Время умирать

* * *

Стебли тростника тихо шуршали, задевая борта, пока Пумула отталкивался шестом. Все молчали.

Шон сидел посередине, сгорбившись, опершись на руку подбородком. То, что произошло, оглушило его, опустошило его душу, и теперь он не чувствовал ничего, кроме печали. Это было похоже на возвращение из похода во времена войны в джунглях, когда все были молчаливы и подавлены.

Он поглядел на свою правую руку, лежащую на колене, и увидел на пальцах пятна крови и темно-красные полумесяцы под ногтями. «Кровь Капо», — подумал он и опустил руку за борт каноэ, чтобы теплая болотная вода смыла пятна.

Он прокрутил в памяти всю охоту с самого начала, как немой фильм, и яркая вереница событий промелькнула перед ним, — с того момента, когда они первый раз увидели слона, и до конца, когда он нашел Рикардо Монтерро пригвожденным к земле под огромной серой головой.

Потом в его памяти впервые ожил звук. Быстро угасающий голос Рикардо эхом отдавался в его голове, слабый и бесплотный.

«Она любит тебя», — сказал он, и потом его слова уже было не разобрать. «Она любит тебя». Бессмысленные слова умирающего, бред больного мозга. Рикардо мог говорить о любой из сотен женщин, которых Шон знал в своей жизни.

Шон вытащил руку из воды. Она была чистой, пятна крови исчезли.

«Она любит тебя». Может быть, он пытался сказать это Шону об одной определенной женщине.

Шон оторвался от созерцания своей мокрой руки и посмотрел вперед. Воспоминания о ней не покидали его последние несколько дней, выплывая из глубин сознания на поверхность в самые неожиданные моменты. Часто, думая о слоне, он внезапно улыбался, вспоминая какие-то ее слова. В последнее утро охоты он перегнулся через борт каноэ и сорвал водяную лилию. Поднеся цветок к лицу, он вдохнул его аромат и, ощутив на губах шелковистое прикосновение лепестков, подумал о Клодии Монтерро.

Теперь, глядя вперед, он в первый раз признался себе, как сильно хотел снова ее увидеть. Казалось, лишь она могла бы смягчить его скорбь о ее отце. Он вспомнил, как звучал ее голос, как дерзко она вскидывала голову, бросая ему очередной вызов. Он улыбнулся при воспоминании об огоньках гнева, которыми так часто из-за него зажигались ее глаза, и о том, как она нарочно надувала губы, чтобы не рассмеяться над одной из его острот.

Он представлял себе ее походку, думал, что она чувствовала, когда он нес ее в своих объятиях, и вспоминал прикосновение ее кожи, похожей на лепестки водяной лилии, когда он прикасался к ней под предлогом помощи.

— Мы с ней решительно не подходим друг другу, — улыбнулся он, и грусть, охватившая его прежде, слегка отступила. — Если Капо говорил о дочери, значит, он совсем спятил. — Но предчувствие встречи охватило его лишь сильнее.

Он взглянул на небо. Солнце уже село. Совсем скоро стемнеет. Пока он смотрел, с волшебной быстротой взошла Венера и теперь мерцала над западным краем земли. За ней последовали другие звезды, одна за другой выстраиваясь строго по ранжиру на темнеющем пологе ночи.

Шон смотрел на звезды и думал о Клодии, пытаясь понять, почему она вызывает в нем такие противоречивые чувства. Он сравнил ее с женщинами, которых знал прежде, и все былые увлечения показались ему пустыми и ничего не значащими. Один раз он даже женился — на этот необдуманный поступок его толкнула страсть, которая быстро иссякла, и брак обернулся катастрофой. Свою ошибку он больше никогда не повторял и теперь с трудом мог вспомнить черты женщины, которая когда-то была его женой.

Опять подумав о Клодии, Шон поразился: ее образ настолько четко запечатлелся в его памяти, что он, казалось, мог различить отдельные реснички, обрамлявшие ее медово-карие глаза, и крошечные складочки в уголках рта, появлявшиеся, когда Клодия улыбалась. Вдруг ему страшно захотелось вновь оказаться рядом с ней, и он понял, что начинает беспокоиться.

«Я идиот, что оставил ее одну», — подумал он, и при взгляде на темную трясину ему представились сотни опасностей, которые могли подстерегать Клодию.

«Все-таки с ней Джоб, — попытался он себя успокоить. — Но лучше бы я сам остался с ней, а Джоба отправил с Капо». — Он прекрасно понимал, что это было невозможно, но не мог справиться со своей тревогой.

Он почувствовал, как каноэ, слегка дернувшись, остановилось; это Пумула, опершись на шест, намекал, что неплохо было бы сделать привал на ночь.

— Я тебя сменю, — сказал Шон. — Надо добраться до деревни без остановок.

Матату и Пумула свернулись на дне лодки; Шон стоял на носу и покачивался в такт мерным движениям шеста. Он ориентировался по Южному Кресту и Большой Медведице; проведенные от них воображаемые линии, пересекаясь, точно указывали на юг.

Тихий шелест стеблей папируса вливался в четкий ритм толчков Шона, и скоро он греб уже автоматически; мысли его унеслись далеко, но все они в конце концов сходились на Клодии Монтерро.

Шон думал о том, как тяжела ее утрата. Конечно, она знала, что рано или поздно это произойдет, но все же горе может оказаться для нее непосильным. Он подыскивал слова, чтобы рассказать ей о случившемся и потом утешить ее. Клодии было известно, как он относился к ее отцу, что вельд связал их крепкой охотничьей дружбой. Она знала об их взаимном уважении.

«Пожалуй, именно я лучше всего помогу ей справиться с несчастьем. Я так хорошо знал его. Вместе мы сможем вспоминать, каким он был отличным человеком».

Нелегко приносить дурные вести, но Шон поймал себя на том, что с нетерпением ждет встречи с Клодией, чтобы взять на себя роль ее защитника и утешителя.

«Может, нам наконец удастся преодолеть противоречия, в которых мы так упорствовали. Мы с ней такие разные, но ведь может и у нас найтись что-то общее…» — Шон спохватился, что налегает на багор изо всей силы, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сбавить темп.

«Так тебя не хватит на всю ночь», — подумал он, но горячее желание вновь оказаться рядом с ней заставляло его отталкиваться еще и еще, пересиливая усталость.

Час за часом он работал багром, пока Пумула не проснулся и не сменил его; но Шону не спалось, и когда рассвет окрасил небо сначала в темно-рубиновый и затем в бледно-лимонный цвет, он снова занял место на носу. В воздухе кружили водяные птицы, с легким свистом рассекая крыльями зарю.

Двумя часами позже по знаку Шона Матату вскарабкался по шесту. Еще не добравшись до верхушки, он радостно указал вперед. Но лишь около полудня каноэ, прорезав гущу папируса, наконец уткнулось в песчаный берег неподалеку от сожженной деревни.

Шон прыжком очутился на твердой земле и быстро зашагал через пепелище, едва удерживаясь, чтобы не перейти на бег.

— Джоб мог бы получше ее охранять, — ворчал он про себя, — раз он не заметил нас… — Его мысль оборвалась. Прямо перед ним были кусты, в которых они устроили хижину для Клодии, и Шон резко остановился.

Было слишком тихо. Шестым чувством он понял: что-то неладно. Что-то здесь было не так. Шон кинулся на землю и быстро перекатился под защиту кустарника, выставив перед собой «577-й».

Лежа, он прислушался. Тишина как будто наливалась тяжестью. Он облизнул губы и издал клохтающий звук, подражая турачу, — условный сигнал скаутов, на который Джоб сразу бы откликнулся. Но ответа не последовало. Припадая к земле, как леопард, он прокрался вперед и снова остановился. Какой-то предмет поблескивал перед его лицом в короткой траве. Протянув руку, Шон взял его, и в животе у него похолодело.

У него на ладони лежала стреляная гильза от патрона «7,62»; на головке красовалось клеймо с надписью кириллицей. Это был патрон советского производства для автомата Калашникова. Шон поднес гильзу к носу и вдохнул запах пороха. Стреляли совсем недавно. Он быстро огляделся и заметил в траве еще несколько гильз. Здесь явно имела место ожесточенная перестрелка.

Перекатившись, Шон вскочил на ноги и бросился бежать, петляя и делая зигзаги, чтобы сбить с прицела возможного невидимого стрелка.

Добежав до колючих зарослей, он опять бросился навзничь, бегло озираясь. И тут же заметил труп, лежащий под невысоким терновым кустом лицом вниз всего в нескольких ярдах от него. Это был чернокожий. С тела кто-то содрал одежду и ботинки.

— Джоб! — хрипло вырвалось у него из груди. Крадучись, он пополз вперед, пока не оказался бок о бок с трупом. Единственное пулевое отверстие зияло в спине мертвеца, в ране уже копошились мухи. Кровь запеклась черной коркой, и Шон уловил запах тления.

— Мертв уже сутки, — определил он и поднялся на колени. Теперь можно было не соблюдать особой осторожности. Он бережно приподнял мертвую голову. Шею покойника свело трупным окоченением, и Шон, крякнув с огромным облегчением, отпустил голову, которая упала с глухим стуком на землю. Это был чужак.

— Джоб! — позвал он. — Клодия! — Это был вопль отчаяния, и Шон побежал вперед, к месту, где ее оставил. Там было пусто.

— Джоб! — Он дико озирался вокруг. — Клодия!

На краю поляны лежал другой труп чернокожего, тоже раздетый, и Шон подбежал к нему. Еще один чужак, тощий карлик, которому выстрелом снесло полчерепа. Он тоже начал разлагаться, и его живот вздулся, как блестящий черный шар.

— Двое подонков выбыли, — с горечью произнес Шон. — Хорошо стреляешь, Джоб.

Матату следовал за Шоном; сейчас он осматривал навес. Наконец оставив его, он принялся рыскать кругами, как охотничья собака в поисках тетерева. Шон и Пумула молча наблюдали за происходящим, не пытаясь идти за ним, чтобы не спутать следа. Через несколько минут Матату вернулся к ним. — Это та же шайка, что гналась за нами прежде. Их было пятнадцать, они окружили хижину и ворвались. Джоб пристрелил двоих из бандуки «30/06», — он показал Шону пустые гильзы. — Они сопротивлялись, но те взяли их в плен и увели с собой.

— И мемсахиб тоже? — Шон боялся услышать ответ.

— Ндио, — на суахили ответил Матату. — Да, ее они тоже увели с собой. Она еще хромает, но они поддерживали ее под руки. Она все время вырывалась. Джоба ранили, и Дедана тоже. Наверное, их избили, и я думаю, что им связали руки. Они шли, спотыкаясь. — Матату показал на трупы. — Они сняли форму и ботинки со своих мертвецов, забрали их оружие и ушли обратно, — он показал в сторону перешейка.

— Когда? — спросил Шон.

— Вчера утром. Наверное, они ворвались в лагерь на рассвете.

Шон угрюмо кивнул, но внутри у него все кричало: «Клодия, о Боже, Клодия, если они только тронут тебя, я им кишки вырву!»

— В погоню, — сказал он вслух. — Бегом!

Пумула сбегал назад к каноэ, чтобы забрать снаряжение и бутылки с водой, и Шон пустился бегом, едва скользнув в лямки своего рюкзака. Куда-то испарилась непомерная усталость от бессонной ночи, которую он провел, толкая каноэ. Он ощущал себя сильным, свирепым и неутомимым.

На первой же миле они перешли на профессиональный бег разведчиков, ведущих погоню. След оставался холодным, и Шон бежал, не опасаясь засады. Он полностью полагался на Матату, который сразу заметил бы замаскированную ловушку или противопехотную мину, приготовленную для них врагами. Не считая этой маленькой предосторожности, они неслись едва ли не с марафонской скоростью, вытянувшись в одну линию.

Лицо Клодии непрестанно маячило у Шона перед глазами, и на ногах у него будто вырастали крылья. Их пятнадцать, сказал Матату, и всех их будет соблазнять нежное белое тело Клодии. Пока было незаметно, чтобы они где-нибудь остановились позабавиться с ней. Он без возражений принял версию Матату, что бандиты подкрались к лагерю на рассвете, напали внезапно, но старались не причинять пленникам вреда. Они были нужны им живыми, а не мертвыми. Похоже, что Джоб и Дедан отделались несколькими ударами прикладом, но мысль о Клодии не давала Шону покоя.

Они заставляли ее идти, несмотря на раненую ногу. Это большая нагрузка на колено, и Клодия может остаться хромой на всю жизнь. Любая вынужденная задержка из-за ее травмы только озлобит их. Все зависит от того, насколько им нужна белая пленница. Скорее всего, они используют ее как заложницу, чтобы торговаться с западными правительствами. Многое зависит и от того, кто это — ФРЕЛИМО, РЕНАМО или обычные бандиты, от того, насколько они организованны, кто их вожак и насколько силен его авторитет; но Шон знал — Клодии в любом случае угрожает страшная опасность.

Догадываются ли враги, что за ними идет погоня? Наверняка они видели следы, ведущие в деревню, и поняли, что не хватает троих — нет, вместе с Капо, четверых. Да, они не могли этого не заметить, а значит, ожидали преследования и были начеку.

Трудно рассчитывать, что Клодия сможет постоять за себя. Шон так и представил себе, как она препирается с похитителями, настаивая на своих человеческих и гражданских правах, отказываясь выполнять их приказания. Несмотря на тревогу, при этой мысли он улыбнулся. Они небось думали, что в лапы им попалась домашняя кошечка, а обнаружили, что связались с разъяренной тигрицей.

Его улыбка погасла. Он знал, что независимое поведение Клодии только разозлит их, стремительно снижая ее шансы выжить. Если вожак банды с трудом удерживал власть, то это будет для него предлогом повысить авторитет в глазах собственных людей. В Африке царили патриархальные нравы, и вряд ли он потерпит от женщины отказ повиноваться его воле. Если Клодию похитили те же бандиты, что вырезали деревню, то в их жестокости сомневаться не приходилось.

«Хоть раз в жизни, детка, придержи свой язычок», — про себя взмолился Шон.

Бегущий впереди Матату неожиданно остановился и жестом подозвал его. Шон подскочил к нему.

— Здесь они останавливались, — Матату указал на следы привала в тени молодого мопане.

В пыли валялись смятые черные окурки, и Матату показал на свежие белые надрезы на темном стволе мопане — следы от срезанных ветвей. Веточки поменьше ободрали и бросили; листья на них совсем завяли. Значит, Матату был прав — похитители были здесь вчерашним утром.

Шон удивился, зачем им понадобились ветки, и Матату пояснил:

— Они сделали мушелу для мэм.

Шон с облегчением кивнул. Конечно, разбитое колено Клодии их задерживало, но они соорудили носилки из ветвей мопане, вместо того чтобы просто прикончить ее выстрелом в затылок. Пока дела шли лучше, чем Шон ожидал, и он мысленно прибавил Клодии шансов остаться целой и невредимой. Видимо, они ценили свою пленницу выше, чем он на то рассчитывал.

Но самой большой опасности она подвергалась вчера вечером, когда они остановились на ночлег. У бандитов был целый день, чтобы глазеть на нее; наверняка ее тело дразнило их воспаленное воображение. Шон не нашел в себе сил представить, что с ней стало, если в какой-то момент вожак потерял контроль над своими людьми.

— Живее, Матату, — прорычал он. — Мы зря теряем время.

Если это и случилось, то случилось вчера, и он все равно опоздал, но каждая секунда промедления выводила его из себя.

След вел их обратно на перешеек, он шел поверх их собственного следа и уходил к югу через пересохшие заливные равнины. Пятнадцать похитителей и их пленники даже не пытались замести следы, поэтому идти за ними было легко. Изучив землю, Матату определил, что они заставили Джоба и Дедана тащить носилки с Клодией, и Шон обрадовался — значит, они более-менее в порядке. Какие бы раны эти двое ни получили в стычке с врагами, Шон был уверен, что они симулировали ужасные страдания и задерживали отряд как могли, чтобы они с Матату скорее их догнали.

Едва он это подумал, как Матату возгласом указал на отметины в мягкой почве: здесь Джоб бросил свой край носилок и картинно упал на четвереньки, корчась на земле, и кое-как поднялся на ноги лишь после того, как весь отряд обступил его с проклятиями и тычками.

— Молодчина, — одобрительно проворчал Шон, не замедляя шага. — Смотри только не переборщи. — Джоб играл в опасную игру.

Они не сбавляли скорость, и расстояние между ними и медленно двигавшимся отрядом сокращалось так стремительно, что у Шона появилась надежда догнать их еще до наступления ночи.

— Это будет забавно, — подумал он, — трое с одной «577» против пятнадцати головорезов, вооруженных АК.

Пока они не встретили ни одной западни. Обычно террористы, отступая, минировали дорогу за собой, и Шон размышлял, что помешало им сделать это теперь. Возможно, у них не хватало опыта или не было пластиковых противопехотных мин, а может, они просто не подозревали о погоне. Хуже всего, если они готовят для преследователей какой-то сюрприз посерьезнее.

— Ладно, на месте разберемся.

Вновь рядом возник Матату.

— Они готовили здесь еду вчера вечером, — он показал на угли от походного костра и следы трапезы. Множество черных степных муравьев сновало вокруг в поисках объедков. Окурков больше не было.

— Обыщите место, — скомандовал Шон. — Джоб наверняка оставил бы для нас весточку. — Пока Матату и Пумула тщательно, но быстро осматривали территорию, Шон сверился с часами: четыре пополудни, они были в пути около трех часов; до вечера было еще далеко.

— Здесь они опустили носилки с мэм, — показал Матату. — Тут она стояла.

Шон рассматривал ее следы, маленькие, узкие и аккуратные по сравнению с отпечатками тяжелых ботинок похитителей. При ходьбе она приволакивала раненую ногу, опираясь только на пальцы.

— Нашли что-нибудь? — резко спросил он. — Что оставил Джоб?

— Ничего, — Матату покачал головой.

— Ну ладно. Надо попить. — Он вытащил из рюкзака таблетки прессованной соли и раздал их своим спутникам. Ему не пришлось напоминать им, что нужно держать себя в руках. Каждый сделал по три глотка из своей пластиковой бутылки и плотно завинтил пробку. Краткая передышка не заняла и пяти минут.

— Идем дальше, — сказал Шон.

Через час они обнаружили место, где отряд остановился на ночлег. То, что похитители, поев, сразу тронулись в путь и не легли спать у походного костра, говорило об опыте и военной тренировке.

— Ищите хорошенько! — Любые сведения от Джоба были бесценны.

— Ничего, — сообщил Матату несколько минут спустя, и Шон ощутил укол разочарования.

— О'кей. Пошли дальше. — Шон уже повернулся, чтобы идти, когда что-то заставило его остановиться и еще раз окинуть взглядом лагерь.

— Где спала мемсахиб? — спросил он.

— Тут, — показал Матату. Кто-то, наверное, Джоб, нарвал большую охапку листьев и травы, чтобы сделать подстилку для Клодии, и она была примята весом ее тела. Шон присел на корточки перед импровизированным ложем и принялся обшаривать его, пытаясь найти хоть какие-то улики.

Пусто. Он разворошил последнюю горстку листьев и разочарованно поднялся на ноги — предчувствие, что Клодия оставила ему какой-то знак, было очень сильным.

— Тоже мне, экстрасенс, — проворчал он.

И тут он заметил пуговицу, наполовину зарытую в пыли под травяной подстилкой.

Он поднял ее и пригляделся. Медная пуговица от пояса ее джинсов, на которой было выгравировано «Ральф Хаттон».

— Джинсы авторской работы, ну-ну. — Он опустил пуговицу в карман. — Но это ни о чем не говорит… — Тут он осекся. — Разве что…

Шон снова опустился на колени и осторожно расчистил место, где лежала пуговица. Он был прав — Клодия оставила пуговицу, чтобы привлечь его внимание. Чуть глубже был зарыт кусочек картона, оторванный от пачки из-под дешевых португальских сигарет. Не больше двух дюймов в длину и дюйма в ширину, он едва вмещал послание, которое она нацарапала кусочком угля, похищенным из костра.

«15 РЕНАМО». Это была неоценимая информация, она подтверждала догадки Матату, к тому же теперь он наконец-то знал, с кем они имеют дело — РЕНАМО.

«Каве». Слово удивило его. Но вдруг он догадался: давным-давно на школьном слэнге оно служило сигналом опасности и происходило от латинского «caveat» — «берегись».

Он невольно улыбнулся. Откуда она знает это типично английское словечко? Потом он вспомнил, что она получила юридическое образование, и стал читать дальше.

«Каве. Они ждут вас». Значит, она и Джоб подслушали, как похитители обсуждали погоню. Это была не менее важная информация.

«Все ОК». И ее подпись — «К.».

Он уставился на клочок картона, бережно держа его на ладони, как если бы это была частица святого креста.

— Ах ты, маленькая чертовка, — прошептал он. — Да ты самая классная, самая отчаянная из всех, кого… — Он изумленно покачал головой, от волнения у него перехватило горло. Впервые он признался себе, как сильно по ней тосковал. Но было не время и не место поддаваться эмоциям, и усилием воли он подавил в себе неожиданное чувство.

— РЕНАМО, — сообщил он Матату и Пумуле. — Ты не ошибся, их пятнадцать. Они знают, что мы идем за ними. Впереди наверняка будет засада.

Оба были мрачны и серьезны. Шон взглянул на часы.

— Мы можем догнать их еще до темноты.

Часом позже они нашли первую ловушку, которую солдаты РЕНАМО приготовили для них. Четверо залегли в стороне от дороги, там, где низина переходила в насыпь, поросшую густым лесом. Засада была хитроумно расположена на дальнем краю поляны, так что перед ней было широкое, хорошо простреливаемое пространство. Враги ушли оттуда незадолго перед их приходом.

— Они выставляют подвижный арьергард. — Шона замутило от мысли о риске, на который он шел, двигаясь вперед с такой беспечностью.

В пыли виднелись отчетливые следы, оставленные сошкой легкого пулемета «РПД» — самого примитивного, но и самого действенного из всего, чем обычно бывали вооружены здешние партизаны. Если бы он привел сюда своих людей немного раньше, то они очутились бы в настоящем пекле и через несколько секунд все было бы кончено. Он слишком спешил и, потеряв голову от страха за Клодию, не соблюдал даже элементарных предосторожностей.

Солдаты ушли отсюда совсем недавно; время их прибытия они определили с обескураживающей точностью — слишком небольшим был промежуток. Должно быть, расчет «РПД» перенес место засады, переместившись вперед по дороге, чтобы сильно не отстать от основного отряда.

— Прикрыть все фланги, — неохотно приказал Шон. — Готовимся к засаде.

Придется двигаться вдвое медленнее. Им не удастся настигнуть противника до прихода ночи.

Их трое — слишком мало. Матату шел по следу, а Шон и Пумула прикрывали фланги. На троих у них была лишь одна крупнокалиберная неповоротливая двустволка. Впереди их поджидал вооруженный до зубов отряд тренированных бойцов.

— Отличный способ покончить с собой, — сказал себе Шон. Но, несмотря на численный перевес врага и нулевые шансы, он с трудом сдерживался, чтобы не ускорить шаг.

Послышался свист Матату. Шон не мог его видеть и, хотя сигнал не был тревожным, сразу припал к земле и внимательно огляделся по сторонам, прежде чем приблизиться к нему.

Матату сидел на корточках перед тропой, стыдливо подтянув свою набедренную повязку, явно чем-то расстроенный. Он молча ткнул пальцем в след, и Шон увидел, что его беспокоило.

— Откуда, черт возьми, они взялись? — это прозвучало скорее как протест. Перевес и так был на стороне РЕНАМО, а теперь он рос на глазах, и Шон в первый раз ощутил, как отчаяние навалилось ему на плечи свинцовым грузом.

К первому отряду РЕНАМО присоединилась другая группа, еще более многочисленная; впечатление было такое, что здесь прошел целый полк пехоты.

— Сколько их? — спросил он Матату, но даже тот не мог дать точного ответа. Следы шли внахлест и путались.

Матату понюхал табаку, чтобы скрыть свои сомнения эти ритуалом. Он чихнул, и из глаз его брызнули слезы, которые он вытер большими пальцами. Потом он вытянул вперед растопыренные пальцы обеих рук и сжал и разжал их четыре раза.

— Сорок?

Матату скорчил виноватую гримасу и растопырил пальцы еще раз.

— Значит, от сорока до пятидесяти. — Шон достал свою бутылку и сделал глоток. Вода было горячей, как бульон, но он, прежде чем сглотнуть, еще и прополоскал рот.

— Я сосчитаю их позже, — пообещал Матату, — когда увижу все следы, но сейчас… — Он сплюнул на землю с убитым видом.

— Как далеко они от нас? — спросил Шон, и Матату отчертил пальцем, как часовой стрелкой, кусочек небосклона.

— Три часа, — перевел Шон. — Мы не успеем их догнать до прихода ночи.

Когда стемнело, Шон сказал:

— Надо перекусить, пока не взошла луна.

Но едва узкий серебряный серп показался на ночном небе, как его затянуло облаками. При таком свете нельзя было идти даже по самому четкому следу. Шон подумал, что можно идти вслепую и попытаться опередить похитителей, а потом тайно красться за ними по пятам, ожидая, не подвернется ли возможность освободить Клодию и Джоба. «Хватит мечтать», — одернул он себя. Последние несколько дней они шли практически без остановок и были уже на грани изнеможения. Вслепую блуждая в потемках, они либо наткнутся на ночных часовых РЕНАМО, либо вовсе пройдут мимо.

— Поспим здесь, — Шон вынужден был в конце концов уступить. Люди из РЕНАМО знали, что их преследуют, и могли выслать отряд навстречу, чтобы захватить их врасплох.

Шон решил раскинуть лагерь далеко в стороне от дороги, в зарослях терновника, которые в случае нападения задержали бы врага. Все трое отчаянно нуждались в отдыхе, и Шон больше полагался на терновые колючки, чем на часовых. Вместе с ночью на землю опустился ледяной холод, и они лежали, прижавшись друг к другу, пытаясь сохранить остатки тепла. Накопившаяся усталость одолела Шона, и он уже соскальзывал в черную пропасть сна, когда шепот Матату вернул его обратно:

— Там был один… — начал Матату, потом осекся, и Шон покорно открыл глаза.

— Ну, говори, — сонно подбодрил он.

— Я видел раньше одного из них.

— Ты его знаешь? — Теперь Шон окончательно проснулся.

— Думаю, да, но это было давно, и я не могу вспомнить, где я его видел.

Шон молча переваривал услышанное. Сам он с трудом бы вспомнил любое лицо из тех, что он встречал за последние, скажем, десять лет. И вот перед ним был Матату, который горевал, что не смог мгновенно распознать среди путаницы следов пару отпечатков ног, которые видел несколько лет назад. Шон не раз убеждался в его невероятных способностях, но сейчас даже он усомнился в том, что такое возможно.

— Спи давай, дурачок. — Он улыбнулся в темноте и с грубоватой нежностью потрепал маленького человечка по курчавому затылку. — Может, во сне увидишь, как его зовут.

Шону снилась Клодия. Обнаженная, она бежала через темный лес. Ее обступали черные деревья с кривыми голыми ветвями. По пятам за ней гналась стая волков. Они тоже были черны как ночь, блестели лишь белые клыки и высунутые красные языки. На бегу Клодия звала его, ее кожа казалась бледной и светящейся при свете луны. Он пытался приблизиться к ней, но его ноги увязали, как будто Шон преодолевал озеро патоки. Ему хотелось позвать ее, но язык не слушался, и из горла не вырвалось ни единого звука. Он проснулся оттого, что кто-то грубо тряс его за плечо, и попытался снова закричать, но издал лишь сдавленный стон.

— Проснись! — это был Матату. — Ты кричал и стонал. Солдаты услышат тебя!

Он резко сел. Казалось, его ноги промерзли насквозь, и ночной кошмар никак не рассеивался. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя и вспомнить, где он находится.

«Сдаешь, парень». — Он чувствовал себя униженным. Настоящий скаут должен спать беззвучно и просыпаться при малейшем шорохе — иначе, пока он храпит, ему перережут горло.

— Скоро станет светло, — прошептал Матату. Утренний птичий хор уже свистел и чирикал в лесной гуще, и можно было различить кружево терновых веток на бледном фоне неба.

— Вперед. — Шон поднялся на ноги.

Солнце еще не поднялось высоко, а на траве не высохла роса, когда они подошли к пересохшему Руслу, где отряд РЕНАМО разбил на ночь бивуак. Отряд двинулся дальше при первом свете зари, но далеко уйти не мог.

Среди множества следов на мягком песке Матату отыскал отпечатки ног Клодии.

— Ей уже не так больно идти, — сообщил он Шону. — Нога заживает, но Дедан и Джоб еще несут ее. Вот тут она забиралась на носилки.

Матату оставил в покое легко узнаваемые женские следы и принялся изучать отпечатки пары больших мужских ботинок, которые, на взгляд Шона, ничем не отличались от всех остальных, кроме того, что их рифленая подошва оставляла рисунок в виде рыбьего скелета.

— Я его знаю, — прошептал Матату. — Я знаю, какая у него походка… — Он безнадежно покачал головой и отвернулся.

Теперь они продвигались вперед очень осторожно. Тропа вела их прямо к насыпи вдоль откоса, и скоро они были у подножия холмов. Кто бы ни возглавлял отряд РЕНАМО, он знал, куда идти.

Шон ожидал встречи с арьергардом отряда в любой момент. Он буквально холодел при мысли о том, что первым предупреждением для них может оказаться сухой стрекот пулемета Дегтярева, выпускающего очереди со скоростью шестьсот патронов в минуту.

Здесь в холмах любой валун, любое углубление могли оказаться возможным прибежищем врага, поэтому, прежде чем двигаться дальше, нужно было все тщательно обследовать. Шон сгорал от нетерпения, но по сильно пересеченной местности быстрее двигаться было нельзя. Они обогнули следующий пологий холм и увидели возвышающуюся над его подножием центральную насыпь, к которой сквозь дымку грациозных деревьев мсаса бежала звериная тропа.

— Это там, — пробормотал Шон. — Там они будут ждать нас.

След вел к проходу через насыпь. Проход был практически лишен растительности, но по обе его стороны простирались густые заросли кустарника. Вход был защищен красными скалами. Эта природная западня идеально подходила для засады. Матату свистнул, и Шон, пригнувшись, держась подальше от гребня, сбежал к нему вниз. Из центра беспрепятственно просматривалось дно долины, и Шон уловил движение на фоне желтой травы. Поднеся к глазам бинокль, он увидел движущуюся колонну людей. Они шли по склону в один ряд. Большинство было в тигрово-полосатом камуфляже, но на некоторых пестрели деним и хаки. Голова колонны уже скрылась в зарослях в конце долины, на расстоянии по меньшей мере трех миль, но он успел насчитать двенадцать человек. Четверо в середине колонны несли носилки: двое впереди, двое позади. Шон попытался разглядеть фигуру Клодии, но, прежде чем он успел настроить бинокль, носилки скрылись за линией деревьев. Опустив бинокль, Шон протер линзы носовым платком. Матату вместе с вернувшимся с другого фланга Пумулой, укрывшись за грудой камней и зарослями кустарника, стал изучать дислокацию. Стояла угрюмая тишина. Шон снова поднял бинокль, изучая крутые, поросшие кустарником склоны. Да, это было самое подходящее место для западни — Шон с товарищами, продвигаясь дальше по долине, запросто могли попасть под обстрел.

— Сколько их? — спросил Шон, не опуская бинокль. — Все ли они ушли за деревья?

— Я заметил не многих, — пробормотал Пумула.

— Проклятье! — с досадой сплюнул Матату. — Долина — как пасть крокодила. Они хотят, чтобы мы засунули туда свои головы!

Шон, не торопясь, изучал долину, время от времени опуская бинокль, чтобы дать отдых глазам. Снова и снова его взгляд скользил по склону от вершины к подножию и обратно. Шон старался не думать о носилках и крошечной фигурке, которую, как ему показалось, он на них видел. Он полностью сосредоточился на наблюдении и уже через десять минут был вознагражден за это, заметив блик света, отразившийся от стекла чьих-то наручных часов или окуляра бинокля.

— Они там. — Шон опустил бинокль. — Да, Матату, ты прав. Приманка готова, и теперь они ждут нас.

Прислонясь к валуну, он постарался все обдумать, но его размышлениям мешали воспоминания о Клодии. Одно было очевидно — продолжать преследование бесполезно. Шон поднял глаза. Во взглядах Матату и Пумулы светилась слепая вера. За почти двадцатилетний срок они никогда не видели его в затруднительном положении и сейчас терпеливо ждали свершения очередного чуда. Это окончательно вывело Шона из себя. Их доверчивые взгляды нарушали ход мыслей. Поэтому он вскочил, спустился с холма, нашел хорошо замаскированное место, с которого просматривалось все вокруг, уселся, положив свой «577-й» на карту, и принялся обдумывать возможные варианты действий. Первым, что он вычеркнул из мысленного списка, было нападение на колонну РЕНАМО. Даже если не учитывать того, что находящиеся в его распоряжении силы были ничтожны, приходилось считаться с тем, что в руках РЕНАМО были заложники. Он не смог бы атаковать, даже если бы у него в распоряжении был отряд вооруженных до зубов скаутов. «На что же я могу рассчитывать, преследуя их, кроме сентиментального желания быть как можно ближе к Клодии Монтерро?» — спрашивал себя Шон. Возможно, наилучшим способом освобождения пленников из когтей РЕНАМО было бы не его вмешательство, а дипломатические переговоры через южноафриканское правительство, предполагаемого союзника РЕНАМО. Однако даже оно не сможет ничего достичь, пока не станет доподлинно известно, что в плену находится американская гражданка. Тем не менее Шон принял твердое решение отправить донесение в американское посольство в Хараре. Он тут же понял, что, сделав это, устранит еще одну важную проблему: до настоящего времени он вел Матату и Пумулу на верную смерть, и, по мере приближения к колонне РЕНАМО, это обстоятельство все большим грузом ложилось на его совесть. «Лучше отправлю-ка я их обратно в Чивеве с донесением для Римы!» — Он открыл рюкзак, достал маленькую записную книжку в кожаном переплете и начал сочинять послание. У Римы в файлах хранились все сведения о Рикардо и Клодии, начиная с описания внешности и заканчивая номерами паспортов. Рикардо был влиятельным и важным человеком. Шон не стал бы говорить Риме, что он погиб, а просто намекнул ей, что отец и дочь в плену у РЕНАМО. Если посольство США отреагирует быстро, то Вашингтон сможет связаться с Преторией уже через несколько часов после получения донесения. Правда, с тех пор как на ЮАР наложили санкции, отношения между двумя странами пребывали в упадке и влияние США в Южной Африке было не столь велико, как раньше. Тем не менее в вопросе о ходатайстве перед РЕНАМО на южноафриканцев можно положиться. «Отлично, это решит проблему с Матату и Пумулой». — Шон подписал донесение, вырвал исписанные страницы из записной книжки и сложил их. Кроме того, он заполнил еще одну страницу инструкциями для Римы, касающимися пятисот тысяч долларов, которые управляющий Рикардо был им теперь должен. Ей предстоит передать их адвокату Шона. И, наконец, нужно было принять решение относительно самого себя. Он мог бы перейти обратно через границу, собственноручно доставить послание и не более чем через два-три дня уже попивать пиво в отеле «Мейклз», размышляя, как потратить полмиллиона Капо. Такой выход был бы наиболее логичным и благоразумным, но Шон отказался от него, даже не успев осознать всех его преимуществ. «Нет, буду следовать за колонной, дожидаясь возможности пробиться в лагерь!» — Шон усмехнулся абсурдности собственного решения. Пробиться в лагерь, где находятся более пятидесяти головорезов, всего с одним стареньким «577-м», освободить трех пленников и с неимоверными усилиями доставить их за сотню миль к границе, неся Клодию с поврежденной ногой на собственной спине. Поднявшись, он закинул рюкзак за спину и пополз обратно по склону к Матату и Пумуле, которые залегли и наблюдали за насыпью. Шон подполз к Матату.

— Есть что-нибудь новое? — спросил он, но Матату только отрицательно покачал головой. Они молчали несколько минут, пока Шон собирался с духом, чтобы сказать маленькому человечку, что отсылает его обратно. Все это время он хмуро изучал начало долины, где, как ему было известно, была устроена засада РЕНАМО. Казалось, Матату почувствовал, что назревает что-то неприятное. Он озабоченно смотрел на Шона, но когда тот в конце концов повернулся к нему, расплылся в сияющей заискивающей улыбке, всем своим существом выражая желание смягчить и предотвратить то, что должно было произойти.

— Я вспомнил, — сказал он с готовностью. — Я вспомнил, кто он!

Отвлекшись на мгновение, Шон удивленно посмотрел на него.

— Кто? О ком ты говоришь?

— Вожак РЕНАМО! — радостно сообщил Матату. — Вчера я сказал тебе, что узнал его следы. Теперь я вспомнил, кто он!

— Ну и кто же? — недоверчиво спросил Шон, готовясь его опровергнуть.

— Помнишь тот день, когда мы выскочили из индеки, чтобы напасть на тренировочный лагерь у излучины реки? — Матату подмигнул Шону, и тот осторожно кивнул. — Помнишь того парня, которого мы поймали, когда он пытался сжечь книги? Он еще отказался идти, и ты выстрелил у него над ухом? — Матату засмеялся хорошей шутке. — У него из уха пошла кровь, и он хныкал, как девчонка.

—Товарищ Чайна?

— Чайна? — У Матату были небольшие трудности с произношением. — Да, это он.

— Нет! — покачал головой Шон, — Не может быть!

— Еще как может! — Теперь уже Матату был вынужден прикрывать рот рукой, чтобы заглушить довольный смех. Ему нравилось поражать своего хозяина — в мире не было ничего приятнее этого. — Чайна! — снова радостно пробормотал Матату, засунув указательный палец в ухо. — Паф! — сказал и это показалось ему таким забавным, что он едва не задохнулся от смеха

— Товарищ Чайна?! — Шон уставился на него невидящим взглядом, пытаясь осмыслить эти из ряда вон выходящие сведения. Он не мог заставить себя поверить в услышанное, но Матату еще никогда не ошибался в делах такого рода. — Товарищ Чайна! — Шон перевел дух. — Это слегка меняет дело. — Он мысленно возвратился в тот далекий день. Этот человек так поразил Шона, что даже сквозь многочисленные и спутанные события той маленькой кровавой войны он смог воссоздать четкий образ товарища Чайны. Шон запомнил его голову правильной формы, темные умные глаза, но впечатление, которое произвело его лицо, было несопоставимо с воспоминаниями о чувстве уверенности и целеустремленности, которое исходило от этого человека. Чайна и тогда был крайне опасен, но Шон боялся, что теперь он стал еще более опытным и страшным.

Шон покачал головой. В отряде скаутов у него было прозвище Везунчик Кортни; похоже, теперь он израсходовал запас удачи. Товарищ Чайна был тем человеком, которого Шон меньше всего хотел бы видеть в качестве командира колонны РЕНАМО.

Матату уже почти исчерпал свою радость и теперь боролся с последовавшей икотой, хватаясь поочередно за голый живот и горло, чтобы держать их под контролем, когда резкие спазмы смеха вклинивались в громкие икания.

— Я отправляю вас обратно в Чивеве, — резко сказал Шон. Смех и икота немедленно прекратились. Матату недоверчиво и с отчаянием уставился на него. Шон не смог выдержать укоризненного трагического взгляда этих глаз.

Он повернулся к Пумуле, грубо окликнул его.

— Эта записка для начальника лагеря. Скажи ему, чтобы послал радиограмму мисс Риме в Хараре. Матату проводит тебя обратно. Не останавливайся, держи нос по ветру, ясно?

— Мамбо. — Пумула был старым скаутом. Он подчинялся приказам без лишних разговоров.

— Хорошо, тогда вперед, — приказал Шон. — Сейчас же.

Пумула протянул правую ему руку. Они пожали руки по-африкански, пожимая друг другу ладони, затем большие пальцы, затем опять ладони. Пумула пополз вниз с гребня и, спустившись вниз, вскочил на ноги и легкой рысцой побежал прочь, не оглядываясь. Шон наконец заставил себя взглянуть на Матату. Тот припал к земле, стараясь сделать свое маленькое тело еще меньше, чтобы Шон его не заметил.

— Иди! — прикрикнул Шон. — Будешь показывать Пумуле путь в Чивеве.

Матату опустил голову, дрожа, словно побитый щенок.

— Убирайся к черту! — зарычал Шон. — Пока я не надрал твою черную задницу!

Матату поднял голову — лицо его было жалким, а в глазах застыла скорбь. Шону захотелось поднять его и обнять.

— Убирайся отсюда, ты, глупый маленький ублюдок! — Шон состроил ужасающе свирепую рожу.

Матату отполз на несколько шагов, остановился и с мольбой посмотрел на него.

— Иди! — Шон угрожающе помахал рукой. Наконец осознав, что это неизбежно, маленький человек крадучись спустился по склону. Перед тем как исчезнуть в густом кустарнике у его подножия, он задержался и снова оглянулся, ища хотя бы малейший признак сожаления или слабости в лице хозяина. Матату был воплощением уныния.

Шон нарочно повернулся к нему спиной и поднял бинокль, делая вид, что изучает местность, но через несколько секунд изображение затуманилось. Моргнув, он непроизвольно взглянул через плечо. Матату исчез. Было как-то непривычно не видеть его рядом. Через несколько минут Шон снова поднял бинокль и, стараясь не думать о Матату, продолжил изучать обрывистые скалы.

По обе стороны от входа в долину, насколько хватало глаз, простирались монолитные красные скалы.

Они были не очень высокими — всего несколько сотен футов, — но отвесными, а там, где более мягкие породы камня выветрились внутри более твердых, образовалось несколько неглубоких пещер.

Вход в долину казался ему столь же гостеприимным, как пасть плотоядного растения — насекомому, а скалы пугали своей неприступностью, но Шон сосредоточил внимание именно на них. Он изучал их в бинокль во всех направлениях, насколько хватало взгляда. Конечно, можно было бы пройти несколько миль вдоль скалы и найти приемлемый путь, но было бы потеряно драгоценное время. Шон снова и снова наводил бинокль на одну и ту же точку.

Справа, в четверти мили от каменных ворот долины, был путь, который казался подходящим, но по нему было бы нелегко пройти в одиночку и к тому же без альпинистского снаряжения. Кроме того; Шону нужно будет тащить винтовку и рюкзак, а забираться придется в темноте, так как днем на освещенной скале он станет легкой мишенью для АК.

В бинокль он разглядел скальный выступ, расколотый трещиной. Возможно, что по ней можно было бы обойти нависающую часть скалы, и, кроме того, она вела к узкой горизонтальной полочке, тянущейся на несколько сотен футов в обоих направлениях. От этой полки к вершине скалы вели два возможных пути: один представлял собой нечто вроде узкой расщелины, другой — открытую вертикальную площадку, вдоль которой вниз свешивались голые извилистые корни огромного фикуса, высокого и массивного на фоне неба. Корни сплелись на отвесной красной скале, словно танцующие брачный танец питоны, образовав некое подобие лестницы, ведущей к вершине утеса.

Шон взглянул на часы. До того, как станет достаточно темно, чтобы попытаться взобраться наверх, у него еще оставалось три часа на отдых. Он вдруг почувствовал страшную усталость. Сказывалось не только физическое напряжение последних дней, но и эмоциональный упадок из-за разлуки с Матату и мельком увиденных в колонне РЕНАМО Клодии и Джоба.

Шон спустился с гребня, тщательно маскируясь, и стал искать безопасное место, где можно было бы дождаться темноты. Найдя укрытие среди камней и кустарника, откуда было бы легко отступить, он ослабил шнурки на ботинках, чтобы дать отдохнуть ногам, и тяжело опустился на землю, держа винтовку на коленях. Потом сжевал маисовую лепешку и белковую плитку из неприкосновенного запаса, а потом сделал несколько аккуратных глотков из фляги.

Шон знал, что проснется, когда солнце коснется горизонта. Он закрыл глаза и почти мгновенно заснул.