Время умирать

* * *

Люди Альфонсо работали очень быстро. Носилки были облегченного типа, из стекловолокна, с углублением по форме человеческого тела, такие используют горноспасательные команды. И все равно, чтобы нести их по пересеченной местности, требовалось четверо, а им предстоял долгий и трудный путь до самой границы.

— Менее ста километров, и вовсе не такие уж трудные, — успокаивал себя Шон. — Если поторопимся, уложимся в два дня.

Клодия приветствовала его с облегчением.

— К Джобу, похоже, возвращаются силы. Он в сознании и спрашивал о тебе. Он говорил что-то про какую-то высоту. Высоту-31, что ли?

На губах Шона промелькнула улыбка.

— Это там, где мы впервые встретились. Он тогда слегка заблудился. Помоги-ка мне уложить его на носилки.

Они подняли Джоба и положили на стекловолоконные носилки. Шон прицепил капельницу к проволочному каркасу над головой раненого и укутал его трофейным серым одеялом.

— Матату, — сказал он, вставая, — веди нас домой.

И он жестом велел первым четверым, назначенным нести носилки, занять свои места.

До восхода солнца оставалось менее двух часов, но за этот краткий период они, кажется, прожили целую жизнь, подумал Шон, взглянув на базу на вершине холма. Там все еще поднимались струйки дыма, а в лесу как раз скрывалась последняя колонна тяжело нагруженных носильщиков генерала Чайны.

Отдаленные звуки сражения наконец сменились тишиной. Контратака ФРЕЛИМО давно выдохлась, и Чайна мог снова перекинуть свои силы в опасные районы в низовьях реки Пангве.

Пока Шон наблюдал за всем этим, захваченный вертолет медленно поднялся со взлетной площадки и завис над холмом, затем совершенно внезапно нырнул в их сторону, звук его двигателя перешел в крещендо, и внезапно на Шона уставились многочисленные жерла скорострельных пушек в носу вертолета.

В то время как вертолет летел на них, он узнал лицо Чайны за бронированным стеклом кабины. Генерал взгромоздился в кресло бортмеханика, откуда можно было управлять 12,7-миллиметровыми пушками. Шон увидел, как стволы пушек движутся из стороны в сторону в поисках цели. Вертолет был всего лишь в пятидесяти футах над ними, так близко, что он даже видел, как сверкают на темном лице оскаленные в улыбке белоснежные зубы Чайны.

Их маленькая колонна еще не достигла края леса. Вокруг не было никакого укрытия, никакой защиты от ужасного оружия. Шон инстинктивно притянул к себе Клодию, пытаясь прикрыть ее своим собственным телом.

Оказавшись у них над головой, генерал Чайна поднял правую руку в ироническом приветствии, и вертолет круто повернул, взяв курс на северо-запад, быстро превратился в точку и исчез из поля зрения. Все молча уставились ему вслед, оцепенев от пережитого страха, пока Шон наконец не нарушил воцарившуюся тишину:

— Ну, пошли, ребята!

И снова солдаты взялись за носилки и двинулись вперед легким шагом, тихо напевая древнюю походную песню.

Производя разведку пути, Матату наткнулся на несколько разрозненных групп бойцов ФРЕЛИМО, но те отступали в безлюдные речные районы. После потери воздушной поддержки наступательный пыл ФРЕЛИМО, похоже, пропал окончательно, и ситуация стала расплывчатой и запутанной. Хотя им пришлось отклониться на север дальше, чем планировал Шон, Матату все же умудрился вести их, избегая прямого контакта с ФРЕЛИМО. Чтобы не снижать скорость, солдаты, которые несли носилки, постоянно менялись.

Перед наступлением ночи отряд остановился, чтобы отдохнуть и перекусить. Альфонсо вышел на запланированную связь со штаб-квартирой РЕНАМО и сообщил свои координаты. В ответ он получил лишь лаконичное подтверждение приема без каких-либо изменений приказа.

Они устроили пир из прихваченных русских консервов и покурили пахучих балканских сигарет в желтоватой бумаге.

Джоб опять пришел в сознание и хриплым шепотом пожаловался:

— У меня плечо будто лев грызет.

Шон добавил ему в капельницу ампулу морфия, и это дало такой эффект, что Джоб даже поел, сжевав несколько кусочков безвкусного консервированного мяса. Однако жажда его мучила намного сильнее, чем голод, и Шон, поддерживая его голову, помог ему выпить целых две порции на удивление вкусного русского кофе.

Шон и Клодия сидели рядом с носилками и ждали, пока взойдет луна.

— Мы опять пойдем через долину Хондо, — сказал Шон Джобу. — Как только мы доставим тебя в миссию Святой Марии, с тобой будет все в порядке. Один из католических отцов — доктор, а я смогу послать сообщение моему брату Гарри в Йоханнесбург. Я попрошу его послать самолет компании в Умтали. На самолете мы отправим тебя в Центральный госпиталь Йоханнесбурга, раньше, чем ты сообразишь, что тебя задело, парень. Там тебе будет обеспечен лучший медицинский уход в мире.

Когда поднялась луна, они продолжили путь. Была уже почти полночь, когда Шон объявил остановку на ночлег.

Из нарезанной травы он сделал себе подстилку рядом с носилками Джоба, и когда, лежа в его объятиях, Клодия уже проваливалась в сон, он прошептал ей на ухо:

— Завтра ночью я сделаю тебе горячую ванну и уложу между чистыми простынями.

— Обещаешь? — вздохнула она.

— Клянусь!

По глубоко укоренившейся привычке Шон проснулся за час до рассвета и пошел поднимать часовых на предрассветную смену.

Альфонсо отбросил одеяло, вскочил и отправился с ним. Когда они обошли часовых, то остановились на краю лагеря, и Альфонсо предложил ему одну из русских сигарет. Они курили, прикрывая ладонями огоньки тлеющего табака.

— Это правда, что ты рассказывал мне про Южную Африку? — неожиданно спросил Альфонсо.

— А что я тебе рассказывал?

— Что там люди, даже черные, каждый день едят мясо.

Шон в темноте улыбнулся, позабавившись концепции рая в представлении Альфонсо, как места, где люди едят мясо каждый день.

— Иногда им надоедают бифштексы, — подтрунил он над ним, — и тогда они выбирают цыпленка или барашка.

Альфонсо покачал головой. В то, что африканец может устать от мяса, просто невозможно было поверить.

— А сколько зарабатывает чернокожий в Южной Африке? — спросил он.

— Около пятисот рэндов в месяц, если это обычный неквалифицированный рабочий, но там много и черных миллионеров.

Пятьсот рэндов было больше, чем человек зарабатывал в Мозамбике за год, и это еще, если ему вообще посчастливится найти работу. А миллион — это была такая цифра, которая просто выходила за пределы воображения Альфонсо.

— Пятьсот рэндов. — Он удивленно покачал головой. — А разве им платят в рэндах, а не в бумажных эскудо или зимбабвийских долларах? — взволнованно спросил он.

— В рэндах, — подтвердил Шон.

В сравнении с другими африканскими валютами рэнд был так же надежен, как золотой соверен.

— И в магазинах полно товара, товара, который человек может купить на свои рэнды? — подозрительно спросил Альфонсо.

Ему было трудно представить полки, полные товаров, предназначенных для продажи, исключая шеренги трогательных бутылок с местной газированной водой и пачки дешевых сигарет.

— Все, что хочешь, — заверил его Шон. — Мыло и сахар, растительное масло и консервированная кукуруза.

Для Альфонсо все это было позабытой роскошью.

— Сколько хочу? — переспросил он. — И никаких карточек?

— Столько, за сколько сможешь заплатить, — снова заверил его Шон. — А если твой живот набит до отказа, то ты можешь купить туфли, костюмы, галстуки, транзисторные приемники или темные очки…

— А велосипед? — взволнованно спросил Альфонсо.

— Только люди из самых низов ездят на велосипедах. — Шон улыбнулся, наслаждаясь сам собой. — Остальные раскатывают на машинах.

— У черных есть собственные машины?

Это Альфонсо обдумывал довольно долго.

— А для такого человека, как я, там найдется работа? — спросил он очень застенчиво, что было вовсе не в его характере.

— Для тебя? — Шон сделал вид, что задумался, а Альфонсо покорно ждал его приговора. — Для тебя? — повторил Шон. — У моего брата золотые рудники. Ты смог бы стать бригадиром уже через год. А через два — вырасти до начальника смены. Я могу устроить тебе работу в тот же день, как ты прибудешь на копи.

— А сколько получает бригадир?

— Тысячу, две тысячи в месяц, — пообещал Шон. Альфонсо был поражен. В РЕНАМО ему платили примерно один рэнд в сутки, причем в мозамбикских эскудо.

— Да, я бы не прочь стать бригадиром, — задумчиво пробормотал он.

— А разве хуже быть сержантом РЕНАМО? — продолжал подшучивать над ним Шон.

Альфонсо иронически рассмеялся.

— Конечно, в Южной Африке ты не сможешь голосовать, — продолжал разыгрывать его Шон. — Право голоса имеют только белые.

— Голосовать? Что значит голосовать? — спросил Альфонсо, но потом сам ответил на свой вопрос: — В Мозамбике у меня тоже нет права голоса. Никто не голосует в Замбии, Зимбабве, Анголе, Танзании. Никто не голосует в Африке, разве что пожизненно выберут президента, да однопартийное правительство. — Он покачал головой и фыркнул. — Право голоса? Ты не можешь съесть право голоса. Или надеть его, или поехать на нем на работу. За две тысячи в месяц и за полный живот ты можешь забрать мое право голоса себе.

— В любое время, когда окажешься в Южной Африке, заходи навестить меня. — Шон потянулся и посмотрел на небо.

Уже можно было различить кроны деревьев. Вот-вот должен наступить рассвет. Они загасили окурки и поднялись с земли.

— Я должен тебе кое-что сказать, — прошептал Альфонсо. Его изменившийся тон сразу привлек внимание Шона.

Он снова присел на корточки и взглянул на шантана. Альфонсо смущенно прочистил горло.

— Мы прошли с тобой вместе долгий путь, — пробормотал он.

— Долгий тяжелый путь, — согласился Шон, — но уже виден конец. В это же время завтра…

Он не стал продолжать, а Альфонсо долго не отвечал.

— Мы с тобой сражались плечом к плечу, — наконец сказал Альфонсо.

— Как львы, — подтвердил Шон.

— Я называл тебя Баба и Нкози Какулу.

— И я этим гордился, — формально ответил Шон. — А я называл тебя другом.

Альфонсо в темноте кивнул головой.

— Я не могу позволить тебе перейти границу Зимбабве, — сказал он с внезапной решимостью.

Шон перенес тяжесть тела на пятки.

— Это почему же?

— Помнишь Катберта? — спросил Альфонсо, и Шону потребовалось какое-то время, чтобы вспомнить это имя.

— Катберт… а, ты имеешь в виду того, с авиабазы Большая скала. Того, что помог нам провести операцию?

Казалось, все это было так давно.

— Племянник генерала Чайны, — кивнул Альфонсо. — Именно о нем я и говорю.

— Сэмми Дэвис-младший, — улыбнулся Шон. — Такой холодный равнодушный кот. Да, я хорошо его помню.

— Генерал Чайна разговаривал с ним по радио. В то самое утро с базы хеншо, после нашей победы. Я был в бункере, в соседней комнате и слышал все, что он говорил.

Шон почувствовал, как по его спине пробежал холодок, а кончики волос на затылке начало покалывать.

— И что же Чайна ему сказал? — спросил он, боясь услышать ответ.

— Он приказал Катберту дать знать зимбабвийцам, что это ты совершил налет на базу Большая скала и украл индеки, полный ракет. Он велел Катберту сообщить им, что ты собираешься вернуться в Зимбабве через долину Хондо, в районе миссии Святой Марии, и что они должны поджидать тебя именно там.

У Шона закрутило в животе, и довольно долго он не мог прийти в себя от размеров и коварства расставленного ему Чайной капкана. В этом была просто-таки дьявольская жестокость. Позволить им поверить, что они наконец свободны, дать им почувствовать, что все опасности позади, когда на самом деле они двигались навстречу такой участи, какую не мог бы уготовать им и сам Чайна.

Ярость высшего командования Зимбабве не будет знать границ. У Шона был зимбабвийский паспорт, документ довольно удобный, но который сразу же превратит его в предателя и убийцу, который не может ожидать никакой помощи со стороны. Он тут же будет передан в знаменитую зимбабвийскую Центральную разведывательную организацию и направлен в пыточные подвалы тюрьмы Чикаруби, откуда живым он уже никогда не выйдет. Джоба, невзирая на его ранение, ждет та же участь.

Даже Клодия, хотя она и является американской гражданкой, больше попросту не существует. Прошло уже несколько недель, как было объявлено о ее пропаже. К этому времени интерес к этому случаю угаснет даже в американских посольствах в Хараре и Претории. Она, как и ее отец, будет считаться погибшей и не сможет рассчитывать на какую-либо защиту. То есть, она так же уязвима, как и все они.

Ловушка захлопнулась, и выхода из нее нет. У них за спиной армия РЕНАМО, с флангов — ФРЕЛИМО, а впереди — зимбабвийская ЦРО. Им остается или слоняться по диким джунглям, или быть загнанными, как дикие животные, или умирать от голода в пустыне.

— Думай! — сказал сам себе Шон. — Ищи выход.

Они могут попробовать пересечь границу Зимбабве, не в районе долины Хондо, а где-нибудь в другом месте, но ЦРО в поисках их поднимет на ноги всю страну. На каждой дороге будут установлены постоянные военные блокпосты. Без документов им не пройти и нескольких миль. А еще Джоб, что делать с Джобом? Как им пронести раненого, когда вся полиция и армия будут искать человека на носилках?

— Нам надо идти на юг, — сказал Альфонсо. — Мы пойдем в Южную Африку.

— Мы? — удивился Шон. — Ты хочешь пойти с нами?

— Я не могу вернуться к генералу Чайне, — философски заметил он, — особенно после того, как я его предал. Я пойду с вами в Южную Африку.

— Но ведь это переход длиной в триста миль, мимо двух враждующих армий: ФРЕЛИМО и южной группировки РЕНАМО. А как быть с Джобом?

— Мы понесем его с собой, — ответил Альфонсо.

— Триста миль?

— Тогда оставим его здесь, — пожал плечами Альфонсо. — Он всего лишь матабел, умрет так и так, невелика потеря.

Шон почувствовал, как у него к горлу подступают злые слова, но сумел сдержаться, пока все хорошенько не обдумал. Обдумав же предложение Альфонсо, он понял, что тот абсолютно прав. На севере сомнительное убежище в Малави было блокировано водами реки Кабора и отрядами генерала Чайны. На востоке лежал Индийский океан, а на западе поджидала зимбабвийская ЦРО.

— Хорошо, — с неохотой согласился Шон. — Юг — это единственный выход. Возможно, мы и сможем проскочить между ФРЕЛИМО и южными силами РЕНАМО. Все, что нам там придется сделать, так это пересечь хорошо охраняемую железнодорожную ветку и переправиться через Лимпопо да найти достаточно пропитания, пока мы будем идти по выжженной и опустошенной десятью годами гражданской войны территории.

— Зато в Южной Африке мы будем есть мясо каждый день, — жизнерадостно заметил Альфонсо.

Шон встал.

— А твои люди пойдут с нами?

— Я убью тех, кто не пойдет, — прозаично заявил Альфонсо. — Мы не можем отпустить их обратно к генералу Чайне.

— Правильно, — согласился Шон. — А ты по расписанию доложишь Чайне, что мы пересекли границу Зимбабве. С помощью радио мы сможем водить Чайну за нос дня четыре, а то и все пять. Он не догадается, что мы повернули на юг, пока ты будешь докладывать, что мы идем по прежнему пути и находимся вне его досягаемости. Тебе лучше бы немедленно переговорить со своими людьми. На юг лучше свернуть прямо сейчас. Поговори с ними, пока они сами не догадались, что мы что-то задумали.

Альфонсо созвал своих бойцов. В серых лучах рассвета лица шанганов, когда они собрались в крут и слушали, как Альфонсо расписывал им южный рай, в который он их поведет, казались спокойными и рассудительными.

— Мы все устали от войны, устали жить в кустах, как животные. Настало время научиться жить, как люди, найти себе жен и растить сыновей.

Альфонсо был полон пламенного красноречия, свойственного всем новообращенным, и прежде чем он закончил свою речь, Шон увидел в глазах большинства солдат выжидательное понимание и почувствовал облегчение. Впервые он начал верить, что предстоящее им путешествие действительно возможно — хотя и при достаточных усилиях и немалой доле удачи.

Он пошел сообщить о том, что им предстоит, Клодии и Джобу. Клодия как раз обтирала лицо раненого влажной тряпкой.

— Ему намного лучше. Вот что значит хороший ночной отдых.

Она умолкла, едва заметила выражение лица Шона. Настроение Клодии заметно ухудшилось, как только он рассказал, что им предстоит.

Джоб лежал очень тихо, и Шон, решив, что он опять перешел грань сознательного и бессознательного, нагнулся проверить ему пульс. Как только он коснулся его руки, Джоб открыл глаза.

— Ты доверяешь этим шанганам? — прошептал он.

— У нас не слишком большой выбор, — заметил Шон, затем резко продолжил, — мы…

— Оставь меня здесь, — шепот Джоба был едва слышен.

Выражение лица Шона посуровело и в голосе появились злые нотки.

— Прекрати эту ерунду, — предупредил он Джоба.

— Без меня у вас еще есть шанс, — настаивал Джоб. — А если вам надо будет тащить еще и эти носилки…

— У меня двенадцать здоровых шанганов, — заметил Шон.

— Лучше пусть хоть кто-нибудь пройдет, чем мы все умрем. Оставь меня, Шон. Спасайся сам и спасай Клодию.

— Ты начинаешь меня злить. — Шон встал и сказал Клодии: — Мы выступаем через десять минут.

Весь день они осторожно пробирались на юг. Было большим облегчением то, что теперь не надо было следить за появлением в небе вертолетов, однако шанганы по привычке периодически задирали головы вверх. Чем ближе они подходили к железнодорожной ветке, тем медленнее становилось их продвижение, все больше времени проводили они, прячась в лесных зарослях и кустах, ожидая возвращения Матату, который сообщал, что дорога впереди свободна, и вел их дальше.

Ближе к концу дня Шон оставил отряд в заросшем кустарником овраге и пошел вместе с Матату. Разведчики отсутствовали почти два часа и вернулись, когда солнце уже садилось. Они тихо и внезапно появились возле Клодии.

— Ну и напугал же ты меня! — выпалила она. — Ты прямо как кошка.

— Железнодорожная ветка всего лишь в миле от нас. Охрана ФРЕЛИМО, похоже, находится в растерянности. На ветке оживленное движение военных составов, а кругом царит паника. Для того чтобы пересечь ветку, надо будет что-то придумать. Как только выйдет луна, я схожу, посмотрю еще раз.

Пока они ждали появления луны, Альфонсо установил антенну и вышел на очередной сеанс связи со штаб-квартирой генерала Чайна.

— Голубок в полете, — сообщил он условную фразу, чтобы Чайна поверил, что Шон со своим отрядом пересекли границу.

После короткой паузы, за время которой оператор, очевидно, докладывал о принятом сообщении, Альфонсо получил приказ возвращаться на основную базу к реке. Он передал подтверждение приема и выключил рацию.

— Они не будут ожидать моего возвращения еще пару дней, — улыбнулся Альфонсо, собирая рацию, — так что подозрения у них возникнут еще не скоро.

Как только бледно-серебряный диск луны показался над верхушками деревьев, Шон и Матату исчезли в лесу, чтобы провести окончательную разведку железнодорожной ветки.

Примерно в миле от того места, где они остановились, разведчики обнаружили пересекающий ветку узкий ручей. Хотя он, в сущности, и представлял собой небольшую лужицу, вокруг него росли густые кусты, которые могли послужить хорошим прикрытием. Обычно кусты бывают вырублены на сотню ярдов от дороги в каждую сторону, но здесь молодой поросли позволили отрасти на высоту примерно по пояс человеку.

— Ну и ленивые же свиньи во ФРЕЛИМО, — пробормотал Шон. — Зато это даст нам хоть какое-то прикрытие. Пройдем по руслу ручья.

Ручей пересекал ветку по бетонной трубе, проложенной под насыпью. В пятидесяти ярдах от трубы располагался пост охраны. Пока Шон наблюдал в бинокль за дорогой, часовой ФРЕЛИМО с автоматом АК за спиной прошелся от поста до того места, где под рельсами проходила труба. Он прислонился к перилам и закурил сигарету. Огонек сигареты отмечал его путь, когда тот направился обратно к посту.

Шону показалось, что часовой нетвердо держится на ногах, а когда охранник достиг сторожевого поста, до ушей Шона и Матату донеслось негромкое женское хихиканье.

— Да у них там вечеринка, — причмокнул Шон языком.

— Пальмовое вино и джиг-джиг, — с завистью согласился Матату и в лунном свете поднял правую руку, на которой большой палец был зажат между средним и указательным. — Я бы от такого тоже не отказался.

— Грязный развратник, — дернул его за ухо Шон. — Когда мы доберемся до Йоханнесбурга, я добуду тебе самую большую, самую толстую леди, которую только можно будет сдвинуть с места.

Амурные вкусы Матату были притчей во языцех. «Как у шерпа с Эвереста», — обычно говорил при этом Шон.

Вольности, которые позволяла себе охрана дороги, обещали сделать переход линии делом довольно простым. Шон и Матату тихо выбрались из русла ручья и направились туда, где оставили остальных.

Они отсутствовали три часа, и когда приблизились к лагерю, оставалось всего несколько минут до полуночи. В начале оврага Шон остановился, чтобы дать условный сигнал, булькающую трель красношеего козодоя. Ему вовсе не улыбалось, чтобы их подстрелил кто-нибудь из шанганов Альфонсо. Он подождал ответа несколько минут и, не дождавшись, повторил сигнал. В ответ — опять тишина, и вот тогда у него появилось первое тревожное предчувствие.

Вместо того чтобы пойти напрямую, они осторожно обогнули овраг, в лунном свете Матату неожиданно наткнулся на след и немного прошел по нему, тревожно нахмурившись.

— Кто это? Куда шли? — прошептал Шон.

— Много людей. Наши шанганы! — Матату поднял голову и указал на север. — Они ушли, покинули лагерь.

— Ушли? — Шон пришел в замешательство. — Бессмыслица какая-то, если только!.. О, Господи! Только не это!

Быстро и тихо он проскользнул к лагерю. Часовые, которых он расставил перед тем, как уйти, исчезли, посты были покинуты. Шон почувствовал, как у него внутри поднимается паника, готовая поглотить его целиком.

— Клодия! — прошептал он, еле сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть это имя во весь голос.

Ему хотелось броситься к лагерю и найти ее, но Шон несколько раз глубоко вздохнул и подавил панику.

Он переключил автомат АКМ на стрельбу длинными очередями и пополз вперед на животе. Пять шанганов, которых он оставил спящими на дне оврага, исчезли, их снаряжение и оружие тоже исчезли. Он пополз дальше и в слабом свете луны разглядел силуэт носилок Джоба; рядом с ними, как и перед их уходом, лежала завернутая в одеяло Клодия, но невдалеке от нее лежало, распластавшись, еще одно тело. В свете луны он заметил на затылке лежащего темное пятно.

— Кровь!

Шон отбросил всякую осторожность и бросился к Клодии, рухнул рядом с ней на колени и прижал ее к себе.

Пробуждаясь от крепкого сна, она вздрогнула и вскрикнула, начала вырываться из его рук, но затем, поняв, кто это, успокоилась.

— Шон! — выпалила она, все еще не придя в себя ото сна. — Что такое? Что случилось?

— Слава тебе, Господи! — с облегчением пробормотал он, — Я уж думал!..

Он осторожно усадил ее и подошел к носилкам Джоба.

— Джоб, с тобой все в порядке?

Он осторожно потряс его за плечо, тот зашевелился и что-то пробормотал.

Шон вскочил на ноги и подошел туда, где лежал Альфонсо. Он дотронулся до его шеи. Кожа была влажной, но пульс ровный и глубокий.

— Клодия! — крикнул он. — Принеси фонарь!

В свете фонаря он осмотрел ссадину на голове Альфонсо.

— Хорошенький ударчик, — проворчал он. Хотя кровотечение было небольшим, он приложил к ране тампон и перевязал рану.

— Хорошо еще, что ударили по голове, а то могли бы и серьезно ранить, — мрачно пошутил он.

— Что случилось, Шон? — взволновано спросила Клодия. — Я уснула как убитая и ничего не слышала.

— Тебе повезло, — сказал Шон, завязывая узел на повязке, — а то бы и тебе потребовался такой же уход.

— Что случилось? Где остальные?

— Ушли, — сказал он, — сбежали, дезертировали. Их, очевидно, не вдохновила прогулка, а может быть, и сама цель прогулки. Они приложили Альфонсо по голове и отправились обратно к генералу Чайне.

Клодия изумленно уставилась на него.

— Ты хочешь сказать, что нас осталось только четверо? А все шанганы кроме Альфонсо ушли?

— Именно так, — согласился Шон. Альфонсо застонал и попробовал дотронуться до повязки. Шон помог ему сесть.

— Шон! — Клодия схватила его за руку, и он повернулся в ее сторону. — Что мы будем делать? — Шон бросил взгляд в сторону носилок. — Что мы будем делать с Джобом? Как мы его понесем? Как мы отсюда выберемся?

— Это, любовь моя, чрезвычайно интересный вопрос, — мрачно согласился Шон. — Все, что я могу тебе сказать, так это то, что завтра к этому времени нашему старому приятелю генералу Чайне станет известно, что мы в бегах, и при этом он будет точно знать, куда мы направляемся.

Она пораженно уставилась на него.

— Что же нам делать?

— Похоже, у нас не такой уж большой выбор, — сказал он. — Для нас еще пока открыта только одна дорога… пойдем туда, куда и шли.

Он помог Альфонсо встать на ноги.

— Это невозможно, — взволнованно прошептала Клодия. — Вы вдвоем не сможете унести носилки.

— В этом ты, конечно, права. Придется придумать что-то другое.

Подойдя с двух сторон, они подняли Джоба с носилок и уложили на одеяло Клодии, затем, в то время как остальные молча наблюдали за ним, Шон начал разбирать стекловолоконные носилки. Пока он этим занимался, из темноты бесшумно возник Матату и тихо что-то прошептал на ухо Шону.

Шон бросил быстрый взгляд в сторону Альфонсо.

— Ты их хорошо обучил. Твои шанганы разошлись в одиннадцати разных направлениях. Если мы бросимся их преследовать, то поймаем одного или двух, но кто-то обязательно дойдет до Чайны и доставит ему приятные новости.

Альфонсо начал проклинать и поносить дезертиров, а в это время Шон объяснял Джобу и Клодии:

— Я хочу использовать нейлоновые ремни для изготовления чего-то наподобие подвесного стула.

Клодия поглядела на него с сомнением.

— Джоб не настолько силен, чтобы сидеть. При движении откроются раны, кровотечение…

Она замолчала, заметив взгляд Шона.

— У тебя есть лучшее предложение? — огрызнулся он, и она только покачала головой.

Шон в два раза увеличил длину тяжелого зеленого полотна, взял ремни от своего АКМа и АК Альфонсо, чтобы сделать петли.

— Остальное подгоним на ходу, — заверил он, затем взглянул на Клодию. — Вместо того чтобы выискивать трудности, принесла бы хоть какую-то пользу и собрала все снаряжение, которое нам оставили шанганы. Нам надо отобрать то, что мы возьмем с собой.

Он очень быстро отобрал необходимое, оставив все, без чего можно было обойтись.

— Альфонсо и я понесем Джоба. Кроме этого, мы сможем нести только наше оружие и одеяла. Клодия и Матату должны взять медикаменты, фляги с водой и собственные одеяла. Все остальное бросаем здесь.

— А консервы? — спросила Клодия.

— Забудь о них, — резко сказал Шон и принялся прилаживать свой груз.

Он свел все до минимума, прекрасно понимая, что каждый лишний фунт веса уже после первых нескольких миль превратится в десять. Шон даже уговорил Альфонсо оставить АК и дал ему вместо этого пистолет, отобранный у русского пилота. Он ограничил себя всего лишь двумя обоймами для собственного АКМа и оставил у себя и Альфонсо по две гранаты — по одной разрывной и одной фосфорной.

Чтобы патруль ФРЕЛИМО случайно не обнаружил оставленное снаряжение, они сложили его в кучу, забросали сверху землей и накрыли ветками.

— Отлично, приятель, — сказал Шон Джобу. — Настало время отправляться в путь.

Он взглянул на часы и увидел, что уже без нескольких минут три. Они здорово отстали от графика и теперь, чтобы пересечь железнодорожную ветку, у них оставалось всего несколько часов темноты.

Шон присел на корточки рядом с Джобом и помог тому сесть, затем прочно закрепил его раненую руку на груди.

— А теперь самое трудное, — предупредил он, и они вместе с Альфонсо подняли Джоба на ноги.

Джоб стойко вынес это, не издав не звука, и стоял, поддерживаемый Шоном и Альфонсо.

Шон и Альфонсо надели на себя лямки импровизированного подвесного стула из нейлонового полотна, приподняли Джоба и усадили его в эту люльку. Здоровой рукой Джоб обхватил Шона за плечо, а Шон и Альфонсо взялись за руки у него за спиной, чтобы поддержать раненого.

— Готовы? — спросил Шон.

В ответ Джоб только что-то тихо проворчал, стараясь скрыть, какую боль доставляет ему каждое движение.

— Если вы считаете, что нам сейчас так уж плохо… — жизнерадостно сообщил Шон, — то предлагаю подождать еще пару часов!

Они пошли вдоль оврага по направлению к железнодорожной ветке. Шли медленно, стараясь приспособиться к новому, не совсем удобному способу передвижения, пытаясь придерживать Джоба, чтобы не доставлять ему лишних мучений, но когда они вышли на пересеченную местность, Джоба начало болтать, и он то и дело ударялся о своих носильщиков. Раненый не издавал ни звука, но Шон слышал его тяжелое дыхание прямо над ухом, а когда боль становилась особенно мучительной, Джоб вцеплялся пальцами в плечо Шона.

Они медленно продвигались по обмелевшему руслу ручья по направлению к водосточной трубе, пересекающей железную дорогу. Матату шел в сотнях ярдов впереди и был едва виден в лунном свете. Один раз он просигналил, чтобы отряд остановился, а через несколько минут предложил снова продолжить путь. Клодия шла сзади, отстав шагов на пятьдесят, чтобы в случае обнаружения и вынужденного отступления у нее было хоть какое-то преимущество.

Неся Джоба, Альфонсо и Шон не могли двигаться бесшумно. Однажды они оступились в илистой луже, и в ночной тиши это прозвучало так, словно где-то поблизости купается стадо бегемотов.

Матату первый достиг насыпи и начал делать им отчаянные знаки, чтобы они поторопились. Шон и Альфонсо заковыляли вперед, придавленные к земле весом Джоба, и оказались как раз на открытом месте, когда вверху на насыпи послышался скрип гравия и приглушенные голоса.

Стараясь пригнуться как можно ниже, они неуклюже побежали вперед, добрались до насыпи и укрыли Джоба в темноте тоннеля. Клодия бежала в два раза быстрее и отстала от них всего лишь на несколько ярдов. Шон обернулся и свободной рукой втащил ее из лунного света в благословенную темноту водосточной трубы.

Они прислонились к бетонной стене, пригнувшись под изогнутым сводом и стараясь восстановить дыхание. Все изрядно запыхались, пробираясь через грязь и песок обмелевшего ручья.

Шаги и голоса становились все громче, и наконец идущие остановились прямо у них над головами. По звукам голосов было похоже, что это мужчина и женщина. Гарнизоны ФРЕЛИМО то ли таскали с собой собственных маркитанток, то ли находили подружек в лагерях беженцев, в большом количестве раскиданных вдоль железной дороги.

Похоже, между ними происходил оживленный спор. Мужчина говорил заплетающимся от выпитого языком, а в голосе женщины слышались капризные протестующие нотки. Наконец мужчина возбужденно повысил голос.

— Доллар шуми, десять долларов, — сказал он. Голос женщины стал мягче, теперь в нем можно было услышать согласие и кокетство.

Затем послышались шаги по гравию, и несколько сорвавшихся камешков упало на дно ручейка.

— Они спускаются сюда! — на одном дыхании выпалила в ужасе Клодия, и все инстинктивно отпрянули в глубь трубы.

— Тихо, — сказал Шон.

Он высвободил Джоба из импровизированного сиденья и прислонил к бетонной стене.

Не успел Шон вытащить нож, как на фоне лунного света у входа в трубу появились два силуэта.

Они прижимались друг к другу и тихо смеялись, женщина поддерживала мужчину, пока они пробирались вперед. Шон сжал рукоять ножа, нацелив его чуть выше живота и готовый в любой момент встретить незваных гостей, но те сделали всего лишь несколько шагов в глубь тоннеля, продолжая хихикать и перешептываться, повернулись лицом друг к другу. Их фигуры были четко очерчены на фоне входа в тоннель.

Часовой ФРЕЛИМО прижал женщину к стене, поставил рядом свой карабин и начал возиться, расстегивая одежду. Женщина прислонилась спиной к стене и привычным жестом задрала переднюю часть юбки выше пояса. Смеясь и что-то пьяно бормоча, часовой привалился к ней. Одной рукой женщина продолжала держать задранную юбку, а другой поддерживала и направляла мужчину.

Если бы Клодия протянула руку, она вполне бы могла дотронуться до этой пары, но те были слишком заняты друг другом, чтобы замечать что-то вокруг. Мужчина начал раскачиваться около женщины, его голос стал громче, как бы подвигая к еще большим усилиям, движения становились все более яростными. Внезапно мужчина откинул назад голову, замер и издал крик, напоминающий клекот петуха-астматика. Затем он медленно обвис, женщина засмеялась и резко оттолкнула его. Продолжая смеяться, она расправила юбку и взяла мужчину за руку. Парочка выкарабкалась из трубы и скрылась за углом. Их шаги снова захрустели по насыпи и вскоре затихли. Шон сунул нож обратно в висящие на поясе ножны и сказал:

— Это называется покувыркаться в джунглях!

С нервным облегчением Клодия хихикнула.

— Ровно две секунды, это просто новый мировой рекорд, — прошептала она. Шон отрывисто обнял ее.

— Мы все еще друзья? — прошептал он, — извини, что пришлось огрызнуться на тебя.

— Просто я была пессимисткой и заслужила это. Больше не услышишь от меня никаких стонов и причитаний.

— Оставайся рядом.

Он повернулся, чтобы подхватить Джоба, и обнаружил, что тот от слабости сполз по стене и сидит на песчаном дне ручья.

Когда он наклонился, чтобы помочь ему подняться, его пальцы коснулись больного плеча Джоба. Повязка была мокрой, и улыбка сползла с лица Шона. Кровотечение началось снова.

«С этим мы ничего поделать не можем», — подумал он, осторожно помогая Джобу подняться.

— Как у тебя дела, старик?

— Обо мне не беспокойся, — хрипло, чуть слышно прошептал тот.

Шон тронул за плечо Матату, и тот, повинуясь безмолвному приказу, сразу же направился к дальнему концу тоннеля и исчез в зарослях обмелевшего ручья.

Через несколько минут до них донесся свист ночной птицы, это Матату давал знать, что путь свободен. Шон послал Клодию вперед и подождал пять минут, пока она пересечет открытое пространство.

— Пошли.

Шон взглянул на светящийся циферблат своего «ролекса», они подняли Джоба и двинулись в направлении лунного света.

Следующие сто шагов показались Шону самыми долгими и медленными в его жизни, но наконец они оказались в лесу, начинавшемся сразу за открытым пространством. Там их уже ждала Клодия.

— Получилось! — радостно прошептала она.

— Получилось, первые мили оказались шуткой, теперь осталось всего-то еще триста, — мрачно ответил он, и они пошли дальше.

Замерив скорость шагов по секундной стрелке своих часов, Шон подсчитал, что они идут со скоростью две мили в час. Матату, идя первым, выбирал путь полегче. Он постоянно находился впереди, в лесу, вне пределов видимости, и только его птичьи посвисты указывали им путь. Время от времени Шон проверял направление по звездам, находя в просвете листвы блеск Южного креста.

Когда звезды начали бледнеть в лучах рассвета, Шон объявил очередной привал. Здесь он в первый раз разрешил спутникам выпить немного воды — каждому по два глотка из бутылки, которую несла Клодия. Затем он переключил свое внимание на плечо Джоба. Повязка вся набухла от свежей крови, а лицо у Джоба было такого же цвета, как пепел в остывшем костре давно оставленного лагеря. Глаза запали, губы пересохли и потрескались, дышал он с тихим присвистом. Боль и потеря крови постепенно делали свое черное дело.

Шон аккуратно снял повязку, и они с Клодией обменялись быстрыми взглядами. Разрушение тканей было ужасным, а тампон присох, глубоко провалившись в рану. Шон понял, что если он попробует вынуть тампон, то разбередит рану, что, возможно, вновь вызовет кровотечение. Он наклонился и понюхал рану. Джоб улыбнулся улыбкой, которая больше напоминала оскал черепа.

— Бифштекс в соусе? — слабо спросил он.

— Чеснока не хватает, — улыбнулся в ответ Шон, но он все же успел уловить первый слабый запашок гниения.

Он выдавил половину тюбика йодистой мази на старый тампон, затем отодрал пластиковую обертку от нового индивидуального пакета и положил его на рану.

Клодия придерживала все это на месте, пока он перевязывал рану свежими бинтами. Потом Шон смотал пропитанную кровью повязку и сунул ее в карман. Он выстирает это, как только они наткнутся на воду.

— Надо идти, — сказал он Джобу. — Нам надо убраться как можно подальше от железнодорожной ветки. Готов?

Джоб кивнул головой, но Шон заметил в его глазах муку. Каждый шаг был для раненого агонией.

— Я сейчас вколю тебе антибиотик… может, добавить туда морфия?

Джоб покачал головой.

— Оставь его на тот случай, когда станет совсем уж плохо, — улыбнулся он, но эта улыбка больно резанула Шона по сердцу. Он не мог смотреть в глаза Джобу.

— Ну-ка, покажи нам свою лучшую часть, — сказал он, спуская ему штаны и втыкая иглу в лоснящуюся черную ягодицу.

Клодия скромно отвела взгляд, а Джоб прошептал:

— Ничего страшного, можешь смотреть, только руками не трогай.

— Ты не лучше Шона, — чопорно заявила она. — Вы оба просто донельзя вульгарны.

Они снова усадили Джоба на импровизированное сиденье и двинулись дальше. К середине утра, над холмами, мимо которых они проходили, начали мерцать в зеркальных водоворотах миражи. Над головами туманным облаком роились маленькие назойливые мушки, которые с яростной настойчивостью лезли в глаза, нос, уши. С жарой пришла и жажда. Пот высыхал прямо на ходу, оставляя на рубашках неровные белые полосы высохшей соли.

Когда в полдень они сделали привал в редкой пятнистой тени африканского тика, Шон понял, что все уже на пределе своих возможностей, а настоящая жара еще впереди. Они положили Джоба на поспешно сооруженную подстилку из сухой травы, и тот сразу же провалился в состояние, которое было ближе к коме, чем ко сну, и начал тихо храпеть сквозь пересохшие, потрескавшиеся и распухшие губы.

Так как каждый час, делая остановку, они с Альфонсо менялись сторонами, от лямок импровизированного сиденья у Шона была содрана кожа на обоих плечах. Альфонсо пострадал тоже, теперь он сидел, изучая свои раны, и тихо ворчал:

— Раньше я ненавидел матабелов, потому что они просто грязные свиньи, разносящие венерические болезни, но теперь у меня есть и другие причины ненавидеть их.

Шон подбросил ему тюбик с йодистой мазью.

— Помажь мути на свои ужасные раны, а пустой тюбик запихай в свой болтливый рот, — посоветовал он.

Альфонсо, продолжая ворчать, отошел в сторону в поисках места, где бы можно было спокойно полежать.

Шон и Клодия нашли тенистый уголок под пышным терновым кустом невдалеке от того места, где лежал Джоб. Шон разостлал одеяла и устроил небольшое гнездышко.

После этого он уселся и с удовольствием сказал:

— Я готов.

— Как готов? — спросила Клодия и, встав рядом на колени, принялась покусывать его за ухо.

— Ну, так еще не готов, — усмехнулся он и уложил ее рядом с собой.

На заходе солнца Шон на небольшом бездымном костерке приготовил маисовую кашу, в то время как Альфонсо приладил антенну и настроил рацию на частоту штаб-квартиры РЕНАМО. Сначала послышалась смесь разных голосов, забивших всю частоту, — очевидно, передачи ФРЕЛИМО, — но потом сквозь эту неразбериху они услышали свои позывные.

— Н'гулубе! Прием! Ответьте Н'гулубе! Это «Банановое дерево»!

Альфонсо ответил и передал фиктивные координаты их местоположения, которое, в соответствии с ними, находилось далеко на север от железнодорожной ветки, по дороге обратно к реке. «Банановое дерево» передало подтверждение приема и замолчало.

— Они это проглотили, — высказал Шон свое мнение. — Похоже, что шанганские дезертиры еще не добрались до базы и не подняли тревогу. Но это пока.

В лучах заходящего солнца они поели маисовой кагпи, затем Шон принялся изучать полевую карту и нанес на нее свою нынешнюю позицию. Согласно карте, холмистая местность будет тянуться еще около тридцати миль, затем она должна плавно перейти в более или менее плоскую равнину, на которой были отмечены многочисленные деревушки и обрабатываемые поля. А вот дальше лежала первая естественная преграда: еще одна широкая река, протекающая с запада на восток, как раз поперек их маршрута.

Шон подозвал Альфонсо и спросил:

— Ты знаешь, где находятся границы и где расположены главные силы южной группировки РЕНАМО под командованием генерала Типпу Типа?

— Они, так же как и мы, находятся в постоянном движении, чтобы сбить с толку ФРЕЛИМО. Они сегодня здесь, а завтра уже где-нибудь около Рио Сави, — пожал плечами Альфонсо. — РЕНАМО везде, где идет война.

— А где располагается ФРЕЛИМО?

— ФРЕЛИМО бегает за РЕНАМО, а когда наконец догонит его, то тут же убегает, как перепуганный кролик. — Альфонсо громко хохотнул. — Для нас сейчас совершенно безразлично, кто есть кто и кто где сидит. Кого бы мы ни встретили, любой попробует разделаться с нами.

— Исчерпывающие разведданные, — насмешливо поблагодарил его Шон и, сложив карту, убрал ее в пластиковый бумажник.

Они быстро покончили со скудной трапезой, и Шон встал и сказал:

— Ну что, Альфонсо, давай, берем Джоба и пошли дальше.

Альфонсо тихо рыгнул, потом оскалился в улыбке.

— Это твой матабелский пес. Если он тебе нужен, сам его и тащи, а с меня довольно.

Шон постарался скрыть свое раздражение.

— Не будем терять время, — мягко сказал он. — Поднимайся!

Альфонсо снова рыгнул и, не спуская глаз с Шона, продолжал улыбаться.

Шон медленно потянулся к штык-ножу, висевшему на поясе, и точно так же непринужденно Альфонсо положил руку на рукоять «Токарева», торчащего у него за поясом. Они уставились друг на друга.

— Шон, что происходит? — встревожено спросила Клодия. — Что все это значит?

Она не понимала, о чем идет речь, поскольку говорили на шанганском. Но напряжение было слишком ощутимо.

— Он отказывается помогать мне нести Джоба, — объяснил Шон.

— Но ты же не можешь нести его один, правда? — так же встревоженно сказала она. — Альфонсо поможет…

— …или я убью его, — закончил Шон по-шангански, на что Альфонсо только громко рассмеялся.

Он встал, отряхнулся, повернулся спиной к Шону, взял рацию, АКМ Шона и большую часть фляг с водой.

— Я понесу это, — усмехнулся он и шутливо покачал головой. — А ты неси матабела.

И он заковылял на юг, в соответствии с их маршрутом.

Шон убрал руку с пояса и взглянул в сторону Джоба. Тот безмолвно наблюдал за происходящим, лежа на травянистой подстилке.

— Если ты попробуешь высказать то, что думаешь, я разворочу твой черный зад, — проворчал он.

— А я ничего и не говорю, — попытался улыбнуться Джоб, но вместо улыбки у него получилась кривая болезненная гримаса.

— Вот и хорошо, — мрачно сказал Шон и принялся поднимать с земли импровизированное сиденье.

— Клодия, помоги.

Они поставили Джоба на ноги, обвязали ему вокруг пояса нейлоновые ремни, затем пропустили их между ног, наподобие парашютных лямок, и Шон закинул ременные петли себе на плечи. Затем он прихватил Джоба одной рукой за пояс.

— Еще одна река, осталось пересечь всего-то одну речку, — прохрипел он и улыбнулся Джобу.

Они двинулись вперед. Хотя теперь ноги Джоба доставали до земли и он пытался по возможности хоть как-то помочь, в основном он висел на ремнях, навалившись на плечо Шона. Они оказались связанными вместе, как лошади в одной упряжке.

Пройдя первые сто шагов, они установили своеобразный ритм, но все равно их продвижение было ужасно медленным и болезненным. Они даже не задумывались о том, чтобы не оставлять за собой следы, так как Шон просто выбирал прямой и наиболее явный путь. Они оставляли за собой явный след, который, как жилки на засохшем листике, образовывали на африканской степи замысловатый лабиринт.

За ними шла Клодия, нагруженная медикаментами, оставшимися бутылями с водой, и все же она несла с собой еще и веник, которым пыталась заметать из следы. Ее усилия еще могли обмануть случайного человека, но следопыт ФРЕЛИМО проследует за ними, как будто они движутся по шоссе M1. Вряд ли стоило тратить на это силы, но Шон решил не разочаровывать ее, он прекрасно знал, как важно для нее чувствовать, что она несет свою часть груза да еще и дополнительно прилагает усилия к их общему спасению.

Шон замерил скорость их передвижения, подсчитывая шаги по секундной стрелке, и пришел к выводу, что теперь они делают менее мили в час, восемь миль в день, и это все, на что они могли надеяться. Он попробовал разделить триста на полученное число, но оставил это занятие еще до того, как получил окончательный удручающий ответ.

И Альфонсо, и Матату исчезли из виду, скрывшись в лежащем впереди редком лесочке, и Шон снова поглядел на часы. Они шли всего тридцать минут, но силы уже были на исходе. Джоб казался куда тяжелее, лямки глубоко врезались в плечи. Кроме того, Джоб волочил ноги и спотыкался на каждой неровности.

— Переходим на получасовые броски, — сказал ему Шон. — У нас пять минут передышки.

Когда Шон посадил его, прислонив спиной к стволу дерева, Джоб откинул голову, прижав ее к шершавой коре, и закрыл глаза. Он дышал со всхлипом, а по щекам у него струились ручейки пота. Его капельки были похожи на маленькие черные жемчужины.

Шон превратил пять минут в десять, после чего бодро объявил:

— Подъем, солдат! Давай-ка разомнем ноги.

Снова поднять Джоба на ноги оказалось пыткой для обоих, и Шон понял, что, проявляя милосердие к Джобу, позволил ему отдыхать слишком долго. Рана начала подсыхать.

Следующие тридцать минут тянулись настолько долго, что Шон даже подумал, не встали ли у него часы. Чтобы успокоить себя, ему пришлось посмотреть на движение секундной стрелки.

Когда наконец он усадил Джоба, тот, морщась, сказал:

— Извини, Шон, у меня судороги. В левой икре.

Шон присел перед ним на корточки и начал растирать измученные мышцы ног Джоба. Продолжая массаж, он спокойно сказал Клодии:

— Там в медицинской сумке есть таблетки соли. В переднем кармашке.

Джоб проглотил таблетки, а Клодия держала у его губ флягу с водой. Сделав два глотка, он оттолкнул ее руку.

— Выпей еще, — настаивала Клодия, но Джоб отрицательно покачал головой.

— Не трать зря, — пробормотал он.

— Ну, как теперь? — спросил Шон и пару раз хлопнул по больной икре.

— Сойдет еще на несколько миль.

— Тогда пойдем, — сказал Шон, — а то рана опять засохнет.

Клодия была поражена, как эти двое могли идти в ночи всего лишь с пятиминутными перерывами и всего лишь с жалкими каплями воды.

«И так триста миль, — думала она. — Но это же попросту невозможно. Ни плоть, ни кровь такого не выдержат. Это убьет обоих».

Незадолго до рассвета из леса маленькой черной тенью вынырнул Матату и что-то прошептал Шону.

— Он нашел колодец милях в двух-трех впереди, — сказал Шон спутникам. — Как, Джоб, сможешь?

Взошло солнце, осветило макушки деревьев, и дневная жара начала набирать силу, как в разожженной топке. Когда Джоб окончательно ослаб и просто обвис на ремнях, навалившись всем весом на Шона, до колодца все еще оставалось около полумили.

Шон уложил приятеля на землю и сел рядом с ним. Он тоже был настолько обессилен, что несколько минут даже не мог говорить.

— Ну ладно, по крайней мере, ты выбрал неплохое местечко для отдыха, — поздравил он Джоба хриплым шепотом.

Густые заросли терновника должны были дать им укрытие на оставшуюся часть дня.

Они сделали из травы подстилку для Джоба и уложили его. Он находился в полубреду, его речь была бессвязной, язык заплетался, глаза постоянно затуманивались. Клодия попыталась покормить его, но Джоб просто отвернулся. Однако он с жадностью напился, когда Альфонсо и Матату принесли от колодца наполненные до краев фляги с водой. Утолив жажду, Джоб впал в забытье, и они стали пережидать дневную жару в терновнике.

Шон и Клодия лежали, обнявшись. Она уже так привыкла засыпать в его объятиях. Было ясно, что Шон дошел до предела своих возможностей. Она даже не представляла, что он может быть так вымотан, поскольку раньше думала, что его силы безграничны.

Когда вскоре после полудня она проснулась, он лежал рядом с ней, как мертвый, и она принялась с любовью, даже с какой-то жадностью изучать его лицо. Его отросшая борода начала виться, и она отыскала в этих зарослях два седых завитка. Лицо осунулось, на нем появились морщины, и оно обветрилось в тех местах, где она раньше не замечала. Она изучала эти приметы, как будто могла прочитать по ним, как она это делала когда-то на табличках с клинописью, историю его жизни.

«Господи, да я ведь люблю его, — подумала она, поражаясь глубине собственных чувств. Под лучами солнца его кожа приобрела цвет красного дерева, и все же на ней остался лоск, как на старой хорошей коже, отполированной бережным уходом. — Как папины сапоги для игры в поло».

Она улыбнулась этому сравнению, но оно в данном случае вполне подходило. Она видела, как ее отец с любовью пальцами смазывал эти сапоги жиром и полировал до матового блеска собственной ладонью.

— Сапоги! — прошептала она. — Какое подходящее для тебя сравнение, — сказала она спящему Шону и вспомнила, какими были гибкими и морщинистыми на коленях сапоги ее отца. Когда он вставал ногой в стремя, они казались почти шелковыми. — Морщинистые, как ты, мой старый сапожок.

Она улыбнулась и осторожно, чтобы не разбудить, прикоснулась губами к морщинкам у него на лбу.

Она вдруг поняла, как память об отце полностью утонула в этом человеке, который однажды лежал в ее руках, как ребенок. Оба они, казалось, слились воедино, и она могла сконцентрировать всю свою любовь на одном человеке. Она осторожно начала двигать голову спящего Шона до тех пор, пока та не оказалась у нее на плече, затем погрузила пальцы в густые заросли волос у него на затылке и начала нежно укачивать его.

К этому моменту она умудрилась избавиться почти от всех своих эмоций, от гнева до чувственности, и теперь у нее осталась лишь нежность. Зато эта нежность была совершенной.

— Маленький мой, — прошептала она нежно, как может только мать.

И снова от всего сердца поверила, что он принадлежит только ей.

Слабый стон нарушил ход ее мыслей. Она подняла голову и взглянула в ту сторону, где под терновым кустом лежал Джоб, но тот снова замолк.

Она подумала об этих двоих, о Шоне и о Джобе, об их особых мужских отношениях, в которых, как она себе прекрасно представляла, ей нет места. Ей бы надо было чувствовать ревность, но вместо этого она, как это ни странно, чувствовала себя намного спокойней. Если Шон может быть таким постоянным и готовым на самопожертвование в своей любви к другому мужчине, то она надеялась, что в их совершенно отличных от этого, но более бурных отношениях она может рассчитывать на такое же постоянство.

Джоб снова застонал и беспокойно заворочался. Она вздохнула и, оторвавшись от спящего Шона, встала и подошла к тому месту, где лежал Джоб.

Туча металлически-зеленых мух кружилась над пропитанной кровью повязкой на плече Джоба. Они садились на нее, пробовали ее своими длинными носиками и потом с восторгом потирали передние лапки. Клодия заметила, что они уже успели отложить в складках повязки свои похожие на зернышки риса яички. Вскрикнув от отвращения, она разогнала их и начала счищать яички с бинтов.

Джоб открыл глаза и взглянул на нее. Она поняла, что он опять пришел в полное сознание, и ободрительно улыбнулась.

— Хочешь попить?

— Нет, — его голос был настолько слаб, что ей пришлось даже наклониться поближе. — Убеди его сделать это, — сказал он.

— Кого? Шона? — переспросила она, и Джоб кивнул головой.

— Так не может дальше продолжаться. Он убьет себя. А без него никто из вас не выживет. Ты должна заставить его оставить меня здесь.

Она начала отрицательно качать головой еще до того, как Джоб закончил говорить.

— Нет, — твердо сказала она. — Он никогда этого не сделает. Даже если он и захочет это сделать, я ему не позволю. Нет, дружочек, мы все в одной связке. — Она дотронулась до его плеча. — Хочешь немного воды?

Не имея сил спорить дальше, он сдался. За последние часы состояние Джоба, как и Шона, казалось, тревожно ухудшилось. Она села рядом с ним, и пока солнце медленно скользило к западному горизонту, отгоняла от него мух пальмовым листом.

В вечерней прохладе Шон заворочался, сел, моментально проснувшись, и быстрым взглядом оглядел окрестности. Сон явно придал ему сил и энергии.

— Как он там? — спросил Шон, и когда Клодия в ответ покачала головой, подошел к ней и присел на корточки.

— Очень скоро мы должны будем его поднять.

— Дай ему еще несколько минуточек, — взмолилась она, потом добавила: — Знаешь, о чем я думала, пока тут сидела?

— Ну, расскажи, — согласился он и обнял ее за плечо.

— Я думала о колодце, который находится поблизости. Я представляла, как лью на себя воду, стираю одежду, смываю с себя эту ужасную вонь.

— Ты никогда не слышала историю о Наполеоне? — спросил он.

— О Наполеоне? — посмотрела она на него с удивлением: какое он имеет отношение к купанью?

— Когда он возвращался из походов, то посылал вперед гонца с посланием к Жозефине, «Je ventre, netelavepas» — «Я возвращаюсь, не мойся». Видишь, он любил свою леди, так же как сыр, при полном аромате. Ты бы ему сейчас очень понравилась!

— Ты просто отвратителен! — толкнула она его в плечо.

Джоб застонал.

— Эй, там, — переключил на него свое внимание Шон. — Что такое, старик?

— Я принимаю твое предложение, — прошептал Джоб.

— Это насчет морфия? — спросил Шон, и Джоб кивнул головой.

— Маленький укольчик, хорошо?

— Сейчас устроим, — согласился Шон и взял медицинскую сумку.

После укола Джоб лежал с закрытыми глазами, а Шон и Клодия наблюдали, как глубокие складки в углах его рта, вызванные жуткой болью, постепенно расправляются.

— Получше? — спросил Шон.

Джоб, не открывая глаз, только слабо улыбнулся.

— Мы даем тебе еще несколько минут, пока выходим на связь с «Банановым деревом», — сказал Шон.

Шон встал и пошел туда, где Альфонсо уже прилаживал антенну.

— Н'гулубе, здесь «Банановое дерево».

Ответ на первый же вызов Альфонсо был таким сильным и ясным, что Шон даже удивился.

Альфонсо уменьшил громкость, после чего взял микрофон и передал очередные фальшивые координаты, делая вид, что они все еще движутся в сторону реки.

Последовала пауза, во время которой слышны были только статическое потрескивание и шорохи, затем так же громко и чисто послышался другой голос.

— Дай мне поговорить с полковником Кортни!

В интонации нельзя было ошибиться, и Альфонсо взглянул на Шона.

— Генерал Чайна, — прошептал он, протягивая Шону микрофон, но тот отстранил его руку и нахмурился, ожидая, что будет дальше.

В наступившей тишине Клодия оставила Джоба и подошла к Шону. Она присела рядом с ним на корточки, и он бережно обнял ее. Все уставились на рацию.

— Дезертиры, — тихо сказала Клодия. — Теперь Чайна все знает.

— Слушай, — остановил ее Шон. Последовало ожидание.

— Очень хорошо! — снова раздался голос Чайны. — Я вполне понимаю, почему ты не хочешь отвечать. Однако я полагаю, ты меня слышишь, полковник.

Внимание всех было приковано к радио, и Джоб открыл глаза. Он отчетливо слышал каждое слово, сказанное Чайной, и мрачно покрутил головой. Альфонсо оставил свой мешок и оружие на одеяле в десяти шагах от того места, где лежал Джоб. Рукоятка пистолета торчала из бокового кармана вещмешка.

— Ты огорчил меня, полковник, — голос Чайны был мягким и дружеским. — Впрочем, было бы слишком просто и грустно, если бы вы просто отдались в руки команды, которую я подготовил для вас на границе Зимбабве.

Джоб оперся на здоровый локоть. Боли он не чувствовал, лишь слабость и головокружение. Морфий сделал свое дело. Только было очень трудно ясно мыслить. Он сконцентрировал свое внимание на пистолете и гадал, оставил ли Альфонсо в нем обойму. Он начал двигаться к нему, упираясь пятками в землю и резко отталкиваясь ногами. Все это было проделано бесшумно, внимание остальных было приковано к голосу, раздающемуся из рации, поэтому никто ничего не заметил.

— Так значит, игра продолжается, полковник, или мы назовем это теперь охотой? Ты великий охотник, великий белый охотник. Твоя слава — в преследовании диких животных. Ты называешь это спортом и гордишься, называя «честным состязанием».

Джоб уже прополз половину пути. Пока боли все еще не было, а ему надо двигаться немного быстрее. В любой момент кто-нибудь может обернуться и заметить его.

— Я никогда не понимал этой страсти белых людей к преследованию. Для меня это всегда казалось таким бессмысленным. Мои люди всегда считали, что если хочешь мяса, то убивай самым надежным способом, приложив минимум усилий.

Джоб добрался до вещей Альфонсо и потянулся к ручке пистолета. Однако когда он потащил его из кармашка, пальцы перестали его слушаться, и пистолет выскользнул из руки; но вместо того, чтобы с шумом упасть на твердую пересохшую землю, он бесшумно упал на сложенное одеяло. Джоб почувствовал облегчение, когда увидел, что пистолет заряжен и взведен. Альфонсо держал его готовым к немедленному употреблению.

А у него за спиной из рации все еще лился голос Чайны.

— Возможно, ты испортил меня, полковник. Возможно, я вошел во вкус ваших упадочных европейских нравов, полковник, но впервые в жизни я почувствовал вкус к охоте. Может быть, это произошло потому, что ставка в этой игре слишком велика и сумела зажечь меня. Просто мне очень интересно, что ты чувствуешь при такой смене ролей, полковник. Ты — дичь, а я — охотник. Я знаю, где находишься ты, а ты не знаешь, где нахожусь я. Возможно, я даже ближе, чем ты можешь себе представить. Где я, полковник? Ты должен догадаться. Тебе предстоит убегать и прятаться. Так где и когда мы встретимся?

Джоб старательно обхватил ручку «Токарева». Он поднял пистолет, поразившись, как мало для этого потребовалось усилий, и нажал большим пальцем на предохранитель, но тот не двинулся с места. Его охватила паника. Рука слишком онемела и ослабла, чтобы снять пистолет с предохранителя.

— Я не обещаю тебе «честного состязания», полковник. Я буду охотиться за тобой по-своему, по-африкански, но это будет хороший спорт. По крайней мере, это-то я обещаю.

Джоб собрал все свои силы и почувствовал, как предохранитель под его пальцем наконец сдвинулся с места.

— Сейчас ровно 18:00 по местному времени. Я выйду на связь завтра на этой же частоте и в это же время, полковник. Это, конечно, если мы до этого времени еще не встретимся. А пока следи за небом, полковник Кортни, следи, что происходит у тебя за спиной. Ты даже не догадываешься, с какой стороны я приду. А я приду, будь уверен!

Послышался легкий щелчок, Чайна отключил свой микрофон, и Шон тут же потянулся к рации и выключил ее, чтобы поберечь батарейки. Никто не двигался и ничего не говорил, пока другой металлический звук не нарушил тишину. Шон ни с чем бы не спутал звук снимаемого с предохранителя пистолета. Его реакция была мгновенна, он оттолкнул Клодию и резко развернулся лицом на звук.

На какое-то мгновение он оцепенел, затем закричал:

— Нет! Джоб, ради Христа! Не надо!!

И рванул вперед, как спринтер с низкого старта.

Джоб лежал на боку лицом к Шону, но слишком далеко. Шон рванулся, чтобы преодолеть разделяющее их пространство, но ему показалось, что он двигается через мед, густой и липкий, который замедляет его движения. Он видел, как Джоб поднимает пистолет, пытался остановить его взглядом. Они смотрели друг другу в глаза, Шон пытался взглядом подчинить себе Джоба, заставить его слушаться, а глаза Джоба были грустными, полными сожаления, но твердыми.

Шон видел, как Джоб открыл рот, слышал, как дуло пистолета стукнулось о зубы, когда Джоб пытался засунуть дуло как можно дальше в рот, видел, как вокруг дула сомкнулись губы — как у ребенка, который сосет леденец на палочке. Шон приложил все силы, чтобы схватить руку Джоба, держащую пистолет, и вырвать тупое дуло изо рта друга. Но он лишь успел коснуться кончиками пальцев запястья Джоба, когда прозвучал выстрел.

Звук был негромким, плоть и кости черепа Джоба приглушили его.

В этот момент зрение Шона стало неестественно острым, ему вдруг показалось, что время затормозилось и все происходит очень медленно, как в кино, прокрученном на половинной скорости.

Голова Джоба изменила форму, она распухла прямо на глазах у Шона, как надуваемый воздушный шарик. Веки широко раскрылись, и на мгновение его глазные яблоки вылезли из своих орбит, продемонстрировав белую окантовку вокруг темных зрачков, а потом скрылись где-то внутри черепа.

Потом его голова снова поменяла форму, откинулась назад, кожа на скулах туго натянулась, сделав нос совсем плоским как раз в тот момент, когда пуля вышла у него из затылка. Голова запрокинулась, и даже после выстрела Шон слышал треск и хруст позвоночника.

Джоба отбросило назад, рука отлетела от головы в сторону, как будто в веселом приветствии, а в сжатом кулаке все еще был «Токарев», но Шон был достаточно быстр, чтобы не дать изуродованной голове удариться о землю.

Он поймал Джоба в объятия и с силой прижал к груди. Его тело было тяжелым и горячим от лихорадки, но сейчас казалось излишне гибким, как будто в нем не было костей. Он чувствовал, как мышцы Джоба дрожат и сокращаются, ноги дергаются в каких-то ужасных судорогах, а он старался удержать его.

— Джоб, — прошептал Шон, ладонью закрывая ужасное выходное отверстие, пытаясь затолкнуть кровавую массу обратно в раздробленный череп. — Ну и дурак же ты, — прошептал он. — Тебе не следовало этого делать.

Он прижался щекой к его щеке и держал в объятиях, как возлюбленную.

— У нас бы все получилось. Я бы тебя отсюда вывел, — продолжая обнимать безжизненное тело, он начал его нежно укачивать, что-то тихо бормоча, прижавшись щекой к его щеке и закрыв глаза. — Мы с тобой столько прошли вместе, нечестно было останавливаться здесь.

Клодия подошла и опустилась на колени рядом с Шоном. Она протянула руку к его плечу, судорожно подыскивая, что бы сказать, но не нашла слов и убрала руку, так и не дотронувшись до него. Шон не замечал ни ее, ни вообще того, что его окружало.

Видеть его печаль было так ужасно, что Клодия почувствовала, что не сможет смотреть на это. Это было слишком личное, и в то же время она все равно не могла оторвать глаз от его лица. Ее собственные чувства были полностью утоплены в глубокой печали Шона. Она и сама за это время очень привязалась к Джобу, но это не входило ни в какое сравнение с той любовью, которая сейчас предстала перед ней в обнаженном виде.

Складывалось впечатление, что этот выстрел убил какую-то часть самого Шона, и она не испытала ни потрясения, ни удивления, когда увидела, что он плачет.

Слезы, казалось, поднимались откуда-то из самой глубины души Шона, поднимались болезненно, обжигая все на своем пути, опаляли в конце пути его глаза, прожигая себе путь наружу, а затем медленно текли по его обветренным щекам в бороду.

Даже Альфонсо не мог на это смотреть. Он встал и отошел в заросли терновника, а Клодия не могла сдвинуться с места. Она продолжала стоять на коленях рядом с Шоном, и из глаз у нее тоже покатились слезы. Они вместе оплакивали Джоба.

Матату услышал выстрел, находясь за милю от них. Охраняя тыл, он следил, не появится ли преследующий их патруль.

Он быстро вернулся в лагерь и, еще стоя на самом краю лагеря около кустов терновника, за несколько секунд понял, что произошло. Затем он тихо подошел и сел на корточки за спиной у Шона. Как и Клодия, он с большим уважением отнесся к горю Шона, ожидая, пока тот сумеет справиться с невыносимым горем.

Наконец, не открывая глаз и ни на кого не глядя, Шон заговорил.

— Матату, — сказал он.

— Ндио, бвана.

— Иди и найди место для похорон. У нас нет ни инструмента, ни времени, чтобы копать могилу, но он все же матабел, и его надо похоронить сидя, лицом к восходящему солнцу.

— Ндио, бвана.

Матату скользнул в темнеющий лес, а Шон наконец открыл глаза и аккуратно уложил Джоба на серое шерстяное одеяло. Сейчас его голос был ровным, почти как при обычном разговоре.

— По традиции мы должны бы похоронить его в центре его крааля для скота. — Он тыльной стороной ладони вытер со щек слезы и спокойно продолжил: — Но мы с ним странники — и я, и он. У него не было ни скота, ни крааля, который он бы мог назвать своим.

Клодия не была уверена, что он обращается к ней, но все же ответила:

— Дичь была его скотом, а африканские просторы — его краалем. Он будет доволен этим местом.

Шон, так и не взглянув на нее, кивнул головой.

— Я благодарен тебе за то, что ты меня поняла.

Он наклонился и закрыл глаза Джоба. Его лицо осталось практически неповрежденным, если не считать разбитых передних зубов. Краешком одеяла Шон вытер кровь в уголке рта. Теперь Джоб выглядел мирно и спокойно. Шон повернул его на бок и начал заворачивать в одеяло, используя полосы нейлона и ремни от автоматов, чтобы зафиксировать тело в сидячей позе, так чтобы колени упирались в подбородок.

Матату вернулся до того, как он закончил дело.

— Я нашел хорошее место, — сказал он. Шон кивнул, не отрываясь от своего занятия. Клодия нарушила нависшую тишину.

— Он отдал свою жизнь за нас, — тихо сказала она.

Это прозвучало так банально и недостойно данного момента, что она пожалела, что сказала это, но Шон опять согласно кивнул.

— Я так и не успел вернуть ему долг, — сказал он, — а теперь уже никогда и не смогу.

Он наконец закончил приготовления. Джоб был надежно завернут в серое одеяло, наружу торчала только его голова.

Шон встал и подошел к своей небольшой сумке. Он вынул из нее единственную запасную рубашку, вернулся обратно к тому месту, где лежал Джоб, и снова присел около тела.

— Прощай, брат. Мы прошли с тобой хорошую дорогу. Мне только хотелось бы, чтобы мы вместе прошли ее до конца, — тихо сказал он, наклонился и поцеловал его в лоб.

Он проделал это с такой простотой, что это показалось очень естественным и правильным.

Затем он чистой рубашкой обмотал голову Джоба, закрыв его ужасную рану, взял его на руки и, положив его голову себе на плечо, пошел с ним в лес.

Матату повел его к заброшенной норе муравьеда в расположенном неподалеку терновом лесу. Для того чтобы расширить проход так, чтобы внести тело Джоба, потребовалось несколько минут. С помощью Матату Шон развернул тело товарища так, чтобы тот был обращен лицом на восток, а затылком на вечерние звезды.

Прежде чем закрыть могилу, Шон присел рядом с ней на колени и достал из кармана осколочную гранату. Матату и Клодия стояли и наблюдали, как он осторожно из гранаты и шнурка делает растяжку. Когда он поднялся, Клодия вопросительно посмотрела на него. Шон кратко ответил:

— Против могильных воров.

Матату помог ему уложить камни вокруг плеч Джоба, чтобы закрепить тело в сидячей позе. Затем они полностью закрыли его большими булыжниками, построив большую пирамиду, которая должна была защитить тело от гиен. Покончив с этим, Шон больше не стал задерживаться. Он ушел, даже не обернувшись, а через несколько мгновений за ним последовала и Клодия.

Несмотря на печаль, связанную с последними событиями, Клодия чувствовала себя чем-то вроде посвященной и избранной. Ее уважение и любовь к Шону стократно возросли благодаря чувствам, которые он проявил при потере друга. Она чувствовала, что слезы лишь подтвердили силу возлюбленного, а не выдали его слабость, и эта редкая для него демонстрация любви только усилила его мужественность. Благодаря этой ужасной трагедии она узнала про Шона больше, чем при других обстоятельствах узнала бы за всю жизнь.

Этой ночью у них был тяжелый переход. Шон так рвался вперед, что, казалось, просто хотел заглушить свое горе. Клодия и не пыталась придержать его. Хотя теперь она была худой и больше походила на борзую, ей пришлось стараться изо всех сил, чтобы не отставать от него, она не жаловалась. К восходу они покрыли сорок миль от того места, где был похоронен Джоб, и теперь перед ними лежала зеленая долина.

Шон нашел рощицу высоких деревьев, которая обещала хоть немного тени, и, пока Клодия и Матату готовили обед, Шон повесил через плечо бинокль, засунул в задний карман карту и направился к самому высокому дереву.

Клодия с волнением наблюдала, как он начал взбираться на дерево, но Шон был проворен, как белка, и силен, как вожак бабуинов. Он использовал огромную силу рук, чтобы подтягивать себя на ровных и гладких участках ствола, где не за что было зацепиться.

Когда он добрался почти до самой вершины, белоспинный гриф сорвался с гнезда и, пока Шон устраивался в развилке ветвей в нескольких футах от его насеста, начал взволнованно кружить над деревом.

В гнезде лежало два белых как мел яйца, и Шон успокаивающе проворчал все еще кружащей над головой птице:

— Не беспокойся, старушка. Я не собираюсь их воровать.

Шон не разделял общее отвращение к этим птицам. Они делали жизненно необходимую работу: очищали вельд от падали и болезней. Нелепые в неподвижности, они являли собой образец элегантности и красоты в небе — хозяева бескрайних просторов и природные короли полета. Древние египтяне и другие народы, столь же близкие к природе, почитали их как богов.

Шон улыбнулся птице. Первая улыбка, которая озарила его лицо с того момента, как не стало Джоба. Затем он перенес внимание на окружающую территорию. Аллювиальная долина, начинающаяся впереди, интенсивно обрабатывалась, между обработанными полями были разбросаны только небольшие рощицы. Шон знал, что они обозначают околицы небольших деревенек, отмеченных на его карте. Он направил туда свой бинокль.

Он увидел, что поля не вспахивались и не засеивались уже много сезонов. Земли густо покрыла растительность, которая в Африке быстро вторгается на все заброшенные поля. Он узнал высокие побеги гибискуса, с острой щетиной, покрывающей листья и обжигающей любого, посмевшего к ним притронуться. Здесь же высились касторовые кусты и заросли дикой сушеницы, оранжевые цветы дикой конопли, наркотические свойства которой впервые привели в такой восторг девочек и мальчиков из Корпуса Мира времен Джека Кеннеди, а впоследствии дали утешение ордам европейской и американской молодежи, ринувшейся в Африку с одними лишь рюкзачками, в потертых грязных джинсах, преисполненной благих намерений и туманной веры в красоту, мир и братство всего человечества. Правда, потом боязнь СПИДа превратила этот поток в тоненькую струйку, и Шон был этому очень рад. Он неожиданно заметил, что его мысли отклонились в сторону, подобрался и начал осматривать лежащую впереди опустошенную территорию.

В поле его зрения попали лишенные крыш развалины деревенских хижин. На некоторых из них еще можно было разглядеть стропила, но совершенно голые и закопченные, поскольку покрывающий их тростник весь выгорел. Хотя он и тщательно осмотрел всю деревню, никаких признаков присутствия людей он не нашел. Тропинки между домами заросли травой, не было заметно никаких признаков хозяйства: ни цыплят, ни коз, ни тоненьких струек дыма из очагов во дворах.

«Кто-то, то ли ФРЕЛИМО, то ли РЕНАМО, очень тщательно обработал эту территорию», — подумал он и перевел взор на голубые холмы на востоке.

В это раннее утро воздух был еще чистым и прозрачным. Шон сразу же узнал некоторые характерные ориентиры и перенес их на карту. Через пятнадцать минут он уже определил их нынешнее положение с достаточной точностью и достоверностью.

Он продвинулись немного дальше, чем он предполагал. Вон те горы справа — Чиманимани; они являются естественной границей между Мозамбиком и Зимбабве, правда, их ближайший пик находился примерно в сорока километрах от них. Его карта была размечена в километрах, а Шон все еще предпочитал работать с милями.

Самая большая деревня, под названием Домб, должна была находиться в нескольких километрах левее, но он так и не смог обнаружить ни малейших ее признаков. Она, наверное, как и другие деревни, лежащие впереди, давным-давно была покинута обитателями, и теперь ее место снова занимают кусты и лес. В таком случае мало шансов найти здесь пропитание. За последние дни тот небольшой запас кукурузной крупы, который они смогли захватить с собой, подошел к концу. Уже завтра им придется добывать себе пропитание, а это сильно замедлит их продвижение. С другой стороны, если Домб еще обитаем, он, несомненно, является опорным пунктом или РЕНАМО, или ФРЕЛИМО. Честно говоря, лучше бы избегать контакта с любыми человеческими существами. Никто, даже Альфонсо, не смог бы уверенно сказать, какая территория удерживается оппозиционными силами, а какая является заброшенной после полного опустошения ее обеими сторонами. Впрочем, даже известные границы меняются ежедневно, если не ежечасно, напоминая собой аморфное тело амебы.

Он посмотрел прямо на юг, в сторону намеченного пути.

В этом направлении никаких возвышенностей видно не было. Тут начинался равнинный район, простирающийся до самого Индийского океана, и его однообразия не нарушали ни холмы, ни впадины. Естественными препятствиями здесь могли быть только густые леса или реки и болота, охраняющие подступы к ним.

Самой большой рекой была Сави, или, как ее называют португальцы, Рио-Саби, поскольку она протекает по границе их территорий и земли, которая впоследствии стала называться Зимбабве, до самого океана. Она довольно широка и глубока, и чтобы ее пересечь, им, скорее всего, потребуется какое-то плавсредство.

Последним препятствием на их пути будет воспетая Редьярдом Киплингом серо-зеленая грязная Лимпопо, окруженная акациевыми зарослями. Она все еще в трехстах километрах южнее. По ее берегам тянутся и встречаются границы трех государств: Зимбабве, Мозамбика и Южно-Африканской Республики. Если они доберутся до этой точки, то достигнут северной границы Крюгеровского национального парка, тщательно охраняемого и патрулируемого южноафриканскими военными. Шон внимательно изучал карту: Южная Африка — это безопасность, Южная Африка — это дом, место, где все еще твердо соблюдаются законы, где человеку не надо ходить под постоянной угрозой смерти.

Тихий свист оторвал его от размышлений, и он взглянул вниз. У подножья дерева, в шестидесяти футах под ним, стоял Матату. Он подавал знаки Шону.

— Слушай! — сигналил он. — Опасность!

Шон почувствовал, как учащается его пульс. Матату просто так никогда не сигнализирует об опасности. Шон вскинул голову и прислушался, но потребовалось около минуты, чтобы и он услышал это. Как и у всякого человека, пережившего войну в буше, чувства Шона, особенно зрение и слух, были острыми и тонкими, но по сравнению с Матату он был слепоглухонемым.

Когда Шон наконец услышал и распознал слабый и далекий шум, он быстро развернулся лицом на север, в направлении источника звука.

Если не считать нескольких перистых облаков в вышине, утреннее небо было голубым и абсолютно чистым. Шон поднял бинокль и осмотрел полоску местности у самого горизонта, над самыми верхушками высоких деревьев. Доносящийся издалека звук все усиливался, подсказывая направление, в котором следовало искать, пока наконец в поле зрения не появилась маленькая точка, и он тут же почувствовал пробежавший по спине холодок страха.

Как какое-то гигантское и вредное насекомое, опустив нос к верхушкам деревьев и выпятив горбатую спину, им навстречу летел вертолет. Сейчас он был на расстоянии нескольких миль, но держал курс точно на дерево, где устроил свой наблюдательный пункт Шон.