит пятьдесят тысяч долларов за кинжал с ручкой из рога носорога, поэтому браконьеры стали объединяться в группы, похожие на самые настоящие военные отряды. На южной стороне долины Замбези все еще оставалось несколько сотен носорогов, и браконьеры из Замбии по ночам пересекали реку, обманывая бдительность патрулей охотничьего министерства. Во время войны многие из нынешних браконьеров воевали в партизанских отрядах. Это были очень жестокие и хладнокровные люди, руки которых были обагрены и кровью множества людей и животных, на которых они охотились.

— Скорее всего, у них «АК», — заметил Джоб. — И вполне возможно, что их вовсе не двое. Просто несколько человек прикрывают их по сторонам. Так что они превосходят нас как по огневой мощи, так и по количеству людей, Шон. Что ты собираешься предпринять?

— Это моя концессия, — ответил Шон. — А Тукутела — мой слон.

— Тогда, возможно, и за то, и за другое тебе придется драться. — Благородное матабельское лицо Джоба было мрачно, но глаза сверкали — он не мог скрыть охватившего его предвкушения схватки.

Шон поднялся.

— Чертовски верно, Джоб. Если мы нагоним их, то придется с ними драться.

— Тогда поспешим. — Матату тоже поднялся. — Они опережают нас часа на два, а Тукутела скоро остановится, чтобы подкрепиться. Они нагонят его раньше нас.

Шон отправился к отдыхающим в тенечке Рикардо и Клодии.

— Браконьеры! — коротко бросил он. — Возможно, с автоматами. По меньшей мере двое, может, и больше, все — безжалостные убийцы.

Они безмолвно уставились на него, и Шон продолжал:

— Чтобы не дать им добраться до Тукутелы раньше нас, придется двигаться очень быстро. Я оставлю тебя и Клодию с Памулой — вы пойдете следом за нами с обычной скоростью. А мы с Джобом и Матату побежим по следу вперед и попытаемся отогнать их до того, как они доберутся до слона. Ты, Капо, оставь себе «ригби», а Джоб возьмет «уэзерби».

Когда он развернулся, чтобы уйти, Рикардо схватил его за руку.

— Шон, мне очень нужен этот слон. Я хочу заполучить этого слона больше всего на свете.

— Постараюсь сохранить его для тебя, — кивнул Шон. Он понимал его. И испытывал абсолютно те же чувства.

— Спасибо. — Рикардо отпустил его руку, и Шон вернулся к поджидающим его Джобу и Матату. Они отдали свои вещмешки Пумуле, оставив себе только фляги с водой. Шон взглянул на свой «ролекс» в корпусе из нержавеющей стали. С тех пор как они обнаружили следы браконьеров, прошло уже четыре минуты. Целых четыре минуты потеряно понапрасну.

— Вперед! — скомандовал Шон. — И помните, что возможна засада!

Джоб улыбнулся.

— Как в старые добрые времена, — заметил он. — Я снова чувствую себя молодым.

Матату потуже затянул набедренную повязку, подоткнул под нее полы юбки, круто развернулся и трусцой пустился по следу. Шон знал, что ндороб может так бежать от восхода до заката. Он пристроился справа от Матату, а левша Джоб — соответственно слева. Шон перезарядил свой «577-й» и побежал. Буквально через несколько секунд Рикардо и остальные пропали из виду за ближайшими деревьями, и Шон полностью сосредоточился на том, что лежит впереди.

На такой пересеченной местности удерживать расстояние и дистанцию было чрезвычайно трудно и требовало особых навыков и большого опыта. Бегущим на флангах приходилось держаться чуть впереди следопыта, примерно прикидывая, где проходит след, оглядывая окрестности в поисках возможной засады, прикрывая и защищая Матату и в то же время удерживаясь в пятидесяти футах от него, заметая свой собственный след и в то же время поддерживая непрерывный контакт с товарищем на противоположном фланге, причем все это на бегу и в основном за пределами прямой видимости, при том, что между ними на приличной скорости несся Матату. Когда след сворачивал, человеку на внешнем фланге приходилось покрывать значительное расстояние, чтобы восстановить строй. Когда же след выводил на открытое пространство, им приходилось менять угол построения, превращая его в вывернутую наизнанку стрелу, постоянно защищая центр, поддерживая связь с товарищами негромкими птичьими голосами: певучим криком лесного голубя, посвистом соловья, щебетом сорокопута, резким клекотом коршуна, причем каждый звук имел строго определенное значение, каждый представлял собой либо приказ, либо предостережение.

Требовалось все это и еще две очень важные вещи: тишина и скорость. Джоб и Шон бежали, как два самца антилопы куду, — легко и беззвучно, то и дело подныривая под низко нависающие ветки, продираясь сквозь колючие заросли, оба постоянно настороже. После первого часа погони Матату, вылетевший на прогалину, сделал им рукой знак, который Шон сразу понял. Сигнал означал: «Еще двое».

К первым двоим браконьерам присоединились еще двое, которые тоже устремились в погоню за слоном. Они бежали еще с час, не замедляя бега ни на секунду, как вдруг Матату снова посигналил им.

«Уже близко, — гласил красноречивый взмах его розовой ладони. — Внимание. Опасность». В ответ Шон свистнул песчаной куропаткой и замедлил бег, что было сигналом о возможности контакта с противником. Теперь они бежали осторожной трусцой.

След повел их вверх по склону невысокого плато, и теперь они бежали параллельно древней слоновьей тропе, вытоптанной в твердой, как камень, земле. Когда они наконец добрались до плоской вершины плато, то сразу почувствовали дуновение вечернего ветерка, принесшего с востока блаженную прохладу, и Шон с удовольствием подставил ему мокрое лицо.

Плато было менее мили шириной. Они быстро пересекли его и, добравшись до противоположного края, бросились на землю, немного проползли вниз по склону, чтобы их силуэты не выделялись на фоне вечернего неба, а затем, пригнувшись, стали спускаться вниз в неглубокую долину, на противоположной стороне которой высилось другое поросшее лесом плато. По середине долины тянулось русло реки, выделяющееся сочной зеленью обрамляющего его кустарника. В остальном долина представляла собой довольно открытое место: пожухлая зимняя трава, посверкивающая на солнце, высоченные муравейники размером с порядочный сельский дом и лимонно-желтые стволы деревьев. Шон быстро обвел долину взглядом.

Слева от него Джоб вдруг издал резкий крик тростникового козла — один из самых тревожных сигналов. Он указывал куда-то вниз, в долину, чуть левее того места, против которого они находились. Шон проследил за направлением его руки. Сначала он ничего не заметил, а потом как-то внезапно в поле его зрения вдруг появился Тукутела-Свирепый. Он был скрыт от Шона одним из муравейников, но теперь вышел на открытое место, и Шон едва не ахнул. Даже отсюда, на расстоянии почти в милю, он казался гигантом, и Шон понял, что за время, прошедшее с момента их последней встречи, успел забыть, насколько же величественно это животное.

Тукутела был цвета серой вулканической породы, высокий, худой; даже на таком расстоянии Шон различал складки и морщины на его древней, иссеченной шрамами шкуре и проглядывающий из-под нее шишковатый хребет. Его уши с зазубренными рваными краями, похожие на два побывавших не в одном бою штандарта, изорванные шрапнелью и закопченные пороховым дымом, при каждом шаге мягко колыхались.

Бивни Тукутелы также были черного цвета, покрытыми пятнами от старости и от сока деревьев, которые он за свою жизнь уничтожил. Бивни торчали над отвисшей нижней губой, чуть изгибаясь и едва не сходясь концами в девяти футах от головы исполина. Они были безупречны, эти колонны из слоновой кости, свисающие так низко, что их центральная часть скрывалась в траве, и казалось, что даже такому великану тяжело с ними справиться. Вполне возможно, что подобной пары бивней не будет больше никогда. Этот слон был одновременно и легендой, и самой историей.

Шон на мгновение ощутил чувство вины. Даже не принимая во внимание вопроса о законности охоты, убийство этого слона будет просто преступлением против Африки, вызовом, брошенным богам ее дикой природы и самой человеческой душе. И все же он знал, что не колеблясь убьет его, и осознание этого лишь делало чувство вины еще острее. Им как охотником двигал принцип — чем благороднее добыча, тем сильнее искушение ее заполучить. Джоб снова свистнул и указал рукой куда-то в другую сторону, отвлекая внимание Шона от слона. Шон перевел взгляд правее и только тогда увидел браконьеров.

Те почти нагнали слона. Теперь были видны все четверо. Они только что показались на опушке леса, на дне долины, и теперь гуськом бежали через луг. Трава доходила им до подмышек, и головы казались буйками сети, установленной в море травы. У каждого на плече висело по «АК-47».

Легкие быстрые пули этих автоматов не слишком подходили для охоты на массивных животных, но Шон знал, как это делается. Они подберутся поближе и все четверо одновременно откроют огонь, всаживая в старого слона сотни пуль, наполняя его легкие пулями в латунной рубашке, заваливая его просто одной плотностью автоматического огня.

Цепочка браконьеров чуть изменила направление движения и теперь двигалась не прямо к слону, а понемногу стала обходить его с фланга, стараясь при этом по-прежнему держаться с подветренной стороны, чтобы случайное дуновение ветерка не донесло до него их запах. Несмотря на это отклонение, они не сбавляли хода и быстро приближались к жертве. Слон все еще не подозревал об их присутствии, широким шагом двигаясь к реке, но, прикинул Шон, при такой скорости сближения они перехватят его гораздо раньше.

Распоряжения правительства, отданные владельцам концессий, были ясными и недвусмысленными. Неизвестных посторонних лиц на территории охотничьей концессии, если они явно появились там с целью охоты, предлагалось рассматривать в качестве браконьеров. За последние четыре года от рук браконьеров погибло четверо патрульных охотничьего министерства и один владелец концессии, поэтому директива гласила, что огонь по браконьерам можно открывать без предупреждения. Премьер-министр Роберт Мугабе выразился еще лаконичнее: «Стрелять на поражение!» — вот его точные слова.

«Нитро-Экспресс-577» на ближнем расстоянии представлял собой страшное оружие, но на дистанции свыше ста ярдов тяжелая пуля быстро теряла высоту. Группа браконьеров была в шестистах ярдах от них. Шон вскочил и, пригнувшись, скользнул вниз по склону, туда, где за стволом поваленного дерева залег Джоб.

Пристроившись рядом с ним, он бросил:

— Дай-ка мне «уэзерби»! — И взял более легкую винтовку из рук товарища. Джоб был отличным стрелком, но в данном случае требовался настоящий снайпер.

Шон передернул затвор и убедился, что в патроннике есть патрон. Это был нослеровский патрон со 180-грановой пулей, и Шон попытался прикинуть, сколько высоты потеряет пуля на расстоянии в шестьсот ярдов, да еще при стрельбе сверху вниз, да при том, что слева задувает легкий ветерок. Он припомнил баллистические таблицы, в которых говорилось, что на трехстах пятидесяти ярдах пуля теряет шесть дюймов высоты, следовательно, на расстоянии в шестьсот ярдов это будет фута четыре, а то и больше.

Размышляя об этом, он стянул рубашку, скатал ее в валик и уложил его на бревно, за которым они с Джобом прятались.

— Стреляй после меня из большого бундуки. Старайся брать повыше, — сказал он Джобу и поудобнее устроился на земле, положив ствол «уэзерби» на матерчатый валик. Выкрутив оптический прицел до предела, он приложился к нему глазом.

В поле зрения сразу же возникли головы четырех браконьеров. При таком увеличении он сразу определил тех двоих, которых по следу описывал Матату. Высокий худой шел впереди, на нем была голубая джинсовая куртка — традиционная одежда партизан во времена войны в буше. За ним по пятам следовал невысокий грузный человек. На нем была рубашка цвета хаки, а на голове красовалось полосатое камуфляжное кепи.

Дальше за ними был виден слон. Увеличение прицела немного скрадывало расстояние, поэтому казалось, что браконьеры совсем рядом со своей потенциальной добычей. Пока он наблюдал за ними, предводитель снял автомат с плеча, а свободной рукой сделал знак остальным. Бегущие позади него люди рассыпались в цепь и тоже взяли автоматы на изготовку.

Шон прильнул щекой к «уэзерби», как следует упершись в землю каблуками и задержав дыхание. Его палец едва касался спускового крючка. Он выбрал предводителя в джинсовой куртке и навел перекрестье прицела тому на голову.

В раскаленном воздухе изображение плыло и дрожало, но Шон внимательно вглядывался в зыбкие контуры силуэта цели, так как именно их дрожание характеризовало скорость и направление ветра. Когда искажение становилось особенно сильным, это свидетельствовало об очередном порыве ветра, между порывами же изображение вновь становилось четким.

Он сделал глубокий вдох, выдохнул наполовину и тщательно прицелился в точку, находящуюся почти на человеческий рост выше головы браконьера. Изображение казалось достаточно устойчивым, но он не стал спускать курок. Вместо этого он лишь еще крепче обхватил рукоятку ружья ладонью, как будто это был не кусок пластика, а кусок глины, из которого он собирается что-то лепить.

Когда ствол высоко подпрыгнул от типичной для «уэзерби» мощной отдачи, приклад резко ударил его в плечо. Он тут же потерял цель из виду.

Не успел он еще прийти в себя, как Джоб восторженно воскликнул:

— Шайиле! Попал!

Когда Шон снова навел прицел на браконьеров, в траве виднелось лишь три головы.

Все трое развернулись и наугад поливали огнем склон, на котором притаились Шон с Джобом. Очереди их «АК» звуком напоминали дребезжание кипящих медных чайников.

На заднем плане Шон увидел бешено несущегося прочь старого слона. Уши его были откинуты назад, а огромные черные бивни летели высоко над травой. Наконец он вломился в узкие заросли прибрежных кустов и через мгновение появился с другой стороны.

— Беги, мой красавец, беги, — с облегчением выдохнул наконец Шон. — Если уж я не смогу заполучить тебя, то пусть ты не достанешься никому. — И он снова сосредоточился на браконьерах.

Сразу становилось ясно, что это опытные вояки, поскольку, пока двое поливали очередями склон, третий бросился к тому месту, где в траве валялся их вожак, и помог ему подняться на ноги. Одетый в синюю джинсу предводитель потерял ружье и теперь стоял, согнувшись в три погибели и держась за бок.

— Значит, все-таки зацепил! — пробормотал Шон и снова выстрелил. Он успел увидеть, как среди травы ударяет фонтанчик пыли: пуля впилась в землю где-то совсем рядом с браконьерами. Те стали отходить, волоча за собой предводителя, так чтобы через несколько мгновений оказаться за высоким муравейником. Шон и Джоб непрерывно стреляли, но дистанция с каждой секундой росла и, хотя Шон и видел, как фонтанчики пыли вздымаются совсем рядом с отступающими фигурами, больше попасть им ни в кого так и не удалось до тех пор, пока вся группа не скрылась за муравейником в траве и кустах, а стрекот автоматных очередей наконец не затих.

Шон с Джобом выждали еще минут пятнадцать, внимательно оглядывая долину и пытаясь обнаружить признаки присутствия браконьеров, но не заметили ни малейшего движения. Лишь после этого Шон встал.

— Надо сходить вниз и осмотреться.

— Осторожно! — предостерег его Джоб. — Возможно, они перегруппировались и устроили нам засаду. — Это был еще один из типичных трюков времен партизанской войны, поэтому вниз по склону они двигались с величайшей осторожностью.

Матату привел их к тому месту, где пуля свалила предводителя браконьеров. На этом месте осталась небольшая полянка вытоптанной травы. Оружие вожака исчезло — очевидно, один из его браконьеров приполз сюда и утащил его. Матату сорвал один из стеблей травы и протянул его Шону. Кровь на нем почти засохла. Однако кровотечение, по всей видимости, было не слишком сильным, поскольку им удалось обнаружить всего с дюжину засохших капелек на траве или на сухой земле.

— Касательное ранение, — проворчал Шон. Очевидно, на таком расстоянии ветерок не дал пуле поразить жизненно важные органы неприятеля.

— Так кого мы преследуем: Тукутелу или браконьеров? — поинтересовался Джоб.

— Браконьеры сейчас, наверное, уже на полпути к Лусаке, — усмехнулся Шон. — Матату, вперед за слоном! — велел он.

Они двинулись по следу Тукутелы через речку и вверх по противоположному склону долины. Сделав первый панический рывок, старый слон вскоре успокоился и перешел на привычную рысь, которая, впрочем, тоже отличалась вполне приличной скоростью и которой он мог передвигаться без остановки на протяжении многих дней. Он двигался на восток по направлению к мозамбикской границе, отклоняясь от курса только в тех случаях, когда нужно было пройти между холмами или по их склонам под небольшим углом, если проход отсутствовал.

Они следовали за ним бегом. Поскольку теперь можно было не опасаться засады, они могли бежать изо всех сил, тем не менее старый слон постепенно отрывался от них, а день клонился к вечеру. Солнце отбрасывало на землю длинные тени.

Мозамбикская граница специально отмечена никак не была — там не было ни изгороди, ни просеки через лес, но какое-то шестое чувство подсказало Шону, что они ее пересекли.

Он уже готов был отдать приказ остановиться, когда Джоб вдруг негромко свистнул и сделал им знак левой рукой. Матату согласно кивнул, и тогда все трое остановились и, сбившись в кучку, некоторое время вглядывались в цепочку следов, уходящих в темнеющий лес на востоке.

— Мозамбик, — наконец сказал Джоб. — Он все-таки ушел. — Остальным не оставалось ничего, кроме как согласиться.

— Он все еще бежит. — Матату плюнул на след. — Причем быстрее, чем может бежать человек. В этом году Тукутелы нам больше не видать.

— Да, но ведь будет и следующий сезон, — заметил Шон. — На будущий год он снова вернется в Национальный парк, а потом снова захочет уйти за Чивеве. Тут-то мы его и подкараулим.

— Возможно. — Матату извлек щепотку табака из висящего у него на груди рога антилопы. — А может, браконьеры снова выследят его или, может, он наступит на противопехотную мину на старом минном поле в Мозамбике или вообще умрет от старости.

От этой мысли Шона вдруг охватила какая-то грусть. Ведь Тукутела являлся частью старой Африки. Шон родился слишком поздно и не имел возможности ощутить величия той эпохи. На его долю выпали лишь ее жалкие остатки, и тем не менее он всегда с огромным трепетом относился к истории и прошлому континента. Здесь все менялось слишком быстро. Африка, подстегиваемая бездумными ордами мигрирующих народов с их ненасытной жаждой власти, неразумной межплеменной враждой и беззаконием, царящим в эти новые времена, снова мало-помалу становилась темным континентом. Только на сей раз она почти полностью была лишена своих природных ресурсов, от прежнего количества диких животных оставалась едва ли десятая часть, леса были вырублены под корень, даже сама земля истощилась от примитивного землепашества и скотоводства, а пески Сахары неумолимо продвигались все дальше и дальше на юг. Поэтому Тукутела являлся одним из немногих сохранившихся до настоящего времени сокровищ Африки.

Шон повернул назад. Он страшно хотел заполучить этого слона. Он хотел этого всем своим существом. Теперь, когда он снова повернул на запад, он буквально едва волочил ноги — настолько сильно было его разочарование.

Уже перед самой полуночью они наконец нашли Рикардо и Клодию, спящих на подстилках из травы под небольшим наспех сооруженным навесом. Рядом с навесом догорал один костер, а возле второго сидел Пумула, охраняя спящих.

Рикардо проснулся мгновенно — стоило Шону лишь коснуться его плеча — и тут же вскочил.

— Ну как, вы нашли его? Что случилось? Где браконьеры?

— Он ушел, Капо. Через границу. Браконьеров мы спугнули, но Тукутела тем не менее ушел, — сказал Шон.

Рикардо обессиленно опустился на матрас и молча слушал Шона, который принялся рассказывать о том, как шла погоня, и о стычке с браконьерами.

Клодия сидела рядом с отцом и, когда Шон рассказал им, как Тукутела ускользнул в Мозамбик, успокаивающим жестом обняла Рикардо за плечи.

— Ну вот и все, — завершил Шон свой рассказ, поднимаясь. — Милях в пяти к югу отсюда проходит дорога. Мы с Матату сейчас отправимся за грузовиком, а Джоб проводит вас до дороги. Там мы и встретимся. Думаю, на это уйдет часа четыре или пять.

При свете одних лишь звезд Матату четыре часа вел Шона через лес и густые заросли кустарника, в конце концов точно выведя его в то место, где они оставили грузовик.

Еще час ушел у них на то, чтобы добраться до назначенного места встречи, где их уже поджидали Клодия и Рикардо, которые вместе с остальными сидели у разведенного на обочине дороги костра. Они устало погрузились в машину, Шон развернулся, и охотники двинулись к лагерю. Было четыре часа утра — с тех пор, как они начали охоту, прошло уже больше суток.

Некоторое время все молчали, а Клодия даже прикорнула на плече отца. Потом Рикардо задумчиво спросил:

— А ты знаешь, куда именно подался Тукутела?

— Все равно нам теперь его не достать, Капо, — мрачно отозвался Шон.

— Да нет, я серьезно, — нетерпеливо продолжал Рикардо. — Нет ли у него там какого-нибудь излюбленного места?

— Там очень неспокойно, — пробормотал Шон. — В стране царит хаос и смятение. Многие деревни сожжены, а из других жители разбежались кто куда. Друг на друга ополчились две армии, да еще и ребята Мугабе постоянно шалят.

— Нет, но все же, куда мог уйти этот слон? — настаивал Рикардо. — Должно же у него быть какое-то излюбленное место.

Шон кивнул.

— Мы с Джобом и Матату выяснили это. По нашим прикидкам, с июля по сентябрь он бродит по болотам, что за плотиной Кабора-Басса. После этого в конце сентября или в начале октября он переходит Замбези и отправляется на север — в Малави, там в окрестностях Мланье густые тропические леса. Он пасется там до начала сезона дождей, а с его наступлением снова возвращается на юг, пересекает Замбези возле Тете и приходит в Национальный парк Чивеве.

— Значит, сейчас он на пути к болотам? — спросил Рикардо.

— Скорее всего, — подтвердил Шон. — Ничего, Капо, на будущий год мы снова попробуем его взять.

До лагеря они добрались на рассвете. Там их уже ждал горячий душ и свежевыглаженная одежда, а в палатке-столовой — плотный завтрак. Шон разложил по тарелкам куски яичницы с жареным беконом.

— Сейчас позавтракаем, а потом до обеда рекомендую отоспаться, чтобы наверстать упущенное за время охоты.

— Согласна, — с готовностью отозвалась Клодия.

— После этого нам нужно будет обсудить, что делать дальше. Нужно выработать планы на остаток сафари — ведь до конца еще почти три недели. Можем попробовать поискать какого-нибудь другого слона. Само собой, не могу предложить вам ничего даже отдаленно напоминающего Тукутелу, но могу гарантировать, Капо, что пару бивней по шестьдесят фунтов ты получишь.

— Не нужна мне эта пара, — ответил Рикардо. — Мне нужен Тукутела.

— Как, в общем-то, и всем нам. Но довольно об этом, — с неприкрытым раздражением ответил Шон. — Он ушел, и довольно об этом.

— А что если мы тоже перейдем границу и последуем за ним в болота? — спросил Рикардо, не поднимая глаз от яичницы с беконом. Шон несколько мгновений смотрел на него, а потом невесело рассмеялся.

— А знаешь, я уже чуть не начал беспокоиться о твоем душевном здоровье. Мне показалось, что ты это серьезно. Да брось ты, добудем Тукутелу на будущий год.

— Никакого следующего года не будет, — сказал Рикардо. — Ты ведь и сам отлично знаешь, что Джеффри Мангуза наверняка отнимет у тебя и лицензию, и концессию.

— Ну, спасибо, Капо. Никто лучше тебя не знает, как меня быстрее успокоить.

— Незачем обманывать самих себя. Это наш последний шанс добыть Тукутелу.

— Поправка, — покачал головой Шон. — В этом сезоне больше о нем не упоминаем. У нас был шанс, но мы его упустили.

— Нет, если мы отправимся за ним в Мозамбик, — возразил Рикардо. — Пойдем по его следам в болота.

Шон недоверчиво уставился на него.

— Боже, да ты никак серьезно!

— Само собой. Я же говорил тебе, что ничего в мире не хочу больше, чем этого слона.

— То есть ты хочешь сказать, что мы с Матату и Джобом из-за твоего каприза должны покончить жизнь самоубийством, да?

— Нет, не из-за каприза, а, скажем… за полмиллиона долларов.

Шон лишь покачал головой, но так ничего и не произнес. Поэтому Рикардо продолжал:

— Я чувствую себя виновным в том, что ты лишишься лицензии. А с полумиллионом долларов ты легко сможешь купить другую концессию в Замбии или Ботсване, а то и пятидесятитысячеакровое ранчо в Южной Африке. Ведь это целых полмиллиона. Сам подумай.

Шон так резко выскочил из-за обеденного стола, что даже опрокинул на землю тарелку, и ушел не оглядываясь.

Он в одиночестве стоял на краю лагеря и смотрел на реку, где пили воду несколько антилоп-импала, а на толстом суку большого дерева над зеленой водой примостился белоголовый орел-рыболов. Но на самом деле он не замечал ни антилоп, ни огромной птицы.

Он думал о том, каково ему придется на будущий год, когда у него отнимут его концессию. Он задолжал своему брату Гарри почти пятьдесят тысяч долларов, а кредит в банке в Хараре приближался к десяти тысячам. Рима уже говорила ему, что управляющий банка очень хотел бы переговорить с ним, но в свой последний приезд в столицу Шон постарался с ним не встречаться.

Ему было за сорок, а нажить он так ничего и не успел. Скорее всего, отец был бы только рад, если бы он вернулся в семейный бизнес, но сейчас председателем правления был Гарри, а он, скорее всего, был бы не так уж и рад возвращению блудного брата.

Он подумал о кондиционированных офисах, галстуках и темных деловых костюмах, о бесконечных совещаниях с юристами и инженерами, о пробках в часы пик и бензиновой вони города.

Он вспомнил о философских взглядах отца, который, как, впрочем, и брат, считал, что человек должен начинать в компании с самого низа и «проложить себе путь наверх». Гарри начал прокладывать этот путь еще лет двадцать назад, к тому же он любил свое дело, а Шон терпеть не мог бизнеса.

Он подумал о полумиллионе долларов. С такой кучей денег в заднем кармане он бы мог наплевать на управляющего банком, на Джеффри Мангузу, на Гарри Кортни, на весь остальной мир и с легкостью послать их куда подальше.

Наконец он отвернулся от реки и направился по тропинке к палатке Джоба. Тот ел в одиночестве у костра, прислуживала ему самая молодая жена. Увидев приближающегося Шона, он коротко что-то ей бросил, и она ушла. Потом он снял с углей кофейник с кофе, налил кружку и добавил туда сгущенного молока из стоящей рядом банки.

Шон присел на резную скамеечку и взял протянутую кружку. Потом он заговорил на сидебельском:

— Что бы ты подумал о человеке, который отправился следом за Тукутелой в его потаенные места в болотах Замбези?

— Человек столь глупый просто не заслуживает, чтобы о нем думали. — Джоб подул на кофе, чтобы остудить его, и они довольно долго просидели в молчании.

Матату, который в это время спал в своей хижине неподалеку, видимо, почувствовал присутствие хозяина, проснулся и вылез наружу, сонно моргая и зевая на утреннем солнце, а потом примостился у ног Шона. Тот на мгновение положил руку на плечо маленького ндороба, и тот буквально затрепетал от удовольствия. Матату можно было и не спрашивать. Он в любом случае пошел бы с Шоном куда угодно, не задавая вопросов, без малейших колебаний. Поэтому Шон продолжал говорить только с Джобом.

— Джоб, мой старый друг, мы знаем друг друга много лет. Позволь, я скажу тебе еще одну вещь, над которой ты можешь поразмыслить. Монтерро хочет продолжать охоту на этого слона и предлагает за это полмиллиона долларов. Что ты скажешь насчет полумиллиона долларов?

Джоб вздохнул.

— А что тут говорить! Когда выступаем?

Шон стиснул его руку и поднялся.

Рикардо все еще сидел за столом, перед ним стояла чашка кофе, а изо рта торчала сигара. Клодия сидела напротив, и они явно о чем-то спорили. Щеки девушки пылали румянцем, но стоило Шону появиться в палатке, как она замолчала.

— Капо, — сказал Шон. — Ты просто понятия не имеешь, что нас ждет по ту сторону границы. Это почти то же самое, что во Вьетнаме, только американской армии там нет. Ты понимаешь?

— Все равно я хочу туда, — упрямо заявил Рикардо.

— Хорошо. Тогда вот мои условия. Ты подпишешь гарантийное письмо, в котором письменно подтвердишь, что всю ответственность за происходящее берешь на себя. Я ни за что не отвечаю.

— Договорились.

— Далее, я хочу письменное долговое обязательство на всю сумму, в случае твоей гибели оплачиваемое наследниками.

— Неси бумагу и ручку.

— А знаешь что, Капо? Да ведь ты попросту рехнулся.

— Само собой, — улыбнулся Рикардо. — А ты, что ли, нет?

— О, рехнулся еще при рождении! — расхохотался Шон, и они обменялись крепким рукопожатием. Затем Шон вновь посерьезнел. — Я хочу облететь те места на самолете, чтобы убедиться, что нас не ожидают какие-нибудь неприятные сюрпризы. Если там все чисто, мы пересечем границу сегодня же ночью. Это будет означать долгие переходы, причем пойдем мы налегке. Я хочу, чтобы мы управились за десять дней, не более.

Рикардо согласно кивнул, и тогда Шон сказал:

— А теперь советую отдохнуть. Силы тебе еще понадобятся.

Он уже хотел было повернуться и уйти, когда заметил направленный на него полный ярости взгляд Клодии.

— Я свяжусь по радио с Римой, чтобы она прислала сюда самолет. И уже завтра вы будете в столице. А там она посадит вас на первый же рейс в Анкоридж.

Клодия уже собиралась ответить, когда Рикардо накрыл ее руки ладонью.

— Хорошо, — сказал он. — Она уедет. Я позабочусь об этом.

— Еще как уедет, — сказал Шон. — Уж, конечно, в Мозамбик мы ее с собой не возьмем.