Время умирать

* * *

Шон проснулся, когда в воздухе повеяло холодом ночи. Скалы впереди меркли в дымчатом фиолетовом сумраке. Потянувшись, он оглянулся в поисках Матату. Воспоминание о том, что тот ушел, вызвало резь в желудке. Шон завязал шнурки и глотнул воды. Закрыв флягу, он поднес ее к уху и встряхнул. Все еще наполовину полна.

Открыв затвор «577», он вытащил патроны из обоих стволов и заменил их двумя другими из патронташа. Потом Шон выдавил немного черного камуфляжного крема из смятого тюбика и размазал его по лицу и тыльным сторонам ладоней. На этом приготовления закончились, он встал и неслышно двинулся вверх по склону.

Последние двадцать минут светлого времени он провел, разглядывая в бинокль вход в долину и вершины скал. Насколько он мог судить, ничего не изменилось. Тогда он еще раз просмотрел и запомнил путь вверх по скале.

Когда ночь накрыла долину своим плащом, Шон незаметно скользнул через гребень и крадучись пошел к основанию скалы. Ему пришлось продираться через спутанный густой кустарник, поэтому путь до каменной стены занял больше времени, чем он ожидал.

Тем временем уже почти совсем стемнело, но Шон сумел найти отправную точку восхождения по маленькому кустику, торчащему из каменной трещины, который он заметил в бинокль.

Шон никогда не пользовался винтовочным ремнем. Это могло быть смертельно опасным в густом кустарнике, когда ремень цеплялся за ветку с таким шумом, будто нападал бык или раненый слон.

Он засунул ружье под клапан рюкзака вместе со спальным мешком. Приклад торчал из-за плеч с одной стороны, стволы — с другой, создавая неуклюжий неуравновешенный груз. Шон подошел к стене и положил на нее руки, чтобы как следует прочувствовать поверхность. Нагретый солнцем камень еще не остыл и под пальцами казался гладким, почти скользким.

До войны скалолазанье было одним из самых сильных увлечений Шона. Он любил риск, захватывающее ощущение высоты и ужас пропасти, разверзающейся под ногами. Он поднимался и на скалы в Южной Америке и Европе, и на Дракенсберг и горы Кении. Он обладал необходимым чувством равновесия и сильными пальцами и руками. И если бы не партизанская война, он мог бы стать одним из лучших альпинистов в мире. Однако ему еще никогда не приходилось совершать восхождение, подобное этому. Носки его мягких ботинок не были укреплены, у него не было ни веревок, ни клиньев, ни карабинов. Лезть придется в темноте, когда едва виден следующий выступ, по склону, который он изучил с расстояния в милю, ослепленный красным песчаником, самым вероломным из камней.

Шон встал на выступ и полез вверх. Он упирался пальцами рук и ног, отклоняясь назад от скалы, сохраняя равновесие, не дергаясь, не отталкиваясь от гладких, как литой шоколад, уходящих вверх каменных опор.

Сначала они были однородными — Шон называл такие «ручками кувшина», потом поверхность постепенно стала отклоняться. Шон карабкался вверх легко и быстро: прикосновение пальцев, толчок ног — и он уже продвинулся, стараясь как можно легче наступать на каждый выступ, но и тогда порой чувствуя, как более хрупкие куски камня угрожающе скрипят и скрежещут под пальцами. Все же он успевал уйти вверх раньше, чем возникала угроза того, что очередная опора обрушится.

В тех местах, где он не мог видеть, что происходит над головой, Шон карабкался инстинктивно, ощупывая камень и намертво вцепляясь в него кончиками пальцев, чувствительных, как у пианиста. Так, двигаясь без остановок, он преодолел первый наклонный участок и добрался до выступа, расположенного на высоте нескольких сотен футов от подножия.

Выступ был не шире девяти дюймов — гораздо уже, чем казалось Шону, когда он рассматривал его в бинокль. Рюкзак за спиной и пристегнутая к нему винтовка мешали повернуться спиной к скале и сесть на выступ, как на скамейку.

Шон был вынужден некоторое время постоять лицом к скале, каблуки свешивались за край, рюкзак и винтовка давили на плечи, тянули вниз. На выступе было еще менее удобно, чем на поверхности скалы. Он начал пробираться вдоль него, расставив руки в стороны, словно распятый, чтобы держать равновесие, пальцами нащупывая неровности на поверхности камня и почти упираясь носом в песчаник. Шон двигался влево вдоль выступа, ища вертикальную трещину, которую видел в бинокль. Это был первый из двух возможных путей, выбранный им. Будучи скалолазом, Шон инстинктивно не доверял корням, веткам и пучкам травы. На них никогда нельзя было полагаться — слишком ненадежно, чтобы рисковать жизнью.

Осторожно двигаясь вперед, он считал маленькие крабьи шажки вдоль выступа, и, когда досчитал до ста, выступ под ногами опасно сузился. Мышцы икр стали гореть и дрожать от непривычного напряжения в попытке сбалансировать винтовку и рюкзак. Когда боль в мышцах стала нестерпимой, Шон начал подумывать о возвращении и о корнях фикуса, но засомневался, остается ли у него еще этот выбор. Ему хотелось остановиться на минутку, дать отдых ногам и собраться с силами, но он знал, что это будет означать конец. Остановиться на выступе вроде этого сулило верную смерть.

Шон заставил себя сделать еще шаг и еще один; теперь ему приходилось двигаться, откинувшись назад, так что его спина изогнулась дугой, а ноги онемели до самых щиколоток, но все же он чувствовал, что продвигается вперед.

Неожиданно пальцы его левой руки нащупали трещину. Чувство было такое, как будто ему впрыснули адреналин.

Его ноги сразу окрепли, и он смог сделать еще шаг. Пальцы бегали по трещине, поспешно исследуя ее. Трещина оказалась недостаточно широкой для того, чтобы просунуть туда плечо, и быстро сужалась кверху.

Шон засунул в нее руку как можно глубже, затем сжал кулак и зафиксировал его в трещине. Теперь он снова мог опереться на руку и дать хоть немного отдохнуть спине и ноющим ногам. Дыхание со свистом вырывалось из груди, пот струился по телу, пропитывая рубашку, смывая камуфляжный крем с лица, жег глаза, затуманивая зрение.

Наскоро проморгавшись, Шон поднял голову и с удивлением понял, что поверхность скалы над ним хорошо просматривается на фоне ночного неба и трещина, бегущая вверх, также видна совершенно отчетливо.

Обернувшись, он увидел, что за время его подъема луна осветила горизонт на востоке и ее сияние превратило лес внизу в море белого серебра.

Шон не мог больше ждать — нужно было двигаться дальше. Вытянув свободную руку и просунув ее в каменную трещину, он снова зафиксировался в ней сжатым кулаком. Затем, развернув ногу, он вдавил носок в трещину на высоте трех футов от выступа. Нога держалась прочно. Тогда он перенес на нее вес тела и, подняв другую ногу, повторил действие. И так рука за рукой, нога за ногой, Шон поднимался вверх по трещине, упираясь в скалу, балансируя, чтобы сохранить равновесие. Наконец-то ноги и спина расслабились, и теперь вес распределился равномерно.

Теперь, когда в каких-то ста футах над головой стала видна вершина утеса, Шон почувствовал, что трещина расширяется и он больше не может цепляться за стены кулаками и ступнями. Один раз он поскользнулся, и нога неприятно скребанула вниз по камню, пока не нашла опору.

Он повернулся, пытаясь вклиниться в трещину плечом, но ему помешал ствол винтовки. Провисев несколько секунд, он восстановил равновесие, а затем стал ощупывать скалу над головой, пытаясь найти, за что бы можно было уцепиться. Но везде был лишь гладкий песчаник, и он понял, что застрял. Через пятнадцать секунд ноги больше не смогут держать его. Шон в принципе знал, что следует сделать, но этому противилось все его существо.

«Сделай это, — скрежетал в ушах внутренний голос. — Сделай это, иначе погибнешь!»

Он опустил руку и быстро расстегнул поясную пряжку рюкзака. Затем он вытянул одну руку назад и вниз, лямка соскользнула с плеча и остановилась в сгибе локтя. Под действием веса мешка и винтовки его тело развернулось, и ему пришлось приложить усилие, чтобы не упасть.

Затем он сунул в трещину голову, стараясь зацепиться за камень подбородком и затылком и одновременно пытаясь освободиться от второй лямки. Собрав все силы, он напряг мышцы шеи и отпустил руки. Теперь он держался только головой и ногами, вытянув обе руки назад.

В критический момент лямка наконец преодолела складку рукава его куртки и соскользнула.

Мешок полетел в темноту. Неожиданно освободившись от груза, Шон качнулся и, изо всех сил вцепившись свободными руками в края каменной трещины, лишь с трудом умудрился удержаться от падения в бездну вслед за своим мешком.

Прижавшись к камню, он слышал, как мешок, падая, ударяется о скалу, а сталь винтовочного ствола звенит при ударе о камень как бронзовый колокол, будя эхо, ужасающим звуком отражающееся от холмов к скалам в ночи. И долго после того, как мешок и винтовка нашли наконец успокоение у подножия скалы, эхо все еще блуждало среди холмов.

Шон развернулся и наконец-то смог вклиниться плечом в трещину. Он отдыхал, с трудом приходя в себя от ужасного ощущения неминуемой гибели, на мгновение лишившего его присутствия духа. Понемногу дыхание стало ровнее, и ужас сменился знакомым жаром адреналина в крови. Шон неожиданно почувствовал, как прекрасно ощущать себя живым. — На самом краю, — хрипло прошептал он. — Ты снова там побывал!

Чем сильнее пережитый ужас, тем больше восторг. Он больше не удивлялся самому себе, но снова радовался, что смог подойти так близко к краю и не сорваться вниз.

Мимолетная радость сменилась осознанием трудности сложившегося положения. Его мешок сгинул. Винтовка, фляги, спальный мешок, провизия — все пропало. Осталось только содержимое карманов, крошечный запасной мешок и висящий на поясе охотничий нож.

— Об этом будем беспокоиться, когда заберемся на вершину, — прошептал Шон и снова полез вверх.

Одно плечо его было в трещине, так что он мог толкать и тащить себя вверх дюйм за дюймом, расплачиваясь за это ободранными коленками и суставами пальцев.

Постепенно трещина расширилась, превратившись в расщелину, и Шон смог забраться в нее целиком, упираясь ногой, чтобы быстрее продвигаться вверх. У самой вершины расщелина была размыта. Одна из ее боковых сторон почти полностью разрушилась, осталась лишь узкая площадка с плоской вершиной. Наконец Шон ухитрился встать на эту ненадежную опору. Вершина скалы все еще была футах в десяти над головой. Даже встав на цыпочки и вытянув руки вверх, он все еще не мог дотянуться до края.

Стены расщелины представляли собой гладкую, почти отполированную поверхность, лишенную малейших неровностей.

Хорошо подстрахованный скалолаз передвигается от выступа к выступу, ни на мгновение не подвергаясь настоящей опасности. В ситуации вроде этой, чтобы создать необходимую опору, следовало бы загнать в камень железный клин.

— Смотри-ка, а ведь клиньев-то нет, — мрачно пробурчал себе под нос Шон. — Значит, придется допрыгивать.

У него был только один шанс сделать это. Если он не достанет до края, когда прыгнет, следующей остановкой будет подножие скалы.

Шон проверил, крепко ли он стоит на ногах, и попытался присесть, но места на площадке было так мало, что фактически он едва пригнулся — лицо его коснулось камня, а сам он при этом почти висел над обрывом.

Он вздохнул, оттолкнулся руками и ногами и прыгнул вверх. Прыжок получился неуклюжим, но достаточно высоким, чтобы Шон смог ухватиться руками за край. Через мгновение он начал соскальзывать обратно, но удержался, изо всех сил вцепившись пальцами в скалу.

Взбрыкнув ногами, он подтянулся, используя только силу пальцев. Когда его подбородок поравнялся с выступом, в лунном свете перед собой он увидел фальшивый гребень — просто еще один выступ под настоящей вершиной скалы.

По-видимому, на выступе расположилась колония горных хираксов. Ноздри Шона наполнились острой аммиачной вонью их помета. Хиракс — пушистый зверек размером с кролика. Этот дальний родственник слона похож на забавную детскую игрушку. Хираксы в это время суток спали глубоко в своих каменных норках, и выступ казался необитаемым. Шон плавно подтянулся и зацепился локтем за край. Он брыкнул ногами еще раз, собираясь с силами для последнего рывка, и вдруг застыл.

Тишину ночи нарушило громкое пронзительное шипение, похожее на свист вырывающегося из проколотой шины грузовика воздуха. В лунном свете то, что он принял за груду камней, лежащую прямо перед его лицом, вдруг пришло в движение, и Шон мгновенно понял, что перед ним змея. Змеи только одного вида могли так громко шипеть и иметь такие внушительные размеры.

Кольца толстого чешуйчатого тела мягко блестели, а когда змея угрожающе вытянула шею, глаза ее замерцали при свете луны. Огромная голова имела форму лопаты, характерную для габонской гадюки, самой крупной и наиболее ядовитой из всех африканских змей.

Шон мог бы скользнуть вниз на узкий каменный выступ, но при этом шансы на благополучный исход были ничтожно малы. В случае неудачи он бы просто полетел вниз. Гораздо лучше было попробовать вести себя вызывающе.

Он висел, опустив ноги, сдерживая дыхание, в ужасе уставившись на отвратительного гада. Змея была менее чем в двух футах от его лица, готовая напасть, а Шон знал, что она может сделать выпад почти на всю длину туловища — футов на семь, а то и дальше. Малейшее движение с его стороны спровоцирует ее атаку.

Он висел на руках, напрягая все мышцы, уставившись на гадюку, стараясь подавить ее силой своей воли.

Секунды текли медленно, словно черная патока, и наконец Шону показалось, что появились первые признаки расслабления в упругом изгибе ее шеи.

В это время его левая рука соскользнула, ногти царапнули по камню, и гадюка тут же атаковала с силой кузнечного молота.

Шон отклонил голову, как боксер, уклоняющийся от удара. Холодная чешуйчатая голова гадюки просвистела мимо его челюсти, и он почувствовал толчок в области шеи и плеча, такой сильный, что одна из его рук потеряла опору, и его наполовину развернуло. Теперь он держался только левой рукой, повиснув боком к выступу.

Зная, что гадюка вонзила клыки в плечо или горло, он ждал, что яд огнем вспыхнет в его плоти. Змея не отпускала, оттягивая вниз верхнюю часть его тела. Толстая, как салями, она извивалась и билась, ядовито шипя ему в ухо. Прикосновение ее скользких чешуек к коже было ледяным и отвратительным.

Шон едва не закричал от охватившего его ужаса. Гадюка, раскачивавшаяся из стороны в сторону, отбрасывала его от скалы, а громкое шипение оглушало. Шон понимал, что его левая рука соскальзывает, но обрыв, открывавшийся под ним, не пугал его так, как отвратительное существо, висевшее у него на шее.

Почувствовав ледяные брызги на шее и жидкость, капающую с воротника куртки, Шон с облегчением понял, что гадюка промахнулась и укус пришелся в воротник. Ее зубы достигали двух дюймов в длину и сильно загибались назад, чтобы было удобнее удерживать добычу. Яростные рывки вцепившейся в воротник хлопчатобумажной куртки гадюки выталкивали яд, разбрызгивающийся по горлу и голой коже Шона.

Поняв, что яд змеи не достигает цели, он приободрился, крепче ухватился за выступ, и медленное скольжение вниз прекратилось. Потянувшись, он схватил гадюку за шею свободной правой рукой. Тело змеи было таким массивным, что он с трудом обхватил ее пальцами, почувствовав под гладкими чешуйками невероятную силу мускулов.

Шон старался отпихнуть ее от себя, но зубы впились в тяжелую материю, как рыболовные крючки, змея зашипела еще более злобно, и ее тело, узором похожее на пестрое одеяло, обернулось вокруг его запястья. Держась за выступ одной левой рукой, Шон изо всех сил напряг правую и вырвал клыки из нёба ее широко открытой пасти, так что темная кровь смешалась с обильным потоком яда, и швырнул извивающееся скручивающееся тело далеко в провал. Затем он качнулся обратно и схватился за выступ правой рукой.

Шон тихо всхлипывал от напряжения и ужаса, так что прошло целых полминуты, прежде чем он смог достаточно собраться для того, чтобы подтянуться и заползти на выступ.

Шон встал на колени и освободился от куртки. Ее перед был пропитан ядом, а отломившийся зуб гадюки все еще торчал в ткани воротника. Осторожно, стараясь не уколоться, он вытащил его и забросил за скалу, а затем носовым платком насухо вытер кожу.

Снова надевать куртку было опасно. Яд мог впитаться в чувствительную кожу под подбородком и вызвать язву или еще что похуже, но если он выбросит куртку, то окажется беззащитным перед завтрашним тропическим солнцем. Поколебавшись, он сложил куртку и привязал к поясу, решив выстирать ее при первой же возможности.

Подумав о воде, Шон тут же почувствовал жажду. Тяжелый подъем совершенно обезводил его, а фляга вместе с рюкзаком сейчас лежала где-то у подножия скалы. Ему необходимо было найти воду до завтрашнего полудня, но прежде нужно было как можно скорее убраться с открытой вершины скалы и найти укрытие.

Он встал, почувствовав, как ночной бриз охлаждает его мокрое тело. От выступа, на котором он стоял, к гребню вел пологий склон, по которому было бы не сложно вскарабкаться наверх. Однако Шон сделал это очень осторожно и, достигнув вершины, на несколько минут прижался к земле, так что над гребнем торчала только его голова.

Легкое облако скрыло луну, и Шон почти ничего не видел. Кустарник, растущий так густо на склонах, имелся и здесь, образуя впереди темную стену. До нее было около сорока ярдов каменистой земли, кое-где покрытой жесткой высокой травой.

Поднявшись с земли, Шон побежал вперед, пригибаясь как можно ниже, и был уже на полпути к зарослям кустарника, когда ему в лицо вдруг ударил луч света.

Он резко, будто налетел на каменную стену, остановился, инстинктивно вскинув руки, чтобы защитить глаза. Яркий свет бил прямо в лицо. Шон бросился в траву, распластавшись на каменистой земле. Длинные черные тени тянулись за каждым валуном, а блеклая зимняя трава ярко блестела. Шон не осмеливался поднять голову. Он вжался в землю, беззащитный и беспомощный в этом беспощадном белом сиянии.

Он ждал, что что-то произойдет, но тишина не нарушалась. Даже обычные звуки ночных птиц и насекомых затихли, так что голос, наконец прогремевший из-за деревьев, усиленный и искаженный динамиком, потряс его, словно удар в лицо.

— Добрый вечер, полковник Кортни, — это было сказано на хорошем английском языке с легким африканским акцентом. — Вы показали отличное время. Двадцать семь минут пятьдесят секунд от подножия до вершины.

Шон лежал не двигаясь, но его охватило горькое унижение. Они просто играли с ним.

— Однако не могу высоко оценить вашу осторожность. Что это вы сбросили со скалы? Грохот был как от груды старых жестяных кастрюль.

Тут говорящий сардонически усмехнулся и продолжал:

— А сейчас, полковник, если вы действительно отдохнули, не будете ли вы столь любезны встать и поднять руки над головой?

Шон не пошевелился.

— Прошу вас, сэр. Не тратьте понапрасну свое и мое время!

Шон продолжал лежать, лихорадочно прикидывая, не броситься ли назад через гребень.

— Очень хорошо, вижу, вас придется убедить. — Последовала краткая пауза, а затем Шон услышал тихий приказ, отданный на местном наречии.

Автоматная очередь разорвала землю в трех шагах от места, где он лежал. Он увидел огненные вспышки на фоне темных деревьев и услышал характерную очередь ручного пулемета РПГ, похожую на звук разрываемой тяжелой парусины. Рой пуль скосил траву, подняв облако желтой пыли, хорошо видное в ярком свете.

Шон медленно поднялся на ноги. Луч света был направлен прямо ему в лицо, но он не стал отворачиваться или заслонять глаза.

— Руки вверх, прошу вас, полковник!

Шон подчинился. Торс его казался очень белым в свете прожектора.

— Приятно видеть, что вы в хорошей форме, полковник.

Две темные фигуры отделились от деревьев. Держась в тени, они обошли Шона с обеих сторон и встали у него за спиной. Боковым зрением Шон заметил, что они в полосатом камуфляже, а их автоматы АК нацелены на него. Он не обращал на них внимания, пока вдруг приклад одного из них не врезался ему между лопаток, да так сильно, что он рухнул на колени.

Голос в динамике отдал резкий приказ на местном наречии, видимо, запрещающий бить его, и солдаты, подойдя к Шону с двух сторон, заставили его встать. Один быстро обыскал его, отобрав нож, ремень и запасной мешок, и охлопал карманы. Затем они отошли, оставив его почти голым, если не считать шортов цвета хаки и ботинок. Теперь АК охранников были нацелены ему в живот.

Луч фонаря качнулся, когда держащий его человек появился из-за стены кустарника. Это был один из переносных армейских фонарей, питающихся от аккумуляторной батареи, которую человек несет на спине. Чуть позади него, держась в тени, шел второй человек с рупором.

Даже несмотря на слепящий свет армейского фонаря, Шон разглядел, что тот высок, худощав и движется с кошачьей грацией.

— Сколько лет, сколько зим, полковник Кортни! — Сейчас он был достаточно близко и мог не пользоваться рупором. Шон сразу узнал его голос.

— Порядочно, — согласился он.

— Тебе придется говорить громче. — Мужчина остановился в нескольких шагах от Шона и шутливо приставил руку к голове. — Ты ведь знаешь, я глухой на одно ухо, — продолжил он, и Шон иронически усмехнулся.

— Мне следовало постараться получше и оглушить вас и на второе ухо, товарищ Чайна.

— Да, — согласился Чайна, — пожалуй, нам действительно стоит вместе вспомнить о прошлом.

Он улыбнулся и показался еще более красивым, чем помнил Шон, очаровательным и любезным.

— Однако боюсь, вы немного задержали меня, полковник. Хоть и приятно встретить старого знакомого, я не могу больше тратить время на пустые разговоры. Если будет возможность, поговорим позже, а сейчас я должен идти. Мои люди позаботятся о вас.

Он повернулся и исчез в темноте. Шон хотел было спросить: «Мои люди, девушка, они в безопасности?» — но вовремя сдержался. С таким человеком лучше было не выказывать слабости, чтобы он не смог позже использовать ее в своих целях. Шон заставил себя молчать, а охранники тем временем подталкивали его вперед, используя для этого приклады ружей.

«Ничего, скоро мы присоединимся к главной колонне, — успокаивал себя Шон, — и я сам увижу, как там Клодия и Джоб».

Мысли о Клодии взбодрили его сильнее, чем это мог бы сделать глоток холодной родниковой воды.