Время умирать

* * *

Все утро Матату вел их по заброшенным полям мимо опустевших деревень. Разросшиеся сорняки хорошо укрывали их. Тропинки и сгоревшие хижины они старались обходить стороной.

Клодия с трудом поспевала за мужчинами. С предыдущего вечера они шли лишь с короткими остановками на отдых, и она дошла до предела своих возможностей. Боли она не чувствовала. Даже маленькие дьявольские шипы с красными головками, которые, когда она продиралась сквозь них, оставляли глубокие царапины на открытой коже ее рук, вызывали всего лишь зуд без всякой боли. Она шагала тяжело, почти машинально, и хотя старалась поддерживать общий ритм, ей казалось, что она тащится сзади, как игрушка на веревочке. Шон замедлил ход и теперь шел прямо впереди ее, а она все равно не могла попасть в такт его широким шагам. Он обернулся через плечо, заметил, как она отстает, и замедлил шаг, подстраиваясь под ее шажки.

— Извини, — пролепетала она.

Он бросил взгляд на небо.

— Нам надо продолжать идти, — ответил он.

И она с трудом потащилась за ним дальше.

Вскоре после полудня они снова услышали вертолет. Звук его двигателей был слабым и с каждой минутой становился все слабее, удаляясь куда-то на север.

Шон обнял рукой Клодию, и та покачнулась.

— Отличная работа, — ласково сказал он ей. — Извини, что заставил тебя сделать это, но мы сделали хороший бросок. Чайна никак не ожидает, что мы ушли так далеко на юг. Он отправился обратно на север, а мы теперь можем отдохнуть.

Он повел ее к невысокому кусту колючей акации, который образовывал естественное укрытие. Всхлипывая от изнеможения, она повалилась на жесткую землю и лежала, не двигаясь, а Шон присел перед ней на корточки и начал снимать с нее ботинки и носки.

— Твои ноги прекрасно загрубели, — сказал он, осторожно массируя ей ступни, — никакого намека на мозоли. Теперь ты не хуже настоящего разведчика, только в два раза мужественнее.

У нее не было сил даже улыбнутся в ответ на его комплимент. Шон натянул ее носок себе на руку, просунул палец в дырку и начал изображать нечто похожее на куклу-чревовещателя.

— Да. Ходит она хорошо, — заговорил носок голоском мисс Пигги, — но ты бы видел, дружище, что она вытворяет в постели.

Клодия тихо хихикнула, и он ласково ей улыбнулся.

— Так-то лучше, — сказал он. — А теперь — спать.

Еще несколько минут она наблюдала, как он возится с ее носком.

— Которая из твои сожительниц научила тебя штопать? — сонно пробормотала она.

— Я был девственником, пока не встретил тебя. Спи.

— Кто бы она ни была, я ее ненавижу, — сказала Клодия и закрыла глаза.

Ей показалась, что она не успела смежить веки, как открыла их снова, но свет сменился на легкую вечернюю тень, а полуденная жара спала. Она села.

Шон что-то стряпал на небольшом костре из сухих сучьев. Он поднял голову и взглянул на нее.

— Есть хочешь? — спросил он.

— Умираю от голода.

— Тогда вот тебе обед.

Он поднес ей металлический котелок.

— Что это такое? — с подозрением спросила она и уставилась на гору подгоревших черных сосисок, каждая величиной с ее мизинец.

— Не спрашивай, а ешь, — ответил он.

Она осторожно взяла одну и понюхала. Она еще была горячей.

— Ешь! — повторил он и для примера взял одну сам, сунул в рот, пожевал и проглотил.

— Чертовски хороши, — высказал он свое мнение. — Давай!

Она с опаской откусила кусочек. Сосиска лопнула под ее зубами и наполнила рот какой-то жижей, консистенцией напоминающей растопленный крем, а вкусом — шпинат со сметаной. Она заставила себя проглотить это.

— Давай еще.

— Нет, спасибо.

— В них полно белка. Ешь.

— Не могу.

— Ты не выдержишь следующего перехода на пустой желудок. Открывай рот.

Один кусок он клал ей в рот, а потом такой же кусок проглатывал сам.

Когда котелок опустел, она снова спросила:

— А теперь скажи мне, что же мы такое ели?

Но он только улыбнулся и покачал головой. Шон повернулся к Альфонсо, который сидел на корточках рядом с костром и уплетал свою порцию.

— Настрой радио, — приказал Шон. — Давай послушаем, есть ли у Чайны что нам сказать.

Пока Альфонсо возился с установкой антенны, в лагере бесшумно появился Матату. Он принес цилиндр из свежесодранной коры, оба конца которого были заткнуты пучками сухой травы. Он обменялся несколькими словами с Шоном, и тот посерьезнел.

— Что такое? — озабоченно спросила Клодия.

— Матату видел впереди много разных следов. Похоже, впереди полно патрулей. Кто это — РЕНАМО или ФРЕЛИМО, — он определить не сумел.

Клодия сразу почувствовала себя неуютно, придвинулась поближе к Шону и притулилась у его плеча. Они вместе принялись слушать рацию. Здесь, похоже, радиообмен шел намного интенсивней, большинство переговоров проводилось либо на шанганском, либо на африканском варианте португальского.

— Что-то явно затевается, — проворчал Альфонсо, возясь с настройкой. — Они выстраивают патрули в заградительную цепь.

— РЕНАМО? — спросил Шон.

В ответ Альфонсо только кивнул головой.

— Похоже, это люди генерала Типпу Типа.

— Что он сказал? — спросила Клодия, но Шон не хотел слишком уж тревожить ее.

— Обычные переговоры, — соврал он. Клодия успокоилась и стала наблюдать, как Матату, присев на корточки у костра, аккуратно раскрыл цилиндр из коры и вытряхнул его содержимое на угли. Когда же она поняла, что он готовит, то в ужасе застыла.

— Это отвратительно!

Она не смогла закончить фразы и с изумлением и ужасом уставилась на вываливающихся в угли больших извивающихся гусениц. Покрывающие их длинные коричневатые волоски мгновенно вспыхивали и превращались в облачка дыма. Постепенно гусеницы прекращали извиваться и превращались в небольшие подгоревшие сосиски.

Когда она их узнала, то издала тихий сдавленный крик.

— Это не…! — выдавила она из себя. — Я не могу! Как ты мог! О! Нет! Я не могу поверить!

— Очень питательно, — заверил ее Шон.

А Матату, заметив направление ее взгляда, взял одну гусеницу, несколько раз перебросил ее с одной руки на другую, ожидая, пока она остынет, а потом с покровительственной улыбкой предложил ее Клодии.

— Думаю, меня сейчас вырвет, — сказала она и отвернулась. — Я не могу поверить, что я действительно это ела.

В этот момент в рации что-то щелкнуло, и послышалась речь на каком-то гортанном языке, которого Клодия не поняла. Однако внезапный интерес Шона к передаче заставил ее позабыть о том, что ее должно было вырвать от отвращения, и она спросила:

— Это на каком они?

— Африкаанс, — коротко ответил он. — Тихо! Слушай!

Но передача внезапно прервалась.

— Африкаанс? — спросила она. — Африканский голландский?

— Именно, — кивнул Шон, — мы вошли в зону действия радиостанции. Это определенно переговоры южноафриканских военных, скорее всего, пограничный патруль на Лимпопо. — Шон коротко переговорил с Альфонсо, потом сказал Клодии: — Он со мной согласен. Это пограничный патруль. Альфонсо говорит, что они иногда перехватывают такие передачи даже несколько севернее.

Шон взглянул на часы.

— Похоже, генерал Чайна развлекать нас сегодняшним вечером не будет. Похоже, лучше начать паковаться и отправляться в путь.

Шон уже почти встал, когда рация снова заговорила. На этот раз передача была очень чистой, и они могли слышать даже дыхание генерала Чайны.

— Добрый вечер, полковник Кортни. Прости за опоздание, но у меня были срочные дела. Перехожу на прием, полковник Кортни.

В последовавшей тишине Шон даже не сделал движения, чтобы приблизиться к микрофону. Генерал Чайна на другом конце поцокал языком.

— Так и не можешь найти слов, полковник? Ну, да Бог с ним. Я уверен, что ты слушаешь, поэтому хочу поздравить: вы проделали немалый путь. Очень впечатляюще, особенно, если учесть, что мисс Монтерро наверняка изрядно тебя тормозит.

— Вот сволочь, — зло прошептала Клодия. — Кроме всего прочего, он еще и шовинистическая свинья.

— Скажу откровенно, полковник, ты заставил меня удивиться. Нам пришлось перенести нашу заградительную линию дальше на юг, чтобы успеть перехватить вас.

Опять последовала непродолжительная пауза, а затем в голосе генерала послышались угрожающие нотки.

— Знаешь, полковник, а ведь мы нашли то место, где ты похоронил своего матабела. — Клодия почувствовала, как сидящий рядом с ней Шон напрягся, и пока генерал не заговорил снова, в воздухе повисла тишина. — Мы выкопали тело и по степени его разложения определили, как давно ты там был. — Шон аж затрясся, а Чайна едва ли не дружелюбно продолжал: — Мертвые матабелы воняют, как дохлые гиены, и твой не составлял исключения. Скажи мне, полковник, это ты всадил ему в голову пулю? Очень разумно. Он все равно бы долго не протянул.

— Свинья! Свинья проклятая! — вырвалось у Шона.

— Да, кстати, твоя растяжка не сработала. Боюсь, слишком дилетантская работа, — рассмеялся Чайна. — И не беспокойся о матабеле. Я заставил двоих моих людей с мачете поработать над ним. Пока он не превратился в маленькие кусочки. Гуляш из матабела!

Шон метнулся к микрофону и рывком поднес его ко рту.

— Ты грязное вонючее животное, — заорал он, — паршивый выродок! Клянусь Христом, тебе лучше молиться, чтобы никогда не попасть ко мне в руки.

Шон остановился, задыхаясь от собственной ярости.

— Спасибо, полковник, — в голосе генерала Чайны чувствовалась улыбка. — А то мне уже наскучило разговаривать с самим собой. Очень рад, что у нас снова установился контакт. Я очень скучаю без тебя.

Шону потребовались большие усилия, чтобы сдержать себя и ничего не ответить, вместо этого он просто выключил рацию.

— Собирайтесь, — его голос все еще дрожал от ярости, — Чайна прекрасно сумел нас засечь во время моего срыва. Нам надо теперь быстро смываться.

— Уносить ноги так же, как раньше? — тоскливо спросила Клодия, но покорно встала.

И все же в эту ночь они прошли меньше, чем в предыдущую. Еще до полуночи Матату, как животное, чувствуя опасность, дважды останавливал их. Он шел впереди, разведывая дорогу, и натыкался на засады, расставленные для них, и каждый раз им приходилось медленно и осторожно идти в обход, чтобы избежать ловушки.

— Люди генерала Типпу Типа, — пробормотал Альфонсо. — Должно быть, он пришел на помощь генералу Чайне. Нас поджидают на каждой тропинке.

Однако после полуночи удача повернулась к ним лицом. Матату вышел на хорошо протоптанную тропинку, ведущую точно на юг, и обнаружил, что незадолго до этого большая группа людей прошла в том же направлении, куда направляются и они.

— Мы воспользуемся их следом, чтобы прикрыть собственный.

Шон тут же ухватился за эту возможность. Он направил Матату вперед. За ним пустил Клодию, а они с Альфонсо пошли сзади, путая свои следы с явными следами, оставленными людьми Типпу Типа.

Они поспешно шли по тропинке до тех пор, пока чуткое ухо Матату не услышало впереди звуки шагов патруля РЕНАМО, продвигавшегося вперед в ночной тиши. После этого они умерили шаг и последовали за патрулем, держась на достаточном расстоянии, предоставив солдатам РЕНАМО производить для них разведку.

Оставаться в контакте с неприятелем и держаться на грани, которая разделяет опасность быть обнаруженным и возможность не попасться противнику на глаза, было очень сложным и опасным делом, в котором они полностью положились на слух Матату и его способность видеть в темноте. Зато теперь они продвигались почти в два раза быстрее, чем могли бы без посторонней помощи.

Незадолго до рассвета патруль РЕНАМО остановился, и путники, скрючившись в темноте, слышали, как те устраивались в кустах по обе стороны дороги. Еще одна засада. Матату повел их в обход, и вскоре они опять вышли на тропинку и пошли дальше на юг.

— По моим подсчетам, мы прошли миль двадцать пять, — с мрачным удовлетворением пробормотал Шон, когда нежный свет утра заставил побледнеть звезды на востоке. — Но мы не можем рисковать и идти дальше при дневном свете. Здесь полно солдат РЕНАМО. Матату, найди нам место, где можно будет отлежаться днем.

В это утро они вышли на влажные земли, лежащие в преддверии реки Сави, и теперь Матату вел их по высокой болотной траве. Они переходили болотистые лужи, проваливаясь по колено в воду, прокладывая путь между лагунами с открытой водой, над которыми серым облаком висели москиты. Теперь их следы скрывала вода, а Шон, идущий последним, тщательно расправлял примятую ими траву, чтобы полностью замаскировать их путь.

В нескольких сотнях ярдов от тропинки Матату нашел небольшой сухой островок, который всего на дюйм поднимался над поверхностью воды, и как только он ступил на него, то в траве началась какое-то движение, производимое, очевидно, довольно крупным телом.

Клодия в испуге вскрикнула, уверенная, что они напоролись на очередную засаду РЕНАМО. Однако Матату выхватил походный нож и с боевым криком нырнул в траву. За этим последовала непродолжительная возня, во время которой он боролся с извивающимся чешуйчатым телом, в два раза превосходящим его в размерах.

Шон бросился ему на помощь, вдвоем они наконец одолели, закололи и вытащили на берег добычу. Клодию передернуло от ужаса, когда она увидела огромную серую ящерицу, почти семи футов длиной, с блестящим желтым брюхом и длинным хлыстообразным хвостом, который все еще подергивался из стороны в сторону.

С восторженным возгласом Матату тут же начал свежевать добычу.

— Что это такое?

— Любимый деликатес Матату, легуан.

Шон вытер лезвие штык-ножа о ладонь и принялся помогать Матату разделывать гигантского варана.

Мясо на хвосте было белым, как филе дуврского палтуса, но когда Шон предложил Клодии отрезанную полоску, та с гримасой отвращения отвернулась.

— Ешьте свою добычу сами, — огрызнулась она.

— И я это слышу от девочки, которая регулярно ест на обед жареных гусениц!

— Шон, я не могу. Я действительно не могу себя заставить. Только не сырое.

— У нас здесь нет сухих дров, чтобы развести костер. Ты ведь ела японское сасими, правда? И говорила, что тебе это нравилось.

— Это сырая рыба, а не сырая ящерица!

— Разница небольшая, считай, что это африканское сасими, — мягко уговаривал он ее.

Когда она наконец сдалась и попробовала, то, к своему удивлению, нашла блюдо вполне съедобным, а голод победил ее брезгливость.

На этот раз запасов воды у них не было, поэтому они набили себе животы сырым мясом ящерицы и запили все это речной водой, после чего свернулись калачиком на одеялах. Лежа в высокой колышущейся траве, прикрывающей их головы от жары и наблюдения с неба, Клодия почувствовала себя в относительной безопасности и дала волю усталости.

Где-то в середине дня она проснулась и, лежа в объятиях Шона, прислушалась к звуку рыщущего где-то вдалеке вертолета.

— Чайна обрабатывает берег реки впереди, — прошептал Шон

Звук двигателя вертолета становился то сильнее, то слабее, в зависимости от направления его поисков. Когда звук моторов стал нарастать, Клодия почувствовала, как мышцы ее живота непроизвольно сжимаются. Вертолет пролетел где-то совсем рядом с ними, немного южнее, затем его звук стал тише и наконец затих совсем.

— Улетел, — сказал Шон, обнимая ее, — спи.

— Тихо! — одним дыханием прошептал он ей на ухо. — Ни звука!

Когда она кивнула головой, он убрал свою ладонь, повернулся и начал вглядываться сквозь завесу болотной травы. Она сделала то же самое и начала вглядываться в открытые воды лагуны.

Сначала она ничего не увидела, но потом услышала, как кто-то напевает. Это был нежный девичий дрожащий голосок, который напевал шанганскую любовную песенку, а вскоре стало можно различить и легкие шаги по воде. Пение послышалось совсем близко, так близко, что Клодия инстинктивно прижалась к Шону и задержала дыхание.

Затем внезапно через просвет в траве Клодия увидела и саму певунью. Это была стройная и грациозная девчушка, только что вступившая в девичество: ее черты лица еще сохранили что-то детское, а груди были уже большими и напоминали небольшие арбузы. На ней была только набедренная повязка из какой-то тряпки, заправленной между ног, кожа блестела на полуденном солнце, как подгорелая черная патока. Она казалась дикой и веселой, как какой-то лесной дух, и Клодия сразу же залюбовалась ею.

В правой руке девочка несла легкое тростниковое копье с расщепленным концом, предназначенное для ловли рыбы. Легко шагая по теплой воде лагуны, она держала копье наготове.

Внезапно песня замерла на ее губах, она застыла, затем с грациозностью танцора сделала выпад. Древко копья дернулось у нее в руке, и с тихим счастливым возгласом она вытащила из воды длинную скользкую рыбину. Рыба дрыгалась на кончике копья, ее широкий усатый рот то открывался, то закрывался. Девушка ударила рыбину древком копья по широкому черепу и опустила в плетеную сумку, висящую у нее на поясе.

Она ополоснула розовую ладошку от рыбьей слизи, взяла копье и возобновила охоту, двигаясь прямо в направлении густых зарослей болотной травы, где залегли беглецы. Шон дотянулся до руки Клодии и сжал, предупреждая, чтобы она не двигалась, но черная девушка была уже настолько близко, что через несколько шагов должна была просто наткнуться на них.

Внезапно девушка взглянула прямо в глаза Клодии. Они всего лишь какое-то мгновение пялились друг на друга, после чего девушка развернулась и бросилась бежать. В следующий момент вскочил Шон и пустился за ней в погоню, а с обеих сторон из травы выскочили Альфонсо и Матату и присоединились к нему.

Девушка уже наполовину пересекла лагуну, когда они настигли ее; она попробовала вилять и петлять, но каждый раз, когда она сворачивала, один из них был готов схватить ее, наконец она поняла, что находится в безвыходном положении, и остановилась с широко раскрытыми глазами, задыхаясь от ужаса, но держа свое копье наготове. Однако ее смелость и мужество ничем не могли бы помочь ей в борьбе против окруживших ее трех мужчин. Она была как кошка, окруженная овчарками, шанса сбежать у нее не было.

Матату зашел сбоку, и она моментально повернулась и направила на него копье. Шон моментально выбил оружие у нее из рук и скрутил. Дрыгающуюся и извивающуюся, он донес ее до твердой земли и бросил на траву. Во время борьбы она потеряла и сумку с добычей, и набедренную повязку, и теперь скорчилась абсолютно нагая, дрожа, уставившись на окруживших ее мужчин.

Шон тихо и успокаивающе заговорил с ней, но поначалу она не отвечала. Потом вопросы начал задавать Альфонсо, и как только девочка определила, что он из ее же племени, она, похоже, несколько успокоилась, а после нескольких мягких вопросов начала сбивчиво отвечать.

— Что она говорит? — спросила Клодия, не скрывая сочувствия.

— Она живет здесь на болоте, скрываясь от солдат, — ответил Шон. — РЕНАМО убило ее мать, а брата и остальных членов семьи забрало ФРЕЛИМО, чтобы валить лес. А она убежала.

Они расспрашивали девушку почти целый час. Как далеко еще до реки? Есть ли там переправа? Как много солдат расположено вдоль реки? Где бригады ФРЕЛИМО валят деревья? С каждым вопросом страх девушки отступал, и она, чувствуя, что Клодия симпатизирует ей, постоянно посматривала в ее сторону с детской доверчивостью.

— Я немного говорю по-английски, мисс, — прошептала она наконец, и Клодия в изумлении уставилась на нее.

— Где ты этому научилась?

— В миссии, еще до того, как пришли солдаты, которые сожгли миссию и убили монахинь.

— Ты хорошо говоришь по-английски, — улыбнулась Клодия. — Как тебя зовут?

— Мириам, мисс.

— Не будь слишком болтливой, — предупредил Клодию Шон.

— Это всего лишь маленький милый ребенок.

Шон хотел что-то ответить, но потом передумал и вместо этого взглянул на закат.

— Черт подери, мы пропустили сеанс связи с Чайной. Готовьтесь к выступлению. Пора паковаться.

Им потребовалось всего лишь несколько минут, чтобы собраться в дорогу. Уже закинув на плечи мешок, Клодия спросила:

— А что будем делать с девочкой?

— Оставим ее здесь, — ответил Шон, но что-то в его голосе и то, что он при этом отвел взгляд, насторожило Клодию.

Она уже последовала за Шоном, который спустился с островка в воду, но вдруг остановилась и оглянулась. Черная девушка сидела на корточках, а у нее за спиной стоял Матату с охотничьим ножом в правой руке.

Понимание того, что происходит, ударило Клодию ледяной волной гнева.

— Шон! — окликнула она его дрожащим голосом. — Что вы собираетесь сделать с ребенком?

— Не беспокойся за нее, — коротко ответил тот.

— Матату! — Ее начало колотить. — Что ты собираешься делать? — Он только осклабился. — Ты собираешься…?

Она судорожно схватилась за горло, а Матату весело закивал головой и показал ей нож.

— Ндио, — согласился он, — куфа.

Она знала это слово на суахили. Матату использовал его каждый раз, как ее отец подстреливал дичь, а ему надо было перерезать ей горло. Внезапно ее затрясло от гнева. Она повернулась к Шону.

— Вы собираетесь убить ее!

Ее голос дрожал от ненависти и ужаса.

— Подожди, Клодия, послушай. Мы не можем оставить ее здесь. Если они ее поймают… Это равносильно самоубийству.

— Ну ты и сволочь! — закричала она на него. — Ты не лучше последней швали из РЕНАМО, ты такой же, как и Чайна!

— Разве ты не понимаешь, что от этого зависят наши жизни? Выживем мы или нет!

— Я не могу поверить в то, что слышу!

— Это жестокая и суровая земля. Если мы хотим выжить, то должны жить по ее законам. Мы не можем позволить себе впадать в безумие сострадания!

Она хотела броситься на него, сжала кулаки, чтобы восстановить самообладание, но ее голос все равно дрожал.

— Сострадание и совесть — это то, что отличает нас от животных. — Она глубоко вздохнула. — Если ты ценишь хоть что-нибудь из того, что было между нами, то не скажешь больше ни слова. Ты не сможешь рационально объяснить то, что ты собираешься сделать с этим ребенком.

— Ты предпочитаешь попасть в руки генерала Чайны? — спросил он. — Этот ребенок, как ты ее называешь, ни на минуту не задумается, когда его спросят о нашем точном местопребывании.

— Прекрати, Шон! Я тебя предупреждаю: все, что ты скажешь в свое оправдание, нанесет такой ущерб нашим отношениям, который уже ничем не восстановишь.

— Ну хорошо. — Шон взял ее за руки и притянул к себе. — Тогда скажи, как нам поступить с ней? Я сделаю все, что ты скажешь. Если ты предлагаешь отпустить ее, чтобы она доложила о нас первому же наткнувшемуся на нее патрулю РЕНАМО, я это сделаю.

Клодия, напрягшись, стояла в кольце его рук, и хотя резкие нотки в ее голосе пропали, он все равно оставался холодным и безапелляционным.

— Мы возьмем ее с собой.

Шон опустил руки.

— С собой?

— Именно это я и сказала. Раз мы не можем оставить ее здесь, то это единственное возможное решение.

Шон пораженно уставился на нее, а она продолжала:

— Ты сказал, что сделаешь по-моему. Ты обещал.

Он открыл рот, но, так ничего и не сказав, закрыл снова, потом взглянул на черную девушку. Она поняла смысл спора, поняла, что ставкой в этом споре является ее жизнь и что ее защитницей, ее спасительницей является Клодия. Когда Шон увидел выражение лица этого ребенка, его вдруг окатила волна стыда и отвращения к самому себе. Это чувство было для него чуждо. Во время партизанской войны разведчики никогда не оставляли свидетелей. «Эта женщина сделала меня мягче, — подумал он, но потом улыбнулся и покачал головой: — А может, просто она приблизила меня к цивилизации?»

— Хорошо, — сказал он, улыбаясь. — Девочка пойдет с нами, но при условии, что ты меня простишь.

Поцелуй был кратким и холодным. Губы Клодии были плотно сжаты. Ей потребуется время, чтобы позабыть свой гнев. Она отвернулась от Шона и подняла девочку на ноги. Мириам с благодарностью прижалась к ней.

— Найди ее повязку, — приказал Шон Матату. — И убери нож. Девочка пойдет с нами.

Матату с неодобрением вытаращил глаза, но все же отправился искать единственный предмет туалета девочки.

Пока Мириам надевала свою повязку, сержант Альфонсо, опершись на автомат, с интересом наблюдал за ней. Было ясно, что он ничуть не жалеет о решении взять девочку с собой. Клодия была очень недовольна таким интересом к ее протеже, раскрыла свой мешок и вытащила оттуда запасную камуфляжную рубашку РЕНАМО, позаимствованную из запасов генерала Чайны.

Рубашка доходила девочке до бедер и вполне удовлетворила благочестивые чувства Клодии. Черная девочка была в восторге, тот ужас, который она испытывала всего несколько минут назад, был забыт, и она сразу начала прихорашиваться в своем новом наряде.

— Спасибо, донна. Большое спасибо. Вы очень добрая леди.

— Ну хорошо, — вмешался Шон, — демонстрация мод окончена. Пошли.

Альфонсо взял Мириам за руку. Только тогда девушка поняла, что ее забирают с собой, и начала протестовать и отчаянно вырываться.

— Черт бы вас побрал! — взорвался Шон. — Теперь мы действительно влипли!

— Что такое? — спросила Клодия.

— Она не одна, с ней еще кто-то.

— Я считала, что она потеряла родителей.

— Это так, но на болоте у нее спрятаны брат и сестра. Двое детей настолько маленьких, что не могут прокормить себя сами. Черт бы все это побрал! Черт бы все это побрал! — с горечью повторял Шон. — И что теперь, разрази меня гром, нам делать?

— Мы накормим детей и возьмем их с собой тоже, — просто заявила Клодия.

— Двух младенцев! Ты что, с ума спятила? У нас здесь не сиротский приют.

— Мы должны опять начать все с начала? — Клодия с раздражением повернулась к нему спиной и взяла Мириам за руку. — Все в порядке. Можешь мне поверить. Мы присмотрим и за ними.

Черная девочка успокоилась и уставилась на Клодию глазами, полными щенячьего восторга и обожания.

— Где ребятишки? Мы накормим их.

— Идемте, донна. Я покажу вам.

И Мириам, взяв ее за руку, направилась в болото.

Было уже совсем темно, когда Мириам привела их к малюсенькому островку, где в зарослях папируса она спрятала детей. Когда она раздвинула густые зеленые стебли, на них, как совята из гнезда, уставились две пары огромных темных глаз

— Мальчик, — объявила Мириам, доставая первого ребенка.

Мальчику было не больше пяти или шести лет, он был тощим и весь трясся от страха.

— И девочка.

Девочка была меньше, ей было не больше четырех лет. Когда Клодия притронулась к ней, она воскликнула:

— Она вся горит! Она совершенно больна!

Девочка была очень слаба и не могла стоять, она свернулась у Клодии на руках, как умирающий котенок, дрожа и что-то тихо мяукая.

— Малярия, — сказал Шон, присев рядом с ребенком на корточки. — Она не выживет.

— У нас в аптечке есть хлорохин. — И Клодия резко схватила сумку с медикаментами.

— Это безумие, — простонал Шон. — Нам придется пробираться дальше с этим выводком? Да это просто кошмар какой-то!

— Замолчи! — огрызнулась Клодия. — Сколько таблеток ей дать? В инструкции сказано, что для детей до шести лет надо посоветоваться с терапевтом. Спасибо за совет. Дадим пока парочку.

Занимаясь девочкой, Клодия спросила Мириам:

— Как их зовут? Как ты их называешь?

Ответ был такой длинный и сложный, что даже Клодия опешила, но она скоро пришла в себя.

— Мне это никогда не произнести, — сказала она в конце концов. — Мы будем звать их Микки и Минни.

— Уолт Дисней подаст на тебя в суд, — предупредил Шон, но она проигнорировала его замечание и завернула Минни в свое одеяло.

— Ты понесешь ее, — сказала она Шону тоном, не терпящим возражений.

— Если эта маленькая засранка описает меня, я ей шею сверну, — предупредил он.

— А Альфонсо понесет Микки.

Шон видел, как у Клодии появился материнский инстинкт, и понял, что все их возражения против этого дополнительного груза станут только стимулом для пробудившегося у нее чувства ответственности. Клодия совсем позабыла про свои изнеможение и апатию и сейчас была более подвижной и живой, чем когда-либо с момента смерти Джоба.

Шон поднял почти ничего не весящего ребенка и привязал его к спине одеялом. Жар проходил через одеяло так, как будто это был не ребенок, а грелка с горячей водой. Однако ребенок, очевидно, был привычен к такому положению, поскольку его с самого рождения именно так и носили. Девочка сразу успокоилась и уснула.

— И все же я не понимаю, что со мной происходит, — пробормотал Шон. — Заделаться бесплатной нянькой в моем-то возрасте.

Они снова двинулись через болото.

Однако не прошла еще и первая половина ночи, как Мириам доказала, что она значительно облегчит трудности возложенного на них дополнительного веса. Она знала прибрежную территорию как истинное дитя болот. Она шла впереди вместе с Матату, прокладывая путь в лабиринте лагун и островов, находя тайные тропки, и тем самым избавила их от многих часов утомительных и малопродуктивных поисков.

Вскоре после полуночи, когда великий охотник Орион, натянув свой лук до отказа, висел прямо у них над головами, Мириам вывела их на берег Рио-Сави и указала место, где человек мог перейти на другую сторону.

Они отдохнули, во время отдыха женщины няньчились с детьми и кормили их кусочками мяса легуана. Хлорохин сделал свое дело; жар у девочки спал, и она стала менее капризной. Быстро поев, мужчины спрятались в зарослях тростника и стали всматриваться в черную воду, в которой, как маленькие утонувшие светлячки, отражались звезды.

— Это самая опасная точка, — прошептал Шон. — Вчера Чайна весь день на вертолете патрулировал реку, и с первыми же лучами солнца он вернется сюда. Мы не можем позволить себе терять время. Мы должны переправиться и убраться подальше еще до рассвета.

— Они будут ожидать нас на другом берегу, — возразил Альфонсо, — и всех нас перестреляют.

— Правильно, — согласился Шон, — они здесь, но ведь мы-то знаем, что они здесь. Мы оставим женщин на этой стороне и переправимся через реку, чтобы очистить тот берег. Огнестрельное оружие мы использовать не можем, значит, пользуемся только ножами и проводом. Значит, на сегодняшнюю ночь намечаем «мокрое дело».

Он воспользовался старым термином разведчиков. «Себенза енаманзи». Но эта ночь была мокрой и во многих других отношениях.

Провод Шона был длиной в четыре фута — струна из нержавеющей стали, которую он отрезал от троса лебедки в «Геркулесе», прежде чем покинуть самолет. Джоб в свое время вырезал из дерева два кружка, чтобы сделать ручки, и закрепил их на концах проволоки. Она легко сворачивалась в колечко диаметром в серебряный доллар и умещалась в кармане штормовки. Теперь Шон выудил ее оттуда и развернул. Он проверил ее, поместив деревянные кружочки между пальцев, и, с силой дернув, удовлетворенно что-то проворчал, почувствовав знакомое упругое натяжение. Затем он свернул провод и надел его на запястье, как повязку.

Все трое разделись донага: капающая с одежды вода может насторожить врага, а мокрая куртка даст ему за что ухватиться во время рукопашной схватки. Каждый из них повесил себе на шею нож.

Шон пошел в тростники, где сидели Клодия и дети. Когда он поцеловал ее, губы у нее были мягкими и влажными, и она быстро к нему прижалась.

— Ты меня простила? — спросил он. Вместо ответа она еще раз поцеловала его.

— Возвращайся быстрее, — прошептала она.

Трое мужчин бесшумно соскользнули в воду, держась поближе друг к другу, и бесшумно по-собачьи отплыли от берега, предоставив течению отнести их ниже брода.

Они выбрались на южный берег, утонувший в зарослях папируса, и дальше поползли на животе. Белое голое тело Шона блестело в свете звезд. Он повалялся в вонючей черной грязной луже до тех пор, пока каждый дюйм его тела не оказался покрыт грязью, затем зачерпнул полную пригоршню той же грязи и намазал ею лицо.

— Готовы? — тихо спросил он и освободил нож в ножнах, висящих у него на горле.

— Пошли!

Они отошли от реки, сделали широкий полукруг и направились к броду. Болота располагались на северном берегу. Этот берег был куда суше, и лес доходил почти до самого берега. Чтобы оставаться незамеченными, они старались держаться в тени деревьев. По мере приближения к броду двигались они все осторожнее. Они раскинулись цепью: Шон в середине, а Альфонсо и Матату по краям.

Шон почувствовал запах РЕНАМО еще до того, как увидел солдат. Это был запах дыма от местного табака и пота от давно не стиранной одежды. Шон замер, прислушался и начал вглядываться вперед, каждой своей клеточкой сосредоточившись на этом занятии.

В темноте, немного впереди, кто-то тихо кашлянул, затем прочистил горло, и Шон наконец заметил его. Он наклонился и коснулся земли, нащупывая пальцами точку для следующего шага, так чтобы ни сучок, ни сухой лист не выдали его присутствия. Потихоньку, шажок за шажком, он пробирался вперед, пока на фоне звездного неба не различил силуэт головы караульного. Он сидел за стоящим на сошках пулеметом РПД, вглядываясь в другой берег.

Шон ждал, текли минуты, пять, затем десять, каждая со своей собственной длительностью. Но вот на левом фланге кто-то еще зевнул и потянулся, и тут же третий голос злым шепотом предупредил его о необходимости сохранять тишину.

— Трое.

Шон запомнил позицию каждого, затем так же тихо и осторожно, как и пришел, вернулся назад.

На опушке леса его ждал Альфонсо, а минутой позже прокрался обратно и присоединился к ним Матату.

— Трое, — прошептал Альфонсо.

— Да, трое, — согласился Шон.

— Четверо, — возразил им обоим Матату. — Еще один внизу у самого берега.

Матату никогда ничего не пропускал, и Шон принял это сообщение без возражений.

Всего лишь четыре бойца РЕНАМО в засаде. У Шона отлегло от сердца. Он ожидал большего количества противников, но Чайна был вынужден распылить людей тонкой цепочкой, чтобы прикрыть все тропинки и все переправы.

— Никакого шума, — предупредил всех Шон. — Один выстрел — и у нас на хвосте целая армия будет изображать боевой танец. Матату, ты берешь того, что нашел на берегу. Ты, Альфонсо, берешь того, который разговаривал в тростнике. А я возьму двоих в центре.

Он снял с левого запястья проволоку, размотал ее, снова натянул ее между руками и проверил, почувствовал ее.

— Подождите, пока мой не «дунет», и только после этого займитесь своими.

Они легонько хлопнули друг друга по плечам, — старое ритуальное благословение, — а после этого расстались и рассеялись в ночи, возвращаясь к берегу.

Пулеметчик был там же, где и оставил его Шон, но когда Шон зашел ему за спину, несколько легких облачков заслонили звезды, и пришлось подождать, пока они рассеются. Каждая секунда задержки увеличивала опасность быть обнаруженными, и он уже готов был начать работу на ощупь, но все же сдержался. Когда небо прояснилось, он был рад, что не сделал этого. Часовой снял шапку и чесал себе затылок; поднятая рука блокировала бы струну и чистого убийства не получилось бы. Последовали бы крик, выстрелы, и все солдаты в радиусе нескольких миль устремились бы сюда.

Он подождал, пока солдат почешется и снова наденет шапку. Как только он опустил руку, Шон подался вперед и одним легким движением накинул проволочную петлю ему на горло. В то же самое мгновенье он потянул назад, вложив в рывок всю свою силу и резко упершись правым коленом между лопатками часового. Провод прошел сквозь плоть и глотку, словно это был сыр чеддер. Шон почувствовал, когда провод уперся в позвоночник, но тут же начал пилить его обеими руками, не ослабляя натяжения и продолжая упираться коленом противнику в спину.

Струна наконец нашла промежуток между позвоночниками и проскочила насквозь. Голова солдата упала прямо ему на колени, и часовой «дунул». Воздух из его легких вырвался сквозь гортань, издав тихий свист. Это и был тот звук, которого должны были дождаться Альфонсо и Матату. Шон знал, что те в данный момент уже напали на свои жертвы, но никаких звуков не было слышно, пока человек, которого убил Шон, не упал вперед и его сонная артерия не начала опоражниваться на землю с тихим шипением, как молоко в подойник под гибкими пальцами молочницы.

Звук насторожил четвертого солдата, единственного оставшегося в живых, и он озадачено крикнул:

— Что там такое, Альве? Что ты там делаешь?

Этот вопрос и навел на него Шона. Он уже достал из ножен нож и держал его так, чтобы при ударе он вошел между ребер под нужным углом. Шон левой рукой схватил его за горло, чтобы предотвратить крик, а другой рукой всадил нож под ребра.

Все было кончено за тридцать секунд. Последние судороги сотрясли тело, Шон выпустил его и поднялся. Матату был уже рядом с ним, держа наготове свой разделочный нож. Его нож и руки были влажны. Свою работу он уже сделал и пришел помочь Шону, но в этом уже не было необходимости.

Они выждали целую минуту, прислушиваясь к тревожным сигналам. Возможно, был еще один часовой, которого просмотрел даже Матату, но, кроме кваканья лягушек на болотных островках и писка москитов, не было слышно ни звука.

— Обыщите их, — приказал Шон. — Возьмите все, чем можно воспользоваться.

Один из карабинов, все боеприпасы, полдюжины гранат, одежда и провизия. Все было собрано очень быстро.

— Так, — сказал Шон. — Остальное утопите.

Они стащили тела к воде и пустили их по течению. Затем сбросили пулемет и прочее отбракованное снаряжение в глубокую воду за тростниками.

Шон взглянул на часы.

— Мы опаздываем, — сказал он. — Нам еще надо перевести на этот берег остальных.

Клодия, Мириам и дети все еще были в тростнике, где их и оставили.

— Что случилось? Мы ничего не слышали! — Клодия с облегчением обняла мокрую голую грудь Шона.

— А ничего слышно и не должно было быть, — сказал ей Шон и взял в каждую руку по спящему ребенку.

Пересекая реку, они образовали цепь, взявшись за руки, поддерживая друг друга в сильном течении. Вода доходила Клодии до груди. Без такой поддержки женщин могло смыть. Переправа оказалась изнурительной, и они выбрались на берег в полном изнеможении.

Шон не смог позволить им отдохнуть больше чем несколько минут, за это время успели обтереть Минни и завернуть ее в куртку, которую сняли с одного из мертвых солдат РЕНАМО. После этого он снова поднял их и повел к лесу.

— Мы должны убраться подальше от реки до утра. Чайна будет здесь, как только рассветет.