Всадник времени

8. ПРЫЖОК В НИКУДА

1915. Апрель.

Тучи, низкие и тяжёлые, ползли, задевая дальние холмы и перелески, словно цеплялись своими сине-дымчатыми нижними обрывками за тёмно-красную каменную башню какого-то наполовину разбитого старого замка, что пока ещё высился в полуверсте от берега.

Дорога, широкая, грунтовая, была загружена тянущимися обозами, подвозящими войскам продовольствие и боеприпасы, которых всё равно хронически не хватало.

По обочинам дороги, уже чуть поросшим свежей травой, валялись обломки телег и обрывки кровавой ваты, какое-то тряпьё.

Молодая украинка с заплаканным лицом, одетая в тёмную одежду, напоминающую мятый холстяной плащ, с чёрным платком, повязанным на голове по-русски, тащила за собой по дороге шестилетнюю девочку. Та молчала, тихо и послушно шла со своей то ли мамой, то ли кем-то ещё...

Командир 12-й кавалерийской дивизии генерал Маннергейм на гнедом жеребце проскакал к берегу Днестра, скрываясь за домами городка Залещики.

Его сопровождал полковник Пётр Александрович Трингам, командир 12-го Ахтырского гусарского Ея Императорского Высочества Великой княгини Ольги полка. Солдаты наводили двухъярусный мост через Днестр, пользуясь передышкой в артиллерийских обстрелах. Сколачивали понтоны, собирали брёвна, доски — всё, что могло пригодиться. Нашли у берега старую баржу, и это ускорило сооружение конструкции.

Командира двенадцатой кавалерийской дивизии сопровождали также его начальник штаба полковник Поляков и офицеры связи.

У самого берега спешились. Неподалёку гусары сколачивали широкий — саженей в десять длиной — блок. И в тот самый момент, когда группа офицеров во главе с командиром дивизии спешилась, шум и стук работ перекрыл озлобленный мат:

— Сука ты гнилая, мать твою... — Крупный мордастый поручик с полного размаха влепил пощёчину застывшему перед ним солдату. Тот, потеряв равновесие, звучно плюхнулся в грязь.

В русской армии, тем более на фронте, подобное обращение с солдатом было делом обычным, телесные наказания, розги и мордобитие, применялись повсеместно. Всё зависело от культуры и воспитания офицера.

Однако присутствующие замерли. Подобный инцидент на глазах командира дивизии выглядел весьма непристойно. Тем более все хорошо знали, что барон не одобрял хамское и злое отношение к солдатам. И при всей его интеллигентности, своих убеждений придерживался строго.

— Пётр Александрович!

— Я, Ваше превосходительство! — командир полка подошёл к барону, встал перед ним, опустив руки по швам.

— Прошу вас разобраться с этим. При наведении порядка хамство и злость со стороны ваших офицеров вовсе не обязательны. Кто этот поручик?

— Поручик Баркин, Ваше превосходительство.

— Разберитесь. И если избил солдата из-за пустяка... — ладно. Разберётесь сами!

— Слушаюсь, Ваше превосходительство!

Офицеры во главе с командиром прошли дальше по берегу. Инцидент был исчерпан.

Работа кипела. Наплывшие тёмные тучи пока, слава Господу, не давали дождя. Однако сильное потемнение в местности образовывало некое подобие предсумеречного состояния, как будто создавая успокоение, что ещё и из-за плохой видимости артиллерийского налёта не будет. Пока не было.

Гусары, сидя на бревне, ели тушёнку с хлебом. При подходе высших офицеров вытянулись. Маннергейм махнул: «мол, садитесь...» и прошёл дальше. Солдаты стояли, пока группа офицеров не удалилась.

Штаб располагался в двух верстах от Днестра в небольшом, густо окутанном виноградниками селе.

Едва Маннергейм вернулся, как в дверь постучали.

— Да?

— Разрешите, Ваше превосходительство? — Начальник штаба с папкой в руке подошёл к столу.

— Присаживайтесь, Иван Николаевич.

— Благодарю вас, Ваше превосходительство. — Поляков присел, раскрыл папку. — В соответствии с вашим решением детально разработан план и подготовлен приказ на форсирование Днестра, Ваше превосходительство.

Маннергейм внимательно читал каждую строчку, напечатанную походным ундервудом, и чётко, и ясно видел батальоны, роты, погружающие коней и орудия на понтоны моста. Как будто даже слышал в настороженной тишине фронтового штаба крики людей, команды, ржание коней, скрытые шумом реки и ветром непогоды, на который он тоже немного рассчитывал грядущей ночью.

— Вот здесь, прошу вас, переместите батальоны Ахтырского полка — правее. Третий батальон — вперёд на сто метров. Здесь они закрепятся сразу перед ударом.

— Слушаюсь, Ваше превосходительство!

— И ещё одну батарею гаубиц левее, ближе к берегу, — он указал на карте. — В остальном всё точно. — Маннергейм своим вечным пером с чёрными чернилами убористо подписал приказ.

— Ещё, Ваше превосходительство, приговор военно-полевого суда. На ваше утверждение.

Барон всегда очень внимательно читал бумаги, вникал в суть. А там, где дело касалось судьбы людей, принимал и участие, и сопереживал с теми, кто попал в беду.

— Да... Зачем же они убили их? Не понимаю. Мародёрство отвратительно! Но это можно как-то хотя бы понять причину. Не хватает солдатам. Хочется чего-то. Преступление. Да, но причину можно понять. А это скотство... Даже причину не найти. Изуродованная психика... Изнасиловать девочку, убить её и отца с матерью... Несчастная польская семья... Негодяи! Три нижних чина? А где были их командиры? Если такие дела случаются в эскадроне? Где был ротмистр Нечаев? У него в эскадроне... Как он на глаза мне покажется?

— Он ранен.

— Решение военно-полевого суда правильное. Они должны быть расстреляны. И все об этом должны знать. Почему столько времени прошло?

— Пока разбирались, Ваше превосходительство. Следствие, допрос свидетелей.

— Я понимаю. Где арестованные?

— Заперты в походной гауптвахте.

— Сейчас, перед переправой, и перед боем такие дела не делаются. Пусть пока сидят. Приговор утверждаю. Но... После наступления. Исполнение — после боя. Пока всё пусть останется у вас.

— Слушаюсь.

— Всё?

— Нет, Ваше превосходительство. Ещё один приговор. — Начальник штаба подал Маннергейму лист с решением суда.

— Вместо того чтобы воевать, такие неблаговидные дела...

— В нашей дивизии меньше, намного меньше, чем в других ...

— В нашей дивизии этого быть не должно!

— Так точно, согласен с вами, Ваше превосходительство.

— Два ахтырца? Нехорошо... очень нехорошо... Отобрали вещи, одежду, золочёную икону. У православных? Да, здесь и православных много среди населения!.. Вы знаете, господин полковник, почему русская земля горела под Наполеоном сто лет назад?

— Знаю, партизанская война...

— Вот именно. Мы должны вызывать у населения хорошие чувства, помогать им, а не грабить. Нам только партизан здесь не хватало. А тем более, православные — это наши люди здесь. Мы для них освободители, единоверцы, братья. А мы грабим.

— Так, Ваше превосходительство...

— Все вещи, отнятые у людей, где они?

— До решения суда задержаны, лежат в штабе эскадрона.

— Все вещи вернуть, убытки возместить. Извиниться.

— Ясно, Ваше превосходительство.

— Смертная казнь за это — наказание не соответствующее. Расстрел отменяю. Пусть им всыпят по двадцать плетей. Впредь наука будет.

— Слушаюсь.

Начальник штаба ушёл. В комнате стояла относительная тишина. В той степени, в какой она может быть на фронте. Тикали ходики на стене. Где-то далеко слышался гул орудий. Может, верстах в пятидесяти.

Он прилёг на свою походную очень удобную металлическую французскую раскладушку, которую всегда возил с собой. Долго лежал, смотрел в белый, крашенный известью потолок деревенского дома. Думал. Хотел вздремнуть перед трудной ночью. Не получилось. Сон не шёл...

Напряжённая работа продолжалась и ночью. В Первую мировую по ночам вообще все спали. Но барон, нередко, в сложной обстановке полностью использовал и ночное время для военных дел.

Форсирование Днестра началось с наступлением темноты. То, что можно было сделать ночью, делали. Лошадей и пушки переправили уже в предрассветных сумерках. Всю ночь в густой тьме по мосту шли люди, кони, орудия. Обоз с боеприпасами и продовольствием. Казачий конный полк переправился первым. Но казаки же и упустили подводу с продовольствием в реку. Слава Богу, только одну. Как умудрились только? Ведь мост был наведён прочный. Проломили боковину и упустили. Командир оренбургских казаков полковник Жуков, казалось, расстреляет собственного каптенармуса и обозных урядников. Но обошлось. Ахтырцы прошли вторыми. Без неприятностей.

Когда уже чётко забрезжил рассвет, вся двенадцатая кавалерийская дивизия переправилась.

Маннергейм предварительно и долго сам изучал обстановку, внимательно глядя в бинокль. Целый предыдущий день и вечер наблюдал через свою цейсовскую оптику положение неприятеля на правом берегу. И только потом принял решение форсировать Днестр и прорвать фронт.

Ещё позавчера он определил слабые места в обороне немцев. И на карте, и по местности было понятно, что к высокому берегу реки выходят узкие и глубокие овраги, по которым можно выйти силами всей дивизии и, ударив на узком участке, прорвать фронт.

Он долго наблюдал сам. Посылал неоднократно разведгруппы на другой берег и убедился, что в том самом овраге, который он выбрал для прорывЬ и который выходил к берегу, нет засады. Ведь умный неприятель мог предвидеть этот ход и устроить проверку. Но ловушки не было. И тогда он принял решение форсировать Днестр, сосредоточить силы внутри оврага перед самым выходом из него, вблизи немецкой линии обороны. И вот к утру силы дивизии и были сосредоточены для удара.

С первых же шагов на правом берегу по приказу Маннергейма казачьи эскадроны, рассредоточившись, пошли в охват с двух сторон, чтобы в момент лобовой атаки ударить с флангов на позиции немцев, находящиеся напротив штурмового броска дивизии.

Генерал выбрал наблюдательный пункт перед боем на гребне оврага, за редкими деревьями. Быстро провели полевой телефон на огневые позиции артиллерии.

Рядом с бароном стоял начальник штаба дивизии полковник Поляков, офицер связи штаб-ротмистр Пржевлоцкий, посыльный офицер, мастер кавалерии Скачков, командир артиллерийского дивизиона подполковник Бачалдин.

— Вы готовы, подполковник? — Маннергейм обращался к артиллеристу.

— Так точно, Ваше превосходительство.

— Начинайте.

— Слушаюсь, Ваше превосходительство!

Бачалдин быстрым шагом отошёл к столику с полевым телефоном, покрутил ручку.

— На проводе Бачалдин! Алло! Стрелять Донским батареям и Туркестанской горной... Да... по позициям противника... Прямой наводкой... Да. Осколочной гранатой. Да! Беглым восемь снарядов... Огонь!

Справа и слева ударили замаскированные на гребнях оврага, по обе его стороны батареи Бачалдина. Немцы никак не ожидали артиллерийского огня прямой наводкой. Снаряды рвались прямо на позициях противника, опаляя огнём окопы, смешивая с кровью чёрную землю. Более полутора сотен осколочных снарядов вылетели за какие-то пять минут, и сразу конница Маннергейма лавиной пошла в прорыв.

Плацдарм был захвачен. Дивизия временно укрепилась на бывших позициях противника. Но занят только небольшой участок фронта. Около двух вёрст. И барон рассчитывал сразу же усилить прорыв. Для такого войскового соединения, как двенадцатая кавалерийская, это вполне под силу. Но... здесь нужна серьёзная и длительная обработка немецких позиций артиллерией. С переносом обстрела вглубь неприятельской обороны. Такое под силу только корпусной артиллерии. И об этом генерал Маннергейм позаботился заранее.

Ещё перед тем, как форсировать Днестр, он послал офицера связи к командиру корпуса генерал-лейтенанту Хану Нахичеванскому. Офицеру связи ответили, что артиллерийская поддержка будет. Части соединения генерала графа Келлера, после взятия дивизией плацдарма на правом берегу, накроют дальние позиции немцев массированным артиллерийским огнём. С левого берега было хорошо видно в бинокль всё происходящее на правом берегу, да и начальник штаба дивизии Поляков послал уже третьего офицера с просьбой поддержать наступление дивизии артиллерией. Но вместо артиллерийского обстрела над Днестром повисла тишина ожидания.

Барон, конечно, не мог исключить и подобного хода событий. Он понимал, что его удачный и смелый прорыв не по душе кому-то из генералов. Он помнил, как в Русско-японскую войну его тактическое предложение не было поддержано и это, как он был убеждён, стоило много крови. Тогда он командовал двумя эскадронами. И пострадали всё-таки не его люди. Хотя, конечно... Но сегодня у него дивизия, огромная масса людей. И если он понадеется, а его снова подведут, то будет ещё больше крови. Намного. И именно его дивизия будет расплачиваться за амбиции военачальников.

Спустя четыре часа после занятия дивизией плацдарма, противник уже успел сосредоточить подразделения для контратаки и, слегка обстреляв русских из полевых гаубиц, германцы двинулись на позиции дивизии. Но удачно и удобно расставленные на плацдарме пулемёты и орудия прямой наводки били без промаха. Атака неприятеля быстро захлебнулась.

Однако в течение дня и последующих двух дней части двенадцатой кавалерийской отразили около десяти контратак немцев.

Командир корпуса наверняка отдал приказ об артподдержке наступающих частей Маннергейма, в этом барон не сомневался. Но артиллерия молчала. Работали только свои пушки, у которых уже иссякали огнеприпасы.

Он ждал почти три дня. За это время кое-что происходило. Он это и сам видел в бинокль, и разведка доложила. Конные разъезды, да и наши лазутчики всё время наблюдали за противником. Происходило то, что и должно было происходить.

Немецкие части, выбитые со своих позиций, сперва подготовились к обороне, ожидая дальнейшего наступления русских. Но... для широкого наступления дивизии вовсе не хватало обстрела противника из дивизионных орудий. Выпустить последний боезапас, зная точно, что того будет совсем недостаточно для развития успеха. Да и калибры не те. Корпусная артиллерия мощнее. Да... Генерал Маннергейм думал, молчал, взвешивал. Он оказался в весьма сложном положении. Он ждал. И снова думал.

Впервые за последние три дня закурил сигару. Он это делал не часто. Только, когда очень переживал и особенно тревожно задумывался над обстановкой. Надо было принять очень важное решение. Которое, если будет неправильным, может оказаться опасным для его дивизии.

А неприятель делал то, что и должен был делать. Начал быстро перегруппировывать части не для разовых контратак, а для серьёзного наступления. Вот этого-то и не надо было для двенадцатой кавалерийской. Готовая к наступлению, она не была серьёзно готова к обороне. Это совершенно разные задачи. И барон решил не рисковать. Он принял взвешенное решение. Отдал приказ. И тотчас же все его части двинулись на мост под прикрытием арьергарда — занявшего оборону Ахтырского полка, ну и конечно, артиллерийского дивизиона, гаубицы которого стояли на прямой наводке против готовящихся к наступлению немцев.

По понтонному мосту, который уже оказался под огнём немецкой артиллерии, дивизия была отведена на левый берег на свои прежние позиции.

Чувство глубокой досады переполняло и мозг, и душу барона. Как можно так воевать? Как можно свои личные амбиции и претензии переносить на руководство войсками, на ведение боевых действий? Ведь от этого погибают люди. Тысячи людей. На этот раз, слава Господу, такого не произошло. А могло произойти, помедли он ещё немного с отводом дивизии.

Он сидел за своим рабочим штабным столом в уютном и тихом сельском доме, где располагался его штаб, в километре от мутной и быстрой апрельской воды Днестра. Только вошёл, повесил свой серо-зеленоватый полевой генеральский плащ и сел.

Постучавшись, дверь отворил полковник Поляков.

— Разрешите, Ваше превосходительство?

— Входите Иван Николаевич.

— Вызывали, Ваше превосходительство?

— Давайте, Иван Николаевич, пообедаем. По-моему, самое время.

— Слушаюсь, сейчас распоряжусь.

Офицеры сидели молча. Все понимали состояние командира дивизии. Остроумный тактический ход, влекущий за собой решение задачи, прорыв обороны противника. Который уже был начат успешно, даже с блеском. И чуть было не стал ловушкой для двенадцатой кавалерийской... Все это тоже понимали.

Выпили по рюмке водки. Штаб-ротмистр Пржевлоцкий жевал ломоть чёрного хлеба с тушёнкой, закусывал хрустящим солёным огурцом и, поглядывая на генерала, думал о том, что вот... генерал-майор царской свиты, барон, интеллигент и аристократ, а спит на раскладушке под солдатским одеялом, ест простую солдатскую пищу, идёт в бой впереди. И управляет войсками разумно, смело и осторожно. Потому что знает солдатскую жизнь. Чувствует душу своего войска... Пржевлоцкий чуть не поперхнулся, когда среди тишины раздался звучный голос барона:

— Господа! Выпьем за успех, который всегда будет с нами. А то, что корпусная артиллерия нас не поддержала... Что благодаря этому мы... Я чуть не совершил прыжок... В никуда... Что генерал Келлер не отдал артиллеристам приказа, хотя я дважды посылал нарочного... Он не мог не понимать. Но его артиллерия промолчала... — взгляд Маннергейма стал раздумчивым и сосредоточенным, он как бы ушёл в себя. Будто снова за краткий миг переживал всю трагедию прошедшей и неудавшейся операции.

Все чутко слушали, замерли в ожидании, — что же скажет, какую точку в этом слове поставит генерал?

А он вдруг улыбнулся:

— Да копыто ему в задницу! — И все засмеялись. — За успех, господа!